Снег валит со вчерашнего вечера, оттепель превратилась в мотающий снежной крошкой, а потом хлопьями, а после хлопьев – мелким острым и быстрым злым снегом, всё более морозный день. Этот день для меня продолжился, как этой метелью, недомоганием, начавшимся ещё позавчера, с тошноты, слабости и прочих явлений отравления. Или просто реакций на непогоду. Когда я сказала Кириллу, обеспокоившемуся этим, что, должно быть, просто я объелась, он рассмеялся:
– Чем объелась, умора?! Лишнюю ложку каши съела?
Но позже он не слишком веселился:
– Может, в больницу сходим?.. Может, токсикоз просто?
– Может и токсикоз… – поспешила согласиться я, чтобы он не слишком пугался, – правда, не бывает у меня… А может от погоды этой. Так, пройдёт… ты шибко не волнуйся.
– «Шибко», – усмехнулся я смешному слову.
Я уеду развлекаться допоздна, а она тут нездорова. Мне стало не по себе, будто в этом её пустяковом недомогании кроется что-то нехорошее из старого… Я так боялся повторения ужасов весны и начала лета, обступивших нас тогда призраками смерти, что невольно обеспокоился, но Лёля, невзирая на бледность, обесцветившую щёки, глядела весело и я успокоился. Тем более, сегодня Стерх должен приехать, думаю, поможет, если что… да не будет ничего, всё будет хорошо…
Митя играл, сидя на полу в большой комнате, а я прилегла на диван и смотрела в телевизор, где показывали старый советский фильм «Тридцать первое июня», знакомый мне с раннего детства и музыкой своей прекрасной и романтической историей, запомнившийся мне ещё с тех пор, тем удивительнее и приятнее мне было теперь, взрослой, смотреть его.
Игорь за этим и застал меня, входя из сеней, и улыбаясь:
– Опять незапертые сидите, – он улыбается, хорош до невозможности какой-то молодецкой здоровой красотой, будто на санках катался полдня, а ведь всего лишь прошёл по двору от машины. – Погодка!.. Еле доехал до тьму-таракани вашей, заносы, аварии – тихий зимний ужас… – он снял присыпанную снегом шапку, возвратившись в сени.
– Игай! – Митюшка уже поднялся на ножки, встречать его…
Я села на диване, не лежать же, в самом деле, при нём, хотя это незначительное движение уже даётся мне с трудом… Что же это такое сегодня?
– Долго ехал? Я раньше ждала тебя, даже волноваться начала… – это правда, я ждала его и беспокоилась, что он опаздывает, потому что он всегда был очень пунктуален. В такую погоду легко попасть в аварию…
– Волноваться? Это приятно, – улыбнулся он, входя уже без куртки и шапки. – Я в два раза дольше ехал, чем обычно. Твой профессор вообще, думаю, только завтра приедет… Что на дорогах твориться!..
– Покормлю тебя сейчас, голодный же, наверное, – я встаю, качнувшись, в глазах потемнело, но тут же прошло. Должно быть, от погоды все эти фокусы, имею же я право плохо чувствовать себя… хотя в беременность Митей ничего такого со мной не было…
Игорь взял Митю на руки и пошёл со мной на кухню. Я налила ему борща, достав из печи толстостенный чугунок, посадив Митю в стульчик, Игорь сел за стол, вдохнул аромат, поднимающийся от тарелки, с видимым удовольствием подносит ложку за ложкой ко рту, нахваливает мою стряпню.
Действительно, здесь на печи, еда получается вкуснее, чем в городе на обычной плите, да и овощи мы покупали у соседей не лежалые, и мясо в Новоспасске на базаре было местное, красивое, вкусное, никто не пытался подсунуть хряка вместо свиньи. Так что моё кулинарное искусство нисколько не улучшилось, лучше качеством стали продукты.
В нашем доме, заметаемом метелью, воцарилась тишина, окна заклеены, так что не слышны ни собаки, ни петухи, впрочем, думаю, они и голоса не подают в такое ненастье, а дорога от нас тоже далеко. Так что, при выключенных радио и телевизоре становилось так тихо, что казалось, мы в космосе, особенно по ночам, в темноте нашей спальни, при загадочном свете зелёного ночника, освещающего потолок на два ската, летим в бесконечности Вселенной… Вот и сейчас, когда мы трое замолчали, тишину нарушал только нарастающий закипающего шум чайника.
Я дала Митюше большое твёрдое красное яблоко, с высокими «щёчками», и он занимался им, деловито и уморительно серьёзно оглядывая его со всех сторон, выбирая, откуда откусить в следующий раз. Игорь улыбнулся, поймав мой взгляд на него после Мити, я улыбнулась в ответ.
– Ты что-то бледная сегодня, – сказал Игорь. – Не больна?
– Да нет, так… как тебе борщ?
– Отменный, – улыбнулся Игорь, вытирая губы, отставляя тарелку от себя, чайник выходит на финиш в своей весёлой песне…
Я поднялась, взять опустевшую тарелку, чтобы вымыть. Какой неудачный день, мне тяжело сделать даже это… надо бы прилечь…
– Игай, кус? – спросил и Митя, повернувшись к нему. Игорь засмеялся,
повернувшись к нему.
– Вкусно, да, – Игорь встал, подошёл к Мите. – Мама готовит чудесно.
– Мама – десно… – улыбнулся Митя, показывая Игорю своё порядком объеденное яблоко.
Подойдя к раковине, я почувствовала горячие полосы, быстро побежавшие по моим ногам…
И Игорь увидел:
– Лёля… – он побелел от страха, глядя на меня, вернее даже, на мои ноги. Две тёмно-красные полосы стекают в носочки из-под юбки…
– Одевай Митю, – выдохнула я.
– Далеко больница? – задрожав, спросил Игорь, доставая Митю из стульчика.
– Нет, близко… Митюшины одёжки…
– Я знаю-знаю.
Через несколько минут мы вышли к машине, не обсуждая происходящее, разговаривая отрывисто и односложно о том, что надо сделать в ближайшие минуты. Но до больницы надо было бы на санях поехать, которых у нас, само-собой, не было: через несколько минут мы застряли в снегу. Игорь приехал и то с трудом, а за тот час, что он пробыл у нас, метель совсем занесла дорогу и раньше малоезженую, если бы Кирилл не ездил каждый день по ней, её вообще зимой не стало бы. Словом, на дорогу мы потратили времени столько же, как если бы пошли пешком, но по летней дороге, потому что тропинку тоже занесло…
Я заставила себя не думать о том, что со мной, что, возможно, я теряю ребёнка, такое кровотечение, и он останется при мне?.. Но всё бывает на белом свете, Митя выстоял при таких обстоятельствах, при которых и я-то не должна была остаться живой…
Когда мы доехали, наконец, до больницы, Лёля была бледна как этот снег вокруг нас. Но глаза горели, хотя, думаю, держалась она только на силе воли. В приёмной покое она обернулась ко мне:
– Ты… Кириллу не звони пока… я… сама… потом, – глаза огромные, беспредельно-синие, тёмные, как море перед штормом…
Митя потянулся к ней, она обняла его за спинку:
– Ты побудь с Игорем, сыночек, – она поцеловала мальчика, цепляющегося за неё, за её шею, так отчаянно, как никогда ещё при расставании не делал.
Именно это и напугало меня в этот момент больше всего, когда сама Лёля была спокойна и сосредоточенна, не сетовала даже на то, что мы добираемся так долго… Митя взялся плакать, чего никогда не было с ним, он не имел обыкновения капризничать. Его крик переполошил маленькую больничку, ко мне выглянула пожилая медсестра:
– Домой, домой идите, нечего тут шуметь, не скоро ещё…
– Что… там, серьёзно? – спросил я через Митюшкин крик. – Она беременная…
– Разберутся, ступайте домой с ребёнком, – она нахмурилась, смягчаясь и добавила: – очень много крови, кровотечение сильное… – сказала она другим уже тоном, – могут… не спасти, вот что, молодой человек, так что…
Мне стало холодно внутри… я прижал к себе Митю, первым почувствовавшего несчастье, но он рвётся у меня с рук, он никогда не вёл себя так, ни разу на моей памяти. Я даже отпустил, он в глубокой заснеженной дорожке сразу растерялся, остановился, не зная куда бежать и, остановившись, заплакал уже по-другому, просясь на ручки…
«Не говори Кириллу»… как ты представляешь это, Лёля?… Такое… «не спасти»… мы сели в машину, Митя всё плачет:
– Де мама? Игай, де мама?
Я приехал в Н-ск, и всё мне казалось таким странно незнакомым, будто и не Н-ск это, будто я в другом, до сих пор незнакомом городе. Почему мне это кажется? Потому что я в последние годы бывал здесь так редко, и многое успело поменяться несколько раз? Потому что наш двор стал похож на свалку для старых машин, а Лёлин, такой уютный когда-то, с цветущей клумбой, каждую весну со свежевыкрашенными качелями и песочницей и белёными стволами деревьев, теперь представлял вообще жалкое зрелище: обильные когда-то кусты сирени выломаны и частично вырублены, поломаны ветви у деревьев, тех самых, что цвели так обильно и дружно в ту весну, что мы вместе с Лёлей проводили здесь в 91м… наступает уже 2001й… Теперь снег засыпает остовы проржавевших машин, ни качелей, ни песочницы, ни клумбы давно нет, не осталось даже следов, будто и не было их никогда здесь. И сам дом полинял, как и наш, краска смылась, а новой их не красят со времён Советского Союза…
Я не мог не прийти сюда, в этот двор, не посмотреть на её дом, на балкон, куда я так легко забрался как-то… теперь балкон был остеклён, не заберёшься… да и Лёли там нет…
– Давно ты не приезжал на Новый год, Алёша, – дед не задаёт вопросов, деликатничает, как и бабушка.
Я не рассказываю о том, что уехал из Москвы, что меня ждут уже на новом месте, что через неделю я приступаю к новым обязанностям. Я не хочу обсуждать с ними передряги, что сотрясают мою жизнь, я не хочу ни их сочувствия, ни возмущения поведением отца и Лёли, ни советов, что мне надо оставить их обоих, забыть, наконец, и жить дальше без «этих подлецов»… уже всё это сказано, эти слова не значат ничего, только сотрясают воздух и давно не трогают.
Даже отвратительные насмешки моих коллег не тронули меня, я искал повода изменить мою жизнь, сдвинуть с мёртвой точки то, что будто в компьютере зависло в ней, наконец, нашлось, за что зацепиться. И решение сразу встало предо мной, будто ждало за дверью… Через десять дней, после окончания новогодних праздников я приступаю к работе на новом месте. Перемены нужны всем нам… я бился головой в каменную стену, возведённую передо мной и вот, наконец, нашёл дверь…
Праздник вполне удался. Хорошее настроение не портило даже осознание того, что мы расстаёмся с моими коллегами. Я не был огорчён этим, хотя пока не очень представлял себе, как я стану жить без кафедры, без научной работы, без десятков сотрудников, да даже без Москвы. Но у меня, было очень хорошее предчувствие, что вполне объяснимо, конечно, и хотя прощаться всегда грустно, я не грустил.
Я вообще никогда не страдал ностальгией. Жалеть о том, что само завершилось, я не имел привычки. Конечно, тема моей женитьбы не осталась без внимания моих коллег, не обошлось без поздравлений, шуток, анекдотов на эту тему. Воображаю, что они болтают за моей спиной. Что ж, Галя, теперь ты можешь насладиться и властью и своей отлично удавшейся местью.
– Да я не думала! – снова воскликнула Мымроновна, когда мы остались тет-а-тет.
– Я знаю, – улыбнулся я. – Не страдай, тебе будет теперь хорошо, пока ты «и.о.», но через месяцочек получишь все полномочия. А что до меня, поверь, я не в убытке, перемены нужны всем.
– Кирилл…Ты… что же… куда ушёл-то, так и не говоришь, – она старается заглянуть в глаза, как верная собака, нашкодившая и теперь пытающаяся вилянием хвоста вернуть расположение хозяина, после того как переворошила весь дом и съела тапки.
– Для чего тебе? Приехать хочешь? – засмеялся я.
– Не позволишь? – спросила она. Господи, Галя…
– Нет, – что, неужели, Галина не чувствует моего отношения? Странно, мне казалось, что женщины лучше разбираются в чувствах…
– Что, молодая жена ревнует? – щурится она.
О, Господи, Галя-Галя… с некоторыми лучше не шутить, выпила лишнего, что ли?
– Конечно, ещё как!.. – ответил я.
Вообще говорить уже не о чем. Всё сказано и с сотрудниками и, конечно, с самой Галиной. Удивительно, что последняя монография была закончена и даже сдана издательство буквально накануне развернувшихся событий. Книга выходит через несколько недель, но я уже не буду здесь праздновать это…
О проекте
О подписке