Цитаты из книги «Жизнь – сапожок непарный. Книга первая»

Полнейшая неприспособленность к физическому труду, созданию бытового уюта отрешали её, в свою очередь, от реального ссылочного мира.

Ушедшие эшелоны с арестованными продолжали отстукивать вёрсты к восточному краю Союза, к океану, к бухте Нагаево, к смерти. Дармовая рабочая сила заключённых уже приносила стране доход. Дело было задумано прибыльное.

Всю дорогу меня не покидала мысль, что маму известие о десяти годах и Магадане сразит. Я решила не выкладывать всё сразу, но, увидев мамины глаза, смотревшие прямо в душу, ответила как есть. С того момента между нами установился взрослый язык правды во всём.

Она слушала меня и, не выразив ни согласия, ни одобрения, мягко и печально резюмировала: – Запомните, дитя моё, вот что: никогда не надо торопиться делать выводы. Может, не словами был оттиснут смысл этого совета, а интонацией мудрости, но он остался со мной навсегда. И не однажды пригодился мне в жизни. Красота её задумчивого лица, продолговатые серо-голубые глаза, волосы, собранные в пучок, изысканность речи и эти слова живут во мне как память об исчезнувшей человеческой культуре. Там в беседах завещали и дарили столь нестандартные советы, что многие из них осмысливались значительно позже и служили вечно… – Меня, конечно, сошлют, но вы такая юная. Дай Бог, чтоб вас оставили! – сказала эта дама на прощанье. – Моя знакомая, – донеслось откуда-то сбоку, – красивая очень женщина, глаз не отвести, и смелая необыкновенно, дошла, представьте себе, до прокурора. Диван у него стоит в кабинете для просительниц… Ну и заверил, что мужа освободит. Обещанного, конечно, не выполнил. А теперь сам загремел.

Уже обвыкшаяся, притёршаяся к обстановке справочного зала, я стала замечать здесь каждого в отдельности. Никогда больше не встречала вместе такой бездны прекрасных женщин. Вольготно было бы здесь художнику в выборе красивых осанок и лиц, но веками накопленная прелесть, достоинство были помечены страданием и мукой. Такие женщины не бились в истерике. Они даже туда приходили строго и элегантно одетыми и причёсанными. Их потрясённые умы владели искусством оценивать ход вещей пронзительно ясно и точно. Одна пленительно красивая, поразившая моё воображение женщина обратилась ко мне: – Кто у вас, дитя моё? – Папа. – Отец? А у меня муж. Она так песенно произнесла слово «му-уж», что, казалось, разом открыла, как прекрасна бывает любовь и её тайна. Расспрашивала меня о семье. Рассказывала о себе.

Но потом, вне логики жизненных обстоятельств, вспомнила бы странное ощущение соседства каких-то божьих волн и степные, лунные ночи Киргизии. Они были храмом. Работая в ночную смену, мы оказывались в самом сердце лунной азиатской ночи. Она гудела, была наводнена шуршанием песка, трав, стрёкотом цикад. Полуголодное существование уводило не то к забытью, не то к вознесению. Казалось, будто тебя вовсе нет, ты только то, чем внемлешь мирозданию. Что-то вокруг происходило, творилось. Земля со страстью призывала к себе лунный свет, упивалась им, ополаскивалась, принимала в себя. Сияние позванивало. Я «видела» высоту ночи. И понимала: грандиозное, недосягаемое – оно есть.