© Т. Ли, 2019

© ООО «Издательство «Этерна», оформление, 2019

* * *

Всем тем, кто стал героем этой книги, посвящается

Почти непридуманные истории для взрослых

Платье в горох

Он приехал к нам в деревню, когда мне исполнилось тринадцать. Мамка напекла пирогов с капустой, отец подарил мне куклу. Большую, пластмассовую, когда ее наклоняешь, она делает «у-а-а-а». Наверное, ездил в областной центр. Я видела такие несколько лет назад, еще просила купить. Но мать сказала, вот четверть закончишь на пятерки – куплю. Я закончила без единой четверки, на «отлично», а мне не купили. И вот через два года я распаковала коробку, а там эта кукла, с большими синими глазами. Но мне ее больше не хочется.

«Как на Раискины именины испекли мы каравай. Вот такой ширины…» Да пойте вы хотя бы «на Танины именины…».

Что за имя мне выбрали, Раиса, тьфу! Он приехал и поселился на самом краю деревни в заброшенном доме. Когда-то там жила древняя бабка. Бабку схоронили уж не помню когда. Помню только, я совсем маленькая была и сладкую кутью на поминках ела. Вещи разворовали. Так и стоял дом без окон и дверей, того гляди развалится. Он вставил окна, двери и зажил там.

Его боялись. Никто не знал, откуда он приехал и зачем. Такую дыру, как наша деревня, еще поискать надо. Кто-то поговаривал, что он наверняка вор-рецидивист, а может, и вообще убивец. Кто его знает? Нашим-то делать нечего, дай только лясы поточить. Деревня маленькая, слухи разносятся в два счета. Не успеешь за ворота выйти, а о тебе уже сказки рассказывают. Его побаивались еще оттого, что водку с мужиками он не пил, по бабам не ходил, сидел дома, дрова рубил, мастерил чего-то в огороде, на речку один ходил и рыбу ловил.

Мы с соседскими детьми иногда за ним подглядывали. Спрячемся в бурьяне и следим за ним. Он выйдет с топором, а у нас аж душа в пятки – идет на убийство. А он – хрясь! – по бревну, и оно – на две половины. Тренируется, говорили мы и разбегались по домам, а вдруг он и взаправду так и человека может? Лето жаркое тогда было. Меня мать на речку послала.

– Иди, – говорит, – хоть белье прополощи, а то совсем по дому не помогаешь, – и сунула мне в руки ведро с простынями.

Еле дотащила его до речки. Речка у нас чистая, прозрачная, с быстрым течением. Я опустила простыню с деревянного мостика, наклонилась и полоскала. Простыня стала тяжелая от воды, и вытащить я ее не могла. Потянула сильно, да не удержалась и плюхнулась в воду. Плавать я умела, но не очень-то хорошо, так себе. Дна не почувствовала. Сначала хваталась за простынь. Нас с нею течением понесло, и я стала захлебываться. Помню только, что кто – то меня за волосы резко дернул. Очнулась на берегу. Меня рвало. Он сидел рядом и выжимал свои брюки.

– Что ж ты, дуреха, в воду прыгнула?

– Я не прыгнула, я упала… за простынею. Где она?

– Кто?

– Простыня белая в цветочек мелкий.

– Простыню рыбаки завтра принесут, – сказал он, надевая на себя мокрые брюки.

Я заревела:

– Мамка дома убьет…

– А если бы ты утонула, она б тебя не убила, да?

Он поднялся и пошел по тропинке наверх, а я, зареванная, понесла ведро с непрополосканным бельем домой. Родители меня ругали, но не так сильно, как если бы я просто потеряла простыню, без ущерба для здоровья.

– Я чуть не утонула, – ревела я, а мать с отцом ругались, кому пришла в голову идея отправить меня одну на речку.

Про своего спасителя я ничего им не рассказала. В тот вечер они долго жалели простыню в цветочек, которую им подарили на свадьбу. С соседскими пацанами я больше не сидела в бурьяне и не следила за Николаем. Так его звали, моего спасителя. Напротив, мне хотелось однажды подойти к нему и сказать спасибо. Я ведь тогда не сказала. Он надел мокрую одежду и ушел. В воскресенье отец с матерью пошли в церковь, а я, сославшись на то, что болит живот, осталась дома.

– Щи-то вылей, сколько их есть можно, вон у Раи-ски срачка! – орал отец на пороге.

– Пошли уж, а то последние придем.

Как только они ушли, я надела свое ситцевое платье в мелкие розочки (тетя Валя подарила в прошлом году, на вырост), причесалась и пошла к его дому. Во дворе его не оказалось. Я обогнула дом и спустилась к реке. Он стоял на берегу с удочкой.

– А, нырять пришла… пловчиха…

– Нет. Просто сказать вам спасибо.

– За что?

– За то, что вы меня выудили.

– Рыбу ловить умеешь?

– Умею, чего ж тут не уметь, – сказала я.

– Так же, как плавать?

– Да ладно вам, у нас течение сильное. В прошлом-то году двое взрослых мужиков потонуло, а вы говорите.

– Мужики небось спьяну утонули. А вот тебя почему плавать не научили?

– А кто учить-то будет?

– Я могу. Тут главное не бояться воды.

– А я и не боюсь.

Он дал мне в руки удочку, и я поймала щуку. Просто повезло. У нас редко щуку можно поймать, разве что на хорошую наживку, а у него так… ерунда, черви, да и то мелкие. Николай снял рыбу с крючка и сказал:

– Ну что? По щучьему веленью, по моему хотению, вели, чтобы девочка… как тебя зовут-то хоть?

– Рая.

– Чтобы Рая из рая научилась плавать.

Однажды перед дождем я играла в поле. Но потом, услышав гром, помчалась домой. По дороге начался ливень, я вся промокла и промочила тапочки.

– Где тебя носит, Раиска, девка непутевая! Сидела бы дома, уроки учила! – накричал на меня отец, и мать что-то от себя добавила.

Я обиделась и ушла в сарай. Там и переждала короткий проливной дождь. Потом вышла на улицу и нарочно шлепала по всем лужам. Тапки и так на выброс. Незаметно добрела до конца деревни. У Николая двери и окна были закрыты. Спустилась к речке. Никого, течение стало еще сильней. Вода взбаламутилась, унося сорванные ветром ветки и коряги. Я повернулась и пошла домой сушить тапки. На следующий день опять пошла к его дому, дверь и окна снова оказались закрыты. Мальчишки сказали, что следили за ним, он три дня из дому не выходил.

Я постучалась, но он не ответил. Толкнула скрипучую дверь, она оказалась не заперта. Николай лежал на кровати в углу комнаты. На стене над кроватью висели черно-белые фотографии. Среди них больше всего было фотографий женщины с белыми волосами. Артистка, наверное. То она в шляпке, то в больших темных очках, то в купальнике, то в белом платье в черный горох. Такие платья только артистки носят.

– Здрасьте, – сказала я.

Он приоткрыл глаза, но ничего не ответил. Я подошла ближе и машинально потрогала его лоб. Так мне мама всегда делала, когда я вдруг вовремя не вставала в школу. Лоб был горячий. Я вышла из дома и прямиком побежала к тете Шуре, моей крестной.

– Теть Шур, дайте что-нибудь от жара, мамка просит.

– А кто заболел?

– Да папке плохо.

– Допился… Говорила я ему, на жаре-то не пей!

Я прибежала обратно домой к Николаю, дала ему таблетку и воды.

– Спасибо, дочка, а теперь иди, мне будет легче.

Он заснул, а я рассматривала на стене артистку. Когда я вырасту, стану похожей на нее. Встав у старого шкафа с почерневшим зеркалом, подняла наверх волосы. Вот так заколю, надену платье в горох и буду как она. Только купальники такие даже в областном центре не продаются. А я сошью.

Мы подружились с Николаем. Тайком от всех я бегала на реку и смотрела, как он ловит рыбу. Только мне больше везло. Когда он давал мне удочку и сам присаживался рядом на корточки, пристально смотря на воду, у меня замирало сердце, и я говорила себе: ну же… ловись, рыбка, большая и маленькая! Потом мы тут же у реки варили уху. Он доставал из рюкзака картофелины и лук, чистил их не торопясь, крошил в котелок и, помешивая, обычно говорил:

– Ну вот, Рая, сейчас поедим уху из рая. Ни у кого такая вкусная уха не получалась.

– А кто она? – спросила я однажды.

Он сначала не понял, о ком я говорю.

– Ну, та, артистка на фотографиях.

Он засмеялся:

– Артистка… Ну да.

– Вы ее любите?

Он ничего не ответил, помыл котелок и стал собирать удочки.

– Пойдем, а то мамка ругать будет.

Как-то мамка напекла блинов, а я завернула два и побежала к нему.

– Куда тебя понесло, бестолочь, дома бы поела!

– Нате, горячие еще, – и я положила на стол два сложенных треугольниками блина.

Он поблагодарил, один медленно съел сам, а другой мне подвинул:

– Ты тоже ешь, вкусные.

Потом мы ходили на речку, он учил меня плавать. Поначалу было страшно, особенно когда дна ногами не чувствуешь. Я начинала барахтаться и захлебываться, но Николай протягивал мне руку, я хваталась за нее – и страх отступал. Тем летом, в августе, мы переплыли реку на другой берег.

– Ты молодец! – говорил он. – Ты смелая и сильная.

Мне никто таких слов никогда не говорил. Я не знала тогда, что соседские пацаны следили уже не только за ним, а за нами. Они видели, как я бегала к его дому, как мы ходили вместе к реке, как сидели под дубом в поле.

В июле уродились у нас абрикосы, и я понесла их Николаю. Захожу, а он лежит.

– Вам плохо? Опять заболели? – спрашиваю.

– Нет, просто устал.

– От чего же устали? Утро еще.

– От жизни, Рая, устал.

– Разве можно устать от жизни? – спрашиваю.

Он ничего не ответил и повернулся лицом к стенке с фотографиями.

– А что это вы ее тут повесили, над кроватью? – спросила я про артистку.

– Мне тут ближе до нее дотрагиваться и разговаривать удобнее, – ответил он.

– Так что же вы с фотографией разговариваете? С живыми-то людьми все же лучше.

– Ну, если с живыми, то, конечно, лучше.

– Так поезжайте и поговорите с ней, – сказала я простодушно.

– Она умерла.

Спустя какое-то время он мне рассказал про артистку, которая вовсе была не артистка, жена его – архитектор по образованию. Прошел год, как ее не стало. Тридцати ей еще не было. А ему, он сказал, тридцать четыре. Старик, подумала я тогда, но все равно красивый, даже когда грустный. И никакой он не страшный, как говорили наши в деревне. Просто одинокий. Люди многие ведь не понимают, что такое одиночество. А я понимаю и всегда понимала. Хотя мне тогда было тринадцать, а сейчас шестнадцать. Иногда такие одинокие люди вдруг встречаются и становятся счастливыми. Но потом, если вдруг что-то случится и они потеряют друг друга, им снова одиноко.

Как когда-то для Николая была его артистка, для меня был он.

– А если б люди жили вечно-превечно, – спросила я, когда мы сидели с ним на берегу реки, – что бы вы хотели делать, кем бы хотели стать?

– Я бы не хотел жить вечно.

– А я бы стала артисткой. У меня было бы белое платье в горох и купальник.

Он засмеялся. Первый раз видела, как он смеется.

– Ну так и станешь артисткой, у тебя вся жизнь впереди.

Наверное, мне было приятно с ним разговаривать, потому что он городской. Наши деревенские вечно кричат, меня называют Раиской. Отец – бестолочью, мать – непутевой, или наоборот. Хорошо хоть еще не часто бьют. Вон Ленку с Васькой отец лупит каждый день. А когда я сказала, что кончу школу и уеду на артистку поступать, отец с матерью ржали весь вечер, вспоминая мои слова.

– А если б я была вашей дочкой, вы бы меня били?

– За что?

– Ну, за уроки или за то, что я молоко пролила, или еще за что-нибудь…

– Бить ребенка или кричать на него нехорошо. Тем самым показываешь свою слабость.

– А я думала, они, наоборот, силу свою показывают.

Я говорила уже, деревня у нас маленькая, слухи расползаются быстро.

– Не смей к нему ходить! Ты сдурела, что ли?! – орал на меня отец.

– Он хороший и одинокий.

– Знаем мы таких хороших. Неизвестно еще, что у него на уме. Может, он от закона прячется!

Ленка с Васькой соседские допытывались, что это я к Николаю хожу.

– Уж больно ты нарядная к нему несешься, да еще с гостинцами.

Я не понимала, о чем они. Несмотря на запреты родителей, тайком сбега́ла к Николаю. Мы пили чай и разговаривали. Просто, о жизни, он рассказывал о жене. Это был единственный нормальный человек из всех, меня окружающих.