Жить ему оставалось минуты три или немногим больше. Точно прикинуть количество мгновений сейчас не мог бы, пожалуй, и сам господь бог, который, как известно, все отлично видит, но предпочитает не вмешиваться и наравне со всеми ждет финала. А тот предсказуем и незатейлив, как грабли, и невольных зрителей через пару-тройку мгновений ожидало… Ничего хорошего их, случайно тут оказавшихся, не ожидало, кроме глубоких моральных ран и гарантированных кошмаров, что являются во снах за минуту до звонка будильника. А кошмар обещал быть разноцветным, ярким, но скоротечным, что объяснимо: при стычке лоб в лоб человека с товарным поездом гарантированно победит последний, победит моментально и с разгромным счетом. Ну, если быть уж совсем точным, то не лоб в лоб, но сути это не меняет – человек на рельсах обречен. Топает точно на прогулке: руки в карманах, голова закутана в капюшон, из которого на ворот куртки свисают провода наушников, штаны чуть приспущены по уродской моде последних лет, нелепая обувь с разноцветными шнурками цепляется за шпалы. И никуда этот кандидат в покойники не торопится, в отличие от локомотива, что на полных парах прет по рельсам, тащит за собой полсотни груженых вагонов и гудит при этом так, что уши закладывает. Гудит – старается, а без пяти минут «двухсотому» все нипочем, он только капюшон поглубже натянул, чтобы ветром не унесло, и потопал дальше.

– Мама, – сказала женщина, что остановилась рядом с Денисом на тропинке, что вела насыпь, – мама дорогая. Он же… Его же сейчас…

Не договорила, зажмурилась и даже отвернулась, да так резко, что взметнулся меховой помпон на теплой шапке и шлепнул тетеньку по макушке. Правильно, молодец – это не трусость, это защитная реакция от внешних раздражителей, коих в нашей мутной повседневности и без того, как мух летним днем в сортире, к чему еще одна. Хотя эта обещает по яркости эмоций все другие напрочь превзойти, но на кой черт нужна эта яркость, если и без нее по сторонам смотреть тошно.

– Вот урод, – с ужасом и восхищением одновременно протянул парень в синей куртке, что подошел только что. Он, наоборот, во все глаза смотрел, как сокращается расстояние между человеком и локомотивом, и вроде как с нетерпением ждал финала. В предвкушении аж притопывал, точно такие же – белые – провода у себя из ушей вытащил, и тискает в пальцах большой плоский мобильник: снимать готовится, не иначе. Ну, так и есть – Денис мельком глянул на экран, где сначала мелькали картинки, а теперь не было ничего, кроме грязного утоптанного снега и носков обуви, что попадали в объектив камеры. Теперь стоит только поднять ее на уровень глаз – и готов сюжет, не рекомендованный к просмотру детьми лет до шестнадцати, примерно, а то и постарше.

По встречному пути прогрохотала электричка, за ее окнами Денис видел сонные и отрешенные от всего земного – как обычно и бывает в дороге – лица пассажиров. Они видели только фрагмент картинки, человек, что брел по рельсам, был для них лишь частью пейзажа, обычного, будничного и решительно неинтересного. В полной мере драматизмом момента мог насладиться только машинист электрички, и возможность сию не упустил, дал гудок – короткий, резкий, потом еще один, потом еще, его подхватил красно-серый локомотив, чей машинист уже минут пять как глаз не сводит со спины придурка в капюшоне, и рад бы затормозить, да поздно уже. Тормозной путь у этой махины километр как минимум, а до «встречи» им метров двести осталось, тут тормози – не тормози…

Электричка взвизгнула как-то уж вовсе истерически, локомотив подхватил, два гудка слились в один, заглушая грохот колес, и Денис вскинулся как от тяжелого сна. Не от похмельного, а от дурного, мутного, вязкого, после которого целый день ходишь, не зная, куда себя деть, не отдохнувший, а наоборот, точно кирпичи на тебе полдня возили. И вдруг куда что только подевалось – и апатия прошла, и сонливость, и безразличие какое-то, параличу сродни, Денис натянул на глаза шапку и глянул на рельсы уже по-другому. Злость, усталость и напряжение последних дней смешались в нем причудливым образом, и вдруг Денис понял, что этот парень на рельсах ему мешает. Мешает, бесит невероятно своей уродской одежкой, своей манерой топать вот так – нагло, неторопливо, засунув руки в карманы, да еще и ноги еле переставляет. Мешает, что отнимает время, что встреча теперь точно сорвется – ведь поезд наверняка остановится, и, даже пропахав положенный тормозной километр, перекроет единственный в округе короткий путь к району города, в народе называемого Воробьевка, куда и торопился Денис после долгожданного утреннего звонка. Неделю ждал, даже больше, если уж точно считать, и вот нате, болт в томате – машина утром не завелась, маршрутку еле дождался, втиснулся кое-как, потом на переезде завис, на проклятом месте города, где можно пятнадцать минут прождать, а можно и часа полтора-два. Как и ожидалось – не повезло, вот он и решил коротким путем по-быстрому пробежаться, как и тетенька с помпоном, что следом увязалась. И вот срезал путь, называется, нарвался на шоу, что начнется с минуты на минуту.

– Он же ничего не слышит, – проговорила очнувшаяся от первого шока женщина, и жалобно посмотрела на Дениса, точно поддержки искала и сочувствия.

Конечно, не слышит, отключившись от мира затычками в ушах, обычный подросток, тоже решивший сократить дорожку до вокзала, обойти коварно расставленные на платформах турникеты и зайцем уехать в Москву, до которой от их городка было часа полтора езды. Ну, точно, так и есть – топает-то он в сторону станции, а что не торопится, так это объяснимо: следующая электричка до столицы только через полчаса, куда спешить, времени полно… Только не у Дениса. Если он сегодня опоздает, то дело примет вовсе уж дурной оборот, в обход идти придется минут сорок, а то и больше, если товарняк остановится, а он остановится, все к тому и идет. И случилось все так не вовремя, не к месту, и вообще неправильно, что ждать дальше не было никакой возможности.

– Стой! – во весь голос крикнул Денис, – стой, придурок! Глаза открой!

Зря старался – тот, с затычками в ушах слышать его не мог при любом раскладе, если только телепатически призыв отойти в сторонку уловил бы, но не в этой жизни, как говорится. Собственно, этой самой жизни оставалось ему минуты полторы, хоть и лязгнула зверски сцепка, и завизжали колеса, цепляя металлом о металл – машинист таки не выдержал, и решился на экстренное торможение. Помогло, как маникюр при газовой гангрене, товарняк грохотал с той же скоростью, красно-серая морда локомотива была уже близко, и Денису даже показалось, что он видит за лобовым стеклом кабины двоих человек, и что они застыли, глядя перед собой. Далеко впереди в снежно-туманной мути короткого февральского дня показалась желтая искра, она росла, становилась больше, послышался утробный, на грани слышимости, вой – это шел встречный, тоже товарняк, или пассажирский. Но вглядываться и гадать, что там такое приближается, Денис не стал, не до того было. Посмотрел на часы, на столбы вдоль «железки», на махину локомотива, что подлетала слева, и побежал по тропинке к насыпи, свернул, оказался на скользком гравии и принялся подниматься вверх. Услышал краем уха, как в спину ему что-то крикнули – то ли дураком обозвали, то ли подбодряли, но не оглянулся – плохая примета, говорят. Да и крик непонятно чей, то ли женщина голосит, то ли мужик, вернее, «оператор», который – голову можно прозакладывать – уже свое кино снимает, ну да черт с ним.

Денис оказался наверху, пару раз поскользнувшись на скользких камнях, перемахнул через колею и по тропинке меж путей рванул вдоль рельсов, глядя вперед, в обтянутую черной курткой спину, и не забывая поглядывать под ноги. Удачно обошел пару коварных препятствий – металлических штырей тут было понатыкано изрядное количество, зацепился носком ботинка о выступавший из гравия и снега край шпалы, кое-как удержал равновесие и не свалился. Черная спина приближалась, Денис снова поскользнулся, грохнулся на одно колено, вскочил, кляня последними словами и природу, и погоду, и придурка в черном, прыгнул вбок, и оказался в колее, побежал дальше по шпалам, прыгая через одну.

От гудка в спину аж дыхание перехватило, ветром принесло запах горячего металла – душный, тоскливый, близкий. Чувство такое, что пытаешься уйти от танка, причем не одного, а взвода тяжелых подвижных махин, только катит он в данном случае по рельсам, и свернуть с них ему никак невозможно. А навстречу прет второй, активно прет, через начавшуюся метель, огнями светит и гудит обычно, дежурно можно сказать, что объяснимо – машинист пока не в теме небольшой коллизии, чей финал уже не за горами.

Впереди была «стрелка», рельсы здесь расходились надвое, человек в черной куртке сбавил шаг, остановился и аккуратно перешагнул преграду, постоял, точно в раздумьях, куда бы податься, и вдруг оглянулся. Денису сначала показалось, что под капюшоном у человека нет лица – там был только черный провал, перечеркнутый белыми полосками проводов. Денис невольно запнулся и слегка обалдел от увиденного – этот некто на путях был чертовски похож на назгула, что терроризировали сказочно-игрушечную страну из оскароносной киноэпопеи. Но пригляделся, и понял, что не назгул это, а некто бесполый, как и казалось со стороны, то ли парень, то ли девка, а лицо волосы закрыли, выбились из-под капюшона и повисли до подбородка. «Назгул» пытался запихнуть темные патлы обратно, возился как-то суетливо, да еще и крутил головой по сторонам. Оба поезда он теперь отлично видел, но бежать не торопился, и Денису показалось, что с «назгулом» приключился шок от увиденного. А что, так и должно быть: сейчас куда ни кинь, ему всюду клин – товарняк и тот, второй, по внешним признакам, пассажирский, прут навстречу друг другу, и расстояние между ними вот-вот станет величиной с игольное ушко, куда не то, что что верблюд не пролезет, а даже этот задохлик, и под колеса его затянет незамедлительно, неясно только, под какой из поездов. Хороший момент для ставки, на серое можно поставить, или на зеленое.

– Допрыгался?! – злорадно, как он надеялся, заорал Денис, мигом оказался рядом с «назгулом», рванул его за рукав дешевой тонкой куртяшки, дернул на себя, схватил под руку и поволок на соседний путь, по которому летел пассажирский. Товарняк тяжко громыхнул позади, раздался тонкий тошнотворный свист, вагоны грохотали так, точно скалы рушились, Денис волок человека через рельсы, волок, точно манекен – такой же неповоротливый и легкий. Манекен не сопротивлялся, но и не помогал, цеплялся ботинками за рельсы, вис на руках. Денис перекинул его на край насыпи, толкнул, тот разом сложился пополам, сел на гравий и пропал из виду. Денис глянул вбок, на кабину зеленого на сей раз локомотива, и перемахнул через рельсы. Дурной пример оказался заразительным – он сам задел носком ботинка за торчавший над снегом металлический штырь, пролетел немного по инерции вперед, когда земля закончилась, и Денис свалился в пропасть.

Хорошо, что успел вытянуть руки перед собой, они немного смягчили удар о гравий, но падать пришлось долго и больно. Он скатился по насыпи, пересчитав ребрами через толстую куртку все «ступеньки»: и металлические обломки, и смерзшийся гравий и опору освещения, которая и остановила его «полет». Полежал несколько мгновений, переводя дух и прислушиваясь к себе, потом осторожно поднялся на ноги. Вроде, ничего не болит, только ладони малость ободрал, и на запястье появилась здоровенная глубокая царапина, а так обошлось. Вид, правда, непрезентабельный, скажем так, куртка и джинсы перемазаны в земле и какой-то дряни вроде кирпичной крошки, нагрудный карман оторвался и висит бесполезной тряпицей, ботинки выглядят не лучше. Джинсы вообще почему-то полосатые, точно его по гравию за ворот протащили, но вдаваться в детали некогда, не до них. Снизу, из засыпанной снегом канавы под насыпью, раздался тонкий жалобный звук, Денис глянул туда, и сбежал вниз, подошел, наклонился.

Девка, как выяснилось через мгновение, лет пятнадцати или около того, одета и размалевана дешево и безвкусно. Обычный подросток, от которого в ответ на невиннейший вопрос можно с равной вероятностью услышать мат или получить порцию слез. Как сейчас, например, но это объяснимо – так шок сказывается. Шок, и только, в остальном, вроде, цела, даже прыщавая физиономия не поцарапана. Куртка, правда, в хлам, уродские штаники, где ширинка болтается на уровне колен, тоже можно смело нести на помойку, где им самое место, но это забота ее родителей, если таковые имеются.

– Цела? – спросил Денис, но девчонка тупо таращилась на него, шмыгала носом, а из-под капюшона неслись тихие, но отчетливые звуки: надрывный, чуть истеричный речитатив под рваную дерганую музыку. Денис бесцеремонно выдрал провода из ушей девчонки, приподнял ей голову пальцем за подбородок и повторил:

– Цела, спрашиваю? Болит что? Вот и хорошо, – он увидел, как девчонка мотает головой, и добавил:

– Домой топай. Слышишь меня?

Девчонка снова трясла головой, волосы упали ей на лицо, и теперь Денис видел, что они крашеные: густо-черные у концов и в середине, к корням они переходили в розовый, и граница «родного» и искусственного цвета была хорошо заметна. Как и многочисленные сережки в ушах – в левом Денис насчитал аж пять штук, как и пирсинг на нижней губе, маленькое кольцо мутно-серого цвета. Вдруг накатила брезгливость, Денис убрал руку от лица девчонки и едва сдержался, чтобы не вытереть ладонь о джинсы. Оглядел ее еще разок, мысленно пожелал терпения и мудрости ее родителям, и повторил:

– Иди отсюда. И больше так не делай, это может плохо закончиться.

Девчонка всхлипнула, принялась запихивать волосы под капюшон куртки и забормотала что-то, да так горячо и искренне, что Денис невольно прислушался.

– И черт с ним, пусть закончится, и поскорее, – твердила она, – мне так паршиво, я ненавижу свою жизнь…

«Да ладно. Не знаешь ты, что такое паршиво» – подумал Денис, глядя снизу вверх на пролетавшую в сторону Москвы электричку. Паршиво… Даже не так, паршиво бывает с похмелья или когда съешь что-то несвежее, или свяжешься с дураком, заведомо зная, чем все закончится. Не паршиво ему, а тоскливо, жутко и злость берет одновременно, злость на себя самого, на свое бессилие, что не может помочь близкому и единственному родному человеку, что остался еще в этом мире. Второй год, как мать болеет, второй поганый год, а он узнал только полтора месяца назад, когда домой вернулся. Да и то узнал случайно, глупо даже, как в дешевом сериале – соседка пришла, травы какие-то притащила, сено в коробочке. Слышала, якобы, что помогает. От чего помогает, зачем – говорить отказывалась, пока Денис бабку к стенке не прижал, и не пригрозил, что эти травы чудодейственные сейчас незамедлительно в унитаз отправит. Тут старушка и сломалась, сказала Денису, что матери его уж больше года как нехороший диагноз поставили, что диагноз этот недавно подтвердился, что врачи ничего не понимают, и вся надежда лишь на травы Роговского монастыря, что без операции и безнадежных на ноги ставят, а целебный отвар метастазы из организма изгоняет. Без операции, без лекарств, а одной лишь чудесной силой, в этих самых травах сконцентрированной.

Денис поначалу ничего не понял, бабку в кухню затащил и все, что та знала, у старухи выведал и выпроводил, заверив, что все сделает в лучшем виде. Траву забрал, закинул коробку с глаз долой подальше на антресоли, и на следующий день повел мать к врачу. Не бюджетному задерганному начальством и отчетами онкологу, а к дорогому специалисту, холеному уверенному в себе мужику под полтинник, просидел с ними весть прием, выпроводил мать в коридор и в лоб у врача спросил: сколько? Тот пару раз черканул на листке, показал Денису цифры.

– Это операция, это лекарства, это лечение и консультации. Время пока есть, месяца два, но не больше, потом будет поздно. Запущенный случай, надо было раньше обращаться.

Говорил, а сам при этом с сожалением и любопытством одновременно посмотрел на Дениса, пока тот, старательно держа себя в руках, изучал столбик из цифр, и последнюю, итоговую. Внушительную до того, что по всему выходило – придется продавать квартиру, просторную светлую трешку, что отец, главный инженер завода, аккурат перед развалом страны получил. Продать, и после этого идти на все четыре стороны, ибо жить им с матерью будет негде, впрочем, нет – можно обосноваться в сарайчике на садовом участке, что именуется вовсе ему неподходящим словом дача. Зато сарайчик двухэтажный, и печка имеется, и денег, оставшихся от продажи квартиры, на новую крышу должно хватить.