Часть 21

Глава 1. Ты свободен!..

О, да, я натворил… тут Аяя права.

И даже Вечная не солгала ни одним словом…

Но сейчас я не хотел об этом думать. Что теперь думать, я успел подумать об этом тысячу раз, пока шёл сюда, на Байкал. Я думал, что Он мог бы и помочь мне. Но я знал, что за каплю Его помощи, я отдам море долга. И что это будет за плата, я не хотел даже думать.

А сейчас мы с Аяей, замерли, обнимая друг друга, и она плакала уже беззвучно, от слабости и страха. И ещё от холода. На какую именно гору мы опустились, я не знал, в небе снова сгустился снег, смешивая небо и землю, началось с мелких снежинок, а за ними поднялся и ветер, разматывающий ненастье всё сильнее. А ещё утром мы все думали, что закончилась метель. Вот такое нынче лето на Байкале…

Я поцеловал её в замёрзающие на ветру волосы, в которые набивался снег. Она отодвинулась немного, в страхе прижимая руки ко рту, словно ей страшно было даже говорить, и произнесла, глядя мне в лицо расширенными испуганными глазами:

– Ты… ты… О-ог-ни-ик… ты… ты убил… убил её… Вера-лг-гу… – задыхаясь, и икая от ужаса и плача, проговорила она, таких больших зрачков я не видел у неё никогда.

– Яй… то была не Вералга, – сказал я как можно тише и мягче, снова пытаясь притянуть её к себе.

Она смотрела на меня, ещё не зная, верить мне или нет. Она бросилась защитить меня, но теперь, вновь похищенная мной у всех, она испуганно смотрела на меня, словно не уверенная в том, что я это я.

– Летим отсюда, околеем, – прошептал я, протянув руку к её голове.

Но она отступила и перехватила её своей, уже холодной на этом морозе и ветру, сырой, от тающего на её горячей коже снега.

– Как же ты… как ты околеешь, если?.. ну… если ты…

Я вздохнул, выпуская такое же облако пара, как и она, своим дыханием, впрочем, его тут же снёс ветер, и взял её ладонь, раскрыв рубашку, прижал к своей груди, где билось сердце такое же, как у неё, как у всех людей. Как ужасно, что она увидела то же, что все, увидела меня таким…

– Как… как все люди. Такой же, как был. Только не умру, потому что теперь у меня отняли даже это… Но буду лежать, застывший, недвижимый и глазами лупать, – засмеялся я, стараясь хоть немного ободрить её, хотя меня, как и её, до сих пор била нервная дрожь.

– Ну… и я, должно быть? – улыбнулась она, хотя получилось не очень.

– А куда тебе от меня теперь? – я поцеловал её ладонь. – Мы оба прокляты Печатью Бессмертия. И я изгнан, к тому же.

Она покачала головой, глядя на меня:

– Нет, Огнь, мы изгнаны оба, – тихо сказала она, щурясь от ветра, развернувшегося, похоже, чтобы посмотреть ей в лицо.

Вот это самое дорогое, что она могла сказать теперь. Но я должен бы возразить, она должна знать, что я не хочу насильно отбирать у неё весь мир.

– Ты всегда можешь вернуться и быть среди них, – сказал я, внутренне содрогаясь от этой мысли.

Но Аяя на это покачала головой:

– Вернуться… Как же можно вернуться, Арюша, если я так поступила с Эриком? Нельзя… только в изгнание. Хотя на остальных мне… плевать.

– Ты не виновата в том, что произошло. Виновен я.

– Нет, Ар, мы всё сделали вместе, – твёрдо сказала она, качнув головой, и вытирая остатки слёз и снежинки, что стали прилипать к мокрым щекам. – А что до остальных предвечных, кто так гнал тебя, кто гнал нас обоих… Они ещё позовут тебя, вот увидишь. Сами придут и поклонятся.

Я лишь улыбнулся, не слишком рассчитывая на это. Но мне было безразлично всё, что было за пределами её объятий. Так что примут назад, отвергли навечно… это теперь было неважно.

– Подумаем обо всём после, Яй? Пурга начинается… – сказал я и взял её за руку. – Надо схорониться где-то, согреться.

Снег трепал наши одежды, забивался нам в волосы, надо найти укрытие, жара страшной схватки, оставшейся позади, уже не доставало, чтобы согреть нас.

– Летим на нашу поляну? – сказал я.

– Где земляника?.. – Аяя попыталась улыбнуться.

– Да, теперь поспела точно. Летим, скроемся там от пурги и мороза. Тебе нельзя на морозе, заболеешь, а я не Эрик, исцелять и спасать не могу…

В перемешивающем небо и землю белом море снежинок и белых полей, было сложно отыскать то место, где под настилом сохранялась поляна с ландышами и земляникой. И мы, ослепшие от летевшего хлопьями снега, совсем застыли на ветру, пока я, наконец, увидел приметные деревья, ерник теперь совсем уже засыпало снегом.

– Здесь! – крикнул я и потянул её за руку, кажется, примерзшую уже к моей. Только там, в наших сомкнутых ладонях, между ними, и сохранялось ещё тепло. Летел я, как и всегда прежде, без помощи новых крыльев, я не хотел ими пользоваться, не хотел, чтобы их видела Аяя, не хотел и сам чувствовать их непревзойдённую силу. Не хотел позволить этой силе овладеть мной снова.

…Да, сожженный и выброшенный в прах, из последних сил я вскричал, когда Повелительница, от которой я вырвался только что, с наслаждением поизносила, что она сделает теперь со мной:

– Ты поползёшь к ней таким: у тебя нет ни ног, ни рук, ни глаз, чтобы любоваться ею, ни голоса, чтобы произнести её имя или, хотя бы позвать её. Ты теперь подобен червю, ты бессилен, ты слеп. Но ум твой светел, и ты будешь осознавать весь ужас того, что с тобой… А потому, хотя ты и не служишь мне больше, ты не мой раб, но ты весь в моей власти!

– Нет! – вскричал я, превозмогая великое море боли, которое топило меня…

Но Она не остановилась на том и продолжила:

– Но нет… почему это я должна отпускать такого многоумного и учёного Бога? Нет-нет… – издеваясь, причмокнула Она. – Что-то погорячилась я. Теперь я не могу тебя взять тебя за Завесу, но ведь могу держать тебя возле!.. М-ха-ха-ха!.. – захохотала Смерть, гулом ударяясь во мне.

Каждый звук отдавался болью, все колебания воздуха, хотя не уверен, что здесь, где я был теперь, есть воздух, я не ощущал его, впрочем, я не ощущал ничего, кроме боли.

– Превосходно, Арий! Ты не хотел быть великим Богом Смерти, не хотел быть Анпу! Так станешь калекой-привратником моего Царства! Будешь стоять у моей Завесы. Будешь оценивать тех, кто идёт ко мне и не отпускать назад. Ты не можешь видеть, потому что ты сжёг свои глаза, ты не сможешь стоять, потому что и ноги твои сгорели, но я надену цепь на твою выю, и ты станешь моим верным псом навечно! Не Богом, как по сию пору, ибо ты отверг меня и мою милость, но псом!

– Не-ет! – закричал я.

Моё тело, кожа, глаза всё было сожжено страшным пламенем свободы, но меня схватили вновь и…

– И она узнает это! Она… эта дрянь, что околдовала и ослепила весь мир и тебя, кого я взяла своим Ангелом, сделала равным Богам, настоящим Богом Смерти! Тебя, умнейшего и прозорливейшего, настолько, что ты готов лишиться всего! – упиваясь мстительной злобой, шептала Она прямо в мою голову, даже не в уши. – Непременно узнает, до чего довела тебя! Пусть живёт вечную вечность с Печатью Бессмертия и этим сознанием. А ты станешь вечно выть на цепи, разрывая ей сердце! Вечно!

– Нет! – выкрикнул я снова.

– Навеки станешь чёрной язвой в сердце Богини Любви, которую никто и ничто не исцелит! И от того горя она померкнет! Чёрное горе убьёт любовь… потому что тьма сильнее света, Смерть сильнее Любви.

– Нет! Нет! Этому не быть! Я не… не стану её палачом! – мне казалось, я кричу кровью, я чувствовал её запах и вкус.

– Уже стал! Уже! Всему миру будет объявлено, кем теперь Арий, прекраснокрылый Анпу… – захохотала она, холодом обвиваясь вокруг моей шеи.

– Нет!.. этому не бывать! Не бывать! – задыхаясь, кричал я.

Мне осталось только одно, и я возопил:

– Князь Тьмы! Призываю тебя!

Ответ последовал тут же, я почти не мог видеть, особенно здесь, где я находился на границах миров в ничто и нигде.

– Я здесь, великолепный Арий! – с улыбкой в голосе произнёс Он. – Чего ты просишь? Я могу сделать тебя снова прекрасным, юным и сильным. Могу сделать самым могущественным человеком на земле, хотя могущества тебе хватает от рождения. Могу… впрочем, ты не этого хочешь. Ты хочешь Её? Аяю?

– Нет! – крикнул я, потому что знал, Он не может мне дать её больше, чем она уже была моей.

– Чего же? Скажи… я думал…

– Я не стану рабом Тебе. Дай укорот Своей Сестре! – прошептал я.

– Я этого не могу, Она старше и сильнее меня.

Смерть захохотала, очень довольная этим ответом.

– Ты можешь! Можешь!.. – простонал я, понимая, что теперь я сам сделаю то, чего страшился и от чего предостерегал иных. – Для этого и затеяли всё… Вы двое изначально были заодно, Ты направила копьё Гора Аяе в грудь, и Ты держала её у порога, дожидаясь нас Эриком… Всё продумали заранее. И победили, вдвоём загнали меня в ловушку… Ты знал, что я приду к Тебе, в конце концов…

Он засмеялся, сотрясая воздух, который волнами боли прошёлся по моей сожженной коже.

– Ты умён. За то и ценю тебя. Но и ты всё понял слишком поздно. Твой брат куда холоднее и умнее тебя, ты же горячностью подвёл себя к краю. Но не казнись, Арий, – произнёс Сатана удивительно мягким, даже вкрадчивым голосом, вползая в меня. – Ты ничего не потеряешь. Я не сделаю тебя демоном, великий байкалец, нет-нет, для этого ты слишком одарён и велик. Ты не будешь мне рабом. Я даже не призываю тебя на службу, и этого не будет. Я дам тебе больше, чем ты мог бы просить. Ты станешь мне сыном. Не будешь служить, но свою кровь я подмешаю к твоей… и стану просыпаться в тебе в мгновения, что изберу сам. Что ты просишь за это?

– Свободы! – придушенно прошипел я.

– И только? – хмыкнул, словно разочарованно. – Что ж, будь по-твоему: ты свободен!..

И я полетел кубарем из небытия, безвременья и пустоты.

Вот после этого я и оказался где-то на свалке нечистот в окрестности Фив, где пролежал, сам не знаю сколько, привыкая не стонать при каждом вдохе, терпеть боль, которая сжигала меня, и не кричать от неё всякий миг, и откуда двинулся на Байкал…

Сейчас это всё вдруг всплыло в моей памяти, толкнув во сне…

Мы с Аяей забрались под настил, где, сохранялось тепло, оставленное мною несколько дней назад, земля, согревшись, щедро отдавала его, а высокие снежные стены сохраняли. Аромат и влажность от оттаявшей земли и растений царили здесь, в темноте, они будто выдохнули на нас, когда я приподнял засыпанный снегом настил. Он заскрипел, выгибаясь, грозя сломаться под тяжестью снега, и мы скользнули вниз, где было влажно и так тепло, что после лютого мороза и ветра показалось жарко. Парко точно, влажный воздух и земля будто в ладони приняли нас.

– Свет надо запалить, Яй, погоди… – сказал я. – Тут щепки есть, я оставлял, чтобы костерки делать, целый день туда-сюда летать, согревать очень тяжко было…

– Вот щепки, Ар, – сдавленно прокряхтела Аяя, споткнувшись в полной темноте.

– Ударилась, что ли?

– С-с-с… Немного…

Мы не видели друг друга, как не видели ничего здесь, но я безошибочно поймал её руку, протянувшую мне длинную щепку. В следующее мгновение у нас появился и свет. Неяркий огонёк осветил нашу поляну, мы ахнули, оглядываясь: я поднял наш маленький факел повыше, и стала видна сильно разросшаяся земляника, сразу бросились в глаза яркие капли ягод. Но сама трава изрядно побледнела в темноте за эти дни.

– Давай в лёд вставим лучинки.

– Вставим, да, но долго быть здесь нельзя. Хорошо, что полянку я не слишком маленькую расчистил, но воздуха здесь надолго не хватит, особенно, если огонь будет гореть. Отогреемся, земляники поедим, и надо будет выбираться отсюда, – сказал я.

Аяя посмотрела на меня:

– Куда же… выбираться нам? Кругом снега, у нас ни одежд, ни дома, ни собак…

– Там посмотрим, – сказал я.

– Или ты теперь всё можешь? Если ты… взял Его руку, – она смотрела на меня, немного отодвинувшись. Глаза от расширившихся зрачков казались огромными.

Я с упрёком посмотрел на неё, и сел на землю, подогнув ноги, и взялся собирать ягоды вокруг себя в ладонь.

– Я уже сказал, я тот, что был. Будь иначе, разве шёл бы я столько времени к тебе сожженным и незрячим, чувствуя, что моя плоть с каждым днём всё мертвее, рискуя сойти с ума каждый миг?.. Прилетел бы сразу. Я и крыльев этих… чёрных, не подозревал в себе до того мига, как Смерть с лицом Вералги стала нападать на тебя…

Аяя вздохнула и села возле меня, не прижимаясь, но близко.

– Значит ты… ты всё-таки Огнь? Мой Огник и больше никто и ничто? – она посмотрела на меня, словно пытаясь отыскать, чего же теперь бояться во мне, если я… Но она не хотела найти. И потому обняла меня за шею, порывисто и горячо, как напуганный ребёнок.

Но потом отодвинулась немного и, близко глядя мне в глаза, спросила очень тихо, словно боялась услышать ответ на этот вопрос:

– Арюша, скажи, только честно… как есть на сердце… Ты сделал так, чтобы… чтобы ребёнка не было?

И я солгал, я не мог сознаться. Я ответил:

– Нет, конечно.

Это была первая ложь и единственная, которую я произнёс Аяе. За все годы. Но я не мог сказать правды, я не мог сказать, что едва я узнал, что она носит ребёнка от Эрика, в тот же миг, сам едва не стал тем, Кто объявил меня Своим сыном… Я не могу признать этой вины, я не могу сознаться в этом преступлении ещё и потому что подозреваю, что она и себя мигом запишет в соучастницы… И не простит даже не меня, а себя…

На мой ответ она тихо улыбнулась, а я притянул её к себе и… она хотела было отстраниться, ослабленная, даже измождённая всеми пережитыми потрясениями, но нет, нет, доверилась, отдалась мне, позволила обнять себя и даже заснула в моих объятиях.

Мягкая трава и согревшаяся земля не худшее ложе для нас, запахи травы, земли, тающего льда, все вместе, смешанные с её ароматом, Аяя, моя жизнь… Для меня ты куда более ощутима, важна, чем все окружающее, чем весь мир, и ты больше всего мира для меня, я готов отказаться от всего, но не от тебя…

А мне не спалось долго, и она вскоре пробудилась от своего недолгого сна, с радостью обнаружив себя в моих объятиях. Мы, счастливые друг другом и разгорячённые, смеясь и шутя, мы ели землянику, собирая её прямо с кустов…

А, наевшись земляники, мы, незаметно для себя заснули, утомлённые пережитым, убаюканные окружающим теплом. И в этом сне, одном на двоих мы увидели то, что… что было там и тогда, когда я принял Его руку…

Вздрогнув, я проснулся, и увидел, что Аяя смотрит на меня, она была бледна, насколько я мог видеть в полумраке от лучины. И я понял, что она проснулась, как и я, что мы видели один и тот же сон. Но сон ли то был? Или послание?..