Часть 13. Подъём

Глава 1. Гнев

– Как?! Таня, как ты могла?!..

Размышляя в течение этих двух дней, пока не видел Таню, о том, что делать с ней и с проблемой, что образовалась около неё, вместо того, чтобы решать свои, я злился всё больше. Наконец, я дозвонился до неё, в сотый или двухсотый раз я набрал её номер, и вот она, наконец, ответила. Я даже думал пойти в этот триста четырнадцатый номер и разогнать их там с этим её патластым Книжником, но так унижаться не хотелось. Нет, я должен быть хитрее, умнее, сильнее его, чтобы я остался с ней, и чтобы он отпал.

Наконец, она ответила. Да, я был зол, и я еле-еле держал себя в руках сейчас, но с ней я говорил самым мягким и нежным голосом. Пусть только придёт, только пусть придёт…

Когда она сказала, где она, я едва сдержал возглас изумления и возмущения, куда занесло её с этим гадом, с этим паршивым рокером!

– Приезжай, Танюша, мне нужна твоя помощь, поговорим. Ты… дай мне пару часов, потом можешь возвращаться к своему Ромео. Всего пару часов?

Я должен выпрашивать. Я должен выпрашивать, уговаривать мою жену прерваться ненадолго между их совокуплениями, чтобы уделить мне время. Что твориться в этом мире?! Я, как и обещал, не прикасаюсь, я пять лет ни разу не позволил себе быть неделикатным, впору вериги на себя надеть, а она бросила меня…

Оказывается, напиться можно очень быстро. Я вообще-то пить никогда особенно не любил, Таня вообще не пьёт, я выпивал всегда только, если это было нужно для поддержания компании, да скорее не пил, а делал вид. Поэтому у нас дома алкоголь жил годами никем не тронутый, и если только кто-то приходил к нам в гости, что случалось, наши одногруппники, например, бывали нередко, причём если Щелкун и Карина уже запланировала свадьбу, то Очкарик и Табуретка встречаться начали совсем недавно, как прозрели. Вот они все и выпивали наши запасы. Других людей, кроме моей мамы и Таниных родителей и её брата у нас гостей не было. Платон бывал у нас часто. Он вернулся в Москву несколько лет назад и с тех пор успел стать очень известным журналистом. Но о нём я сейчас не думал, как и об остальных, просто вспомнил, пока наливал себе.

Сейчас я налил себе виски столько, сколько не наливал никогда, но мне надо было растворить каменную плиту, придавившую мою грудь. Я надеялся, что алкоголь облегчит моё сердце, что злость отступит, и я не убью мою жену. Господи, Таня, как ты могла так поступить со мной?!

– Как?! – вскричал я, когда она вошла в гостиную. – Ответь мне, Таня?! Как ты могла меня бросить?!

– Марк… ты что?

Войдя, Таня сбросила куртку, оставшись в джинсах и блузке, лифчика нет на ней, вообще надевает редко, мне нравится подглядывать, как она одевается: стоит перед огромным шкафом, глядя в зеркало прикидывает одно другое платье… так же с бельём. На её теле что угодно смотрится божественно прекрасно…

– Я что?.. а что я? Я всего лишь муж, которого ты бросила на три дня, чтобы удовлетворить внезапную похоть. Я тот, кому ты обещала помочь, между прочим! – заорал я и отбросил дурацкий стакан, орал телевизор, орал я, стакан разбился где-то о стену почти неслышно.

– Да ты что бушуешь-то? Сбегутся…

– Да плевать, кто тут сбежится! Я плачу полторы штуки баксов за ночь в этом сраном отеле, за этот сраный номер, который и половины не стоит, так что могу тут бушевать и вообще делать, что хочу!

– Ты что… пьяный, что ли? – нахмурилась Таня.

Она такая красивая сейчас, всегда такая красивая, а сейчас, от него… с этими распущенными волосами, струящимися по груди и спине, они тонкие и мягкие, но очень густые, их так приятно касаться, наслаждение зарыться в них лицом, она позволяет мне это, как вообще позволяет касаться себя, как смотреть на себя, на свою наготу, как спать рядом с собой, будто в насмешку, как подачку, как…

– Да пьяный! Пьяный я! от любви! И от злости, твою мать… Как ты могла?! Ты обещала мне, что придёшь, ты обещала и не пришла. Ты… За что ты со мной так? Чем я заслужил? Вместо того чтобы помочь мне, как обещала, ты привела в дом какого-то… какого-то проходимца и он… и… Почему я должен это терпеть?! За пять лет я хотя бы раз заставил тебя стыдиться, жалеть, что ты вышла за меня? Хоть раз, хоть в чём-то я отказал тебе? Таня?! – я видел своё отражение в стёклах шкафов: взлохмаченный, бледный, зато в проклятых рыжих веснушках по всему лицу и телу, чёрт возьми, весна… в расстёгнутой рубашке… – Боже… я веду себя как истеричка…

Я, правда, не владел собой, и это было противно, не надо было пить… Я сел, скорее бессильно свалился в кресло.

– Марк… прости меня. Ну правда, я… не подумала, – растерянно пробормотала Таня.

– Ты думала, я из камня? Или скорее из мягкого дерьма, из которого ты можешь вылепить, что хочешь, да?!

– Ну что ты городишь, кто лепит из дерьма? – выдохнула Таня.

– Кто… вероятно, Бог, который сделал нас, – уже без сил проговорил я.

Таня подошла ближе и присела на подлокотник кресла, в котором я сидел.

– Скажи лучше, что там у тебя в порту? – сказала она, сидя рядом, но, ещё не решаясь, коснуться.

Я выдохнул, стараясь привести в порядок течение мыслей и вспомнить, что я думал вчера или уже позавчера до того как начал злиться.

– Всё очень плохо… всё… как я и думал. Течёт ручей героина, причём в обе стороны. Героина, и кокаина оттуда к нам. И если героиновый во многом транзитный, то кокс – весь для внутреннего потребления…

– Они… поняли, что ты знаешь?

– Если бы поняли, уже бы или кончили, или попытались купить. Но я прикинулся мажором-дураком, который на мамочкиных возможностях руки греет. Тань… мне это не нравится. Я хочу помешать этому, слышишь? – я посмотрел на неё. – Я сам торчок, причем я торчал жёстко, но… как известно, бывших наркоманов не бывает, потому я и знаю, как… а эти ручьи превратятся в реки, сколько жизней они утопят? Скольких детей… Я должен… ну хоть как-то, слышишь, Тань… надо что-то придумать. Тут ещё Чечня эта грёбаная, как чёрная дыра, через которую втекает и вытекает всё без всякого контроля. Понимаешь?

– И что ты сделаешь с этим? Спецслужбы подключишь? – спросила Таня.

– Спецслужбы? – я посмотрел на неё.

– Думаешь, им можно верить?

– Верить?.. О вере речь не идёт, когда такие деньги и власть… нет, дело не в вере и не… Слушай, надо подумать… это…

Ну вот, я же говорил. Я упёрся в стену со своими эмоциями, примешавшимися к этому делу, а Таня смотрит всегда совсем под другим углом…

– Спасибо, Танюшка… ты, как всегда, – я улыбнулся, потянув руку к ней. – Слушай… поужинай со мной? А? Я закажу. Ну пожалуйста, что тебе жалко? Побыть с мужем пару часов, неужели я прошу так много?

– Хорошо…

Я погладил её бедро, до колена, джинсы плотно облегают её ноги. Но Таня только похлопала меня по ладони и поднялась, подходя к зеркалу. Я встал и подошёл к ней.

– Останься со мной?

Мы отражались там оба, я сейчас не хочу смотреть на то, как мы прекрасно смотримся вдвоём, я не хочу видеть себя, слабого и нелюбимого, нежеланного, потому что перед моим мысленным взором стоит тот, кто моя противоположность, кто ничем не лучше, но почему-то пустил корни в её душе. Почему? Что в нём? Что в нём лучше?!

– Я и так с тобой, – улыбнулась Таня.

– Останься, отдохни, ты бледна, устала… Я всегда вижу, что ты устала или больна, ещё немного, и ты заболеешь, останься хоть на эту ночь? Одну ночь?

– Ты такой добрый.

– Я совсем не добрый, – и я сжал её плечи, притягивая её к себе.

Да, мы касались друг друга, обнимали и гладили по волосам, по лицу, по плечам, да, она делала это как, наверное, делают с кошками, я делал это, потому что желал её тела и так получал крошки, мелкие брызги от океана, который плескался рядом и не давался мне.

– Танюшка… – я наклонил её к себе, прислоняя спиной к своей груди, а руками заскользил по её телу, её кожа грела мне ладони сквозь тонкую ткань жатого хлопка, вот здесь, на груди между вышивками застёжка, я скользнул пальцами туда.

– Марк… милый, ну ты что? – Таня поймала мои пальцы.

– Дай мне хоть что-то, Таня… почему иным все, а мне ничего?

– Марк… что ты вдруг? От водки? – Таня развернулась ко мне и протянула руку к моему лицу даже как-то участливо.

– Я пил виски.

Я разозлился, жалеет меня, жалеет, как… несчастного больного пса. Таня-Таня…

– Дай мне, Таня… ну хотя бы…

И я прижался ртом к её губам, прижимаясь сам к ней.

– Ну… хотя бы… хотя бы поцелуй меня? Ты никогда меня не целовала, – прошептал я, оторвавшись на миг, и продолжая руками шарить по её телу.

– Господи, Марк… какого чёрта ты напился? – Таня отодвинула меня, вернее попыталась, но я сильнее и мои руки длиннее.

– А как ты думала, я поступлю, когда ты… привела в наш дом…

– Это не наш дом, это отель! – беспомощно воскликнула Таня.

– Если мы здесь оба, значит, здесь наш временный дом.

– Я извинилась, ну что ещё? Всё как-то… Да перестань же!

Но я довольно ловко расстегнул пуговицы на её джинсах… Как давно я не касался того, что там запрятано…

– Ну ты что?! – Таня попыталась оттолкнуть мои руки. – Ты хочешь, чтобы я ушла?!

– Уйдёшь, я закажу его! – сказал я очень тихо, но очень ясно, и близко глядя ей в глаза.

– Что?!

– Я не повторяю, – сказал я. – Останься сегодня и пойдёшь к нему завтра. Более того, я сделаю всё, что ты попросишь, как не делал до сих пор. Я не помогал тебе с Куриловым и Вальдауфом, ты не просила. Но я помогу этому, чем он занимается? Музыкой? Ротации-чертации, через месяц его группа будет на вершинах хит-парадов. Хочешь?

Я засунул ладонь ей в джинсы, мягенькая шёрстка примялась жесткими штанами, а трусики из тонкого шёлка…

– Марк… ну… ты что?.. – она не дала мне продвинуться дальше.

Я отпустил её. И снова подошёл к мини-бару.

– Или останься сама, или я напьюсь и…

– Ну перестань! Что за блажь?

– Блажь?! Ну, может и блажь, пусть блажь! Но или ты ляжешь в постель, или он ляжет в гроб.

– Ты дурак, что ли? Обольститель, тоже мне…

– Да я не умею обольщать, чего там, – я пожал плечами. – Мне не приходилось. Тебя вот в жёны заманил, а ты сестрой сделалась мне. Я больше не могу.

– До сих пор мог, а теперь…

– А теперь не могу! И ты обещала, если мне станет невмоготу, ты… ты обещала мне. Ты помнишь?

Я налил виски, но не пил, поболтал тающим льдом по стенкам.

– Вот так ты… хорошо… сам не захочешь! – разозлилась Таня.

И со злостью сбросила кеды, блузку и стащила джинсы вместе с трусиками, оставшись в облачении из своих чудесных волос. Белая кожа, белые волосы, они подсвечивают её тело, даже чисто эстетически это очень красиво, очень, как будто она изысканный цветок, магнолия, к примеру… «Сам не захочешь», ну-ну…

– Что дальше? Здесь?.. Или, как ты приказал, в постель лечь? – вздрогнув ноздрями, спросила она, бледнея, губы при этом странным образом стали ярче.

– Тань, я не знаю, я девственник в этом смысле, – сказал я, пожав плечами, и искренне веселясь её злости.

Таня тут же почувствовала это и, вздохнув, провела по волосам, успокаивая свой гнев.

– Слушай, ну что мы… как эти, какой-то цирк… Марк, ну это смешно… – попыталась она.

– Ты думаешь, мне смешно? – я расстегнул брюки и показал ей, что мне вовсе не до смеха.

– Тьфу! – её злость сама по себе так мила и забавна, что за одну эту нашу перепалку я бы влюбился в неё.

Махнув рукой, Таня направилась в спальню. Когда я вошёл вслед за ней, она откидывала покрывало с постели, приятно было любоваться грацией её обнажённого тела, игрой мышц под кожей. Какого чёрта я не должен этого хотеть? Потому что когда-то по дурости пообещал? От любви и пообещал… дурак, всегда остаёшься в дураках, как только открываешь душу…

Таня, зло взглянув на меня, улеглась на свою половину, потом вспомнила, завернула жгутом волосы и просто легла на спину, не накрываясь.

– Пожалте, барин, – сказала она, а мне был виден пульс, бьющийся точкой между рёбер и над солнечным сплетением, до которого почти доходил тонкий-тонкий шрам, отсюда с трёх шагов его не видно, я просто знаю, что он там есть. Когда-то на мой вопрос об этом она соврала мне, что сделала себе грудь, и шрам остался от операции, я верил недели две, а потом Платон рассказал мне, что в детстве её оперировали на сердце, и долго хохотал над её выдумкой, утирая слёзы с длинных ресниц…

Я тоже обнажился и подошёл к изножью постели.

– Что… могу делать, что хочу?

– Что хотите, ваше сиятельство. Надеюсь только, не сожрёте…

– Ну, это… может быть…

Думаю, Таня рассчитывала охладить мой пыл, залить водой своих лягушачьих шуточек и подколок, но меня они только распаляли, как всегда возбуждали её остроты. Мне не хотелось набрасываться. Мне почти двадцать восемь и я никогда не занимался нормальным сексом, какая теперь могла быть спешка? Особенно, когда я «сиятельство» и «барин», думаю, назови она меня скотиной, я повёл бы себя именно, как скотина, а сиятельству пристали изысканные ласки …

Незачем описывать то, что знают и делают нормальные люди и чего не знал прежде я, что это значит, впервые упиться тем, чего так долго хочешь, желать выпить до дна, думая о том, что, возможно, тебе больше не получить того же, вот о чём я думал, приступая… Но я сразу забыл обо всём, как только ощутил аромат её кожи…

Наверное, есть вещи, которых стоит ждать и желать долго, чтобы почувствовать до конца их волшебство. Да, я никогда этого не делал, да я вообще мало что делал, но если в прошлом мне приходилось действовать рассудочно, или подчиняться желаниям других, о чём я не хочу больше помнить, то теперь моё тело само всё знало и вело меня…

…Платон сказал мне как-то вскоре после знакомства с Марком:

– Тебе не кажется, что он… любит тебя как-то… как-то слишком?

– Слишком?

– Слишком сильно.

– А так бывает? – засмеялась я.

– Танюшка, я не шучу, такая страсть может граничить с одержимостью.

– Вовсе он не одержимый, не выдумывай, – мне хотелось защитить Марка немного, всего объяснить я не могу, но хотя бы попытаюсь. – И никакой страсти, мы… ну в общем, даже не спим вместе. Мы друзья.

– Это напрасно. Надо спать, даже если не хочешь, иначе он… и правда свихнётся на тебе, – серьёзно сказал Платон. – А не хотела его, зачем замуж шла? Ох… чудишь ты, Татьяна…

Однако Платон был сам достаточно сведущ, да и круг его общения настолько обширен и только увеличивался, что до него через некоторое время дошли россказни о Марке. Он сказал об это мне, глядя внимательно, хотел понять, видимо, знаю я или нет.

– Господи, Плато-он, – протянула я.

– Нет, я понимаю, ты из самых правильных меркантильных побуждений вышла за него и не прогадала, конечно, но… Чего он влюбился-то тогда? – Платону было так странно это всё и не укладывалось в его схемы, в которых он жил и смотрел на мир, и которые, кстати, он не применял к самому себе, как и все люди: для всех одно, а «я же – особенный человек».

– Ну я тоже его люблю. И даже очень.

– Ой, да ладно, заливать-то! – скривился Платон. – Он для тебя… как котик со сломанной лапкой. Причём здесь любовь?

– Как это причём? При всем том же.

Платон посмотрел на меня, качая головой.

– Это не игра. Лучше порви с ним сейчас.

– Я… не могу. Марк мне тоже нужен, как и я ему… – ну что рассказывать ему про эту дурость с Боги и Вальдауфом, чтобы он цокал языком и смотрел проницательно, потому что знает немного больше обо мне, чем другие? Чтобы пенял, как я неправильно веду себя? Ну а как правильно, Платон?! Как ты? Ты сам знаешь, что всё сделал неправильно с собой…

Этот разговор был почти четыре года назад, и вот сегодня я вспомнила его, потому что Марк и, правда, слишком уж любил меня, особенно, если учесть, что во мне нет ответной страсти и желания, его чувства сразу обременили меня, и добро бы в истинном смысле, а так получалось, я будто снисхожу… И почему я ввязалась когда-то в эту его аферу с женитьбой? И почему поверила, что он не станет испытывать ко мне обычных чувств? Но ведь тогда так и было. Даже на свадьбе ещё так и было… И после все пять лет мы жили так счастливо, как мало кто, думаю, живёт, в полном согласии и взаимопонимании. Поэтому я и привела сюда Володю, не сомневаясь ни мига в том, что Марка это никак не заденет. Как я сглупила, всё забыла в своём спокойном благословенном существовании… Ох, какое наказание…

Но теперь мне хотелось сказать ему: «Нет во мне никакого сокровища, я такая же, как и все», но откуда ему знать, какие все… Вот такая ответственность легла на меня…

Он был очень нежен, даже неожиданно, или напротив, ожидаемо, он вообще нежен со мной, и кончил с громкими стонами, почти крича, и едва ли не со слезами, это оказалось так трогательно и возбуждающе, что и меня вытолкнуло будто куда-то в небо, ослепляя и оглушая горячими волнами нежности к нему. И, едва он смог открыть глаза, задыхаясь и с клокочущим сердцем, которое ещё било меня в грудь тоже, будто расталкивая моё, пытаясь разбудить, заставить биться, не понимая, что оно холодно, оно мертво, спросил:

– Т-те-ебе… х-ха-а-ра-шо? Х-хоть… не-ем-ного?.. Танюша-а…

Вместо ответа я поцеловала его, потому что да, было хорошо, как он сам говорит, чистая физиология, но мне-то хотелось думать, что я нормальный, одухотворённый человек, живу душой, не телом. Оказалось, тела намного больше…