Светлой памяти Виктора Тарасова посвящается…

Недавно мне снова приснился сон: я хожу по школьным коридорам, в руке у меня связка ключей, я с надеждой распахиваю каждую дверь и вижу пустой кабинет…

Вот уже несколько лет мне не даёт покоя этот сон, в котором я пытаюсь найти ответ на свой вопрос, и не могу, а когда становится совсем невмоготу, прихожу в школу, говорю удивлённому сторожу, что забыла в кабинете планы, и медленно прогуливаюсь, прислушиваясь к собственным гулким шагам…

Моя родная шестьдесят шестая школа… Как я люблю ходить твоими пустынными коридорами, когда дети распущены на каникулы… Мне кажется, нет на свете ничего притягательнее школ во время каникул: кажется, что сами стены отдыхают от вечного шума и суеты, от мелочных обид и серьёзных разочарований, от криков, игр, разбитых стёкол… Сколько же ты всего повидала на своём веку! Наверняка тебя ничем уже не удивить…

Но всё же интересно, помнишь ли ты обо мне, когда я была твоей ученицей? Помнишь ли мою незамысловатую историю? Помнишь ли Димку Березина? Митю… как мы его звали…

Давно это было: восемь лет назад… Я уже не ученица, совсем наоборот – учитель. И мама. В этом году я приведу своего маленького сына в школу, скажу ему, что он будет учиться у Марины Николаевны, у которой когда-то, целую вечность назад, училась и я. Сын будет удивляться: детям ведь кажется, что их родители никогда не были маленькими, не рождались, а просто были, были всегда, как небо, солнце, как звёзды… Я проведу его за руку по школьным коридорам, покажу, в каких кабинетах учились я и его папа… папа, которого он не видел ни разу в жизни…

Я всё расскажу тебе, сынок, расскажу, когда ты немного, хоть чуть-чуть подрастёшь и сможешь понять меня, а пока знай, что твой папа был самым добрым, умным и хорошим человеком на свете! И самым красивым! По крайней мере так казалось нам, девчонкам-десятиклассницам, только-только осознавшим, что лишь через два года – аттестат и взрослая жизнь, а пока ещё спокойно можно строить и перестраивать планы на будущее, мечтать о красивой и верной любви и заглядываться на ребят постарше.

Димка Березин как раз и был одним из них – он перешёл уже в одиннадцатый класс, был президентом школьного государства «Френдландия» и капитаном сборной КВН, почти отличником и незаменимым человеком во всех начинаниях! Его любили и им восхищались все! Он же любил меня одну…

Почему именно меня? Не знаю. Я часто впоследствии задавалась этим вопросом, но не смогла понять. Так получилось. Перст судьбы, предначертание, рок, фатум – назовите, как угодно! Судите сами: я не была победительницей школьного конкурса красоты, не выделялась в учёбе, никогда не стремилась блистать на подмостках актового зала в качестве ведущей или певицы, и танцевала я как все – словом, была самой обычной девчонкой, «серым мышонком», как сказали потом мои завистливые одноклассницы.

Тогда же, несколько лет назад, подобные мысли не посещали меня, я была просто безумно, безнадежно счастлива, что на меня обратил внимание сам Димка Березин! Даже сейчас у меня захватывает дух, когда я вспоминаю, каким он был красавцем! Помните актёров старого французского кино – Алена Делона и Жерара Филиппа? Это потрясающее сочетание тёмных волос и ярко-синих глаз? Если не помните, обязательно посмотрите: такой был Митя Березин! Но к рафинированному облику Алена Делона ещё надо добавить смуглую кожу, густые чёрные брови и косую сажень в плечах при росте метр девяносто пять! Его называли богатырём ещё в начальных классах.

У меня много Митиных фотографий, мы часто снимали друг друга, но почему-то ни одна из них не передаёт всей его красоты; наверное, потому, что фотография запечатлевает лишь видимость, остальное ей недоступно…

***

– Лина, нам тебя ждать или нет?

Лина – это я. Моя мама, влюблённая в русскую историю, назвала меня Полина. Имя мне не нравилось, поэтому, став постарше, я решительно переделала его в Лину: мне чудилось в этом что-то загадочное, таинственное и, чего греха таить, иностранное.

– Девчонки, я сейчас! Подождите чуть-чуть! – я сделала вид, что не могу застегнуть сумку, а сама прислушивалась к разговору нашей директрисы и Димки Березина, которые сидели в столовой за одним столиком. Вернее, он обедал, а она к нему подсела.

Мне очень хотелось узнать, в чём там дело, но директор говорила тихо, и до меня долетали лишь её отдельные фразы, типа: «ситуация очень серьёзная», «я тебя прошу, Дима», «не подведи», и Димкины ответы: «конечно, Маргарита Александровна», «обязательно», «сделаю всё, что нужно». Так и не уразумев, в чём, собственно, дело, я покинула свой пост и побежала к недовольным одноклассницам, которые уже теряли терпение.

– Ну что такое?! Чего ты копаешься?! На физику опоздаем!

– Девчонки, директриса о чём-то с Березиным говорит, так серьёзно…

– О чём? – сразу сменили они гнев на милость.

– «Ситуация очень серьёзная!» – передразнила я её. – «Возьми себя в руки!»

Они захихикали.

– Интересно, о чём это Маргоша?

– Может, он что-то натворил?

– Во что-то вляпался?

Предположения посыпались, как орехи из дырявого мешка.

– Не похоже на Димку… Он же такой положительный, – скривив губы, сказала Марина Глыжина, моя соседка по парте.

Всех мальчиков, кто не курит, не прогуливает уроки, не пьёт пиво, она считала слюнтяями, а уж если он ещё и проявляет интерес к учёбе – туши свет, зови санитаров!

– У него могло что-то случиться, он выглядел очень уж серьёзным.

– Иди немедленно помоги! – хихикнула Марина. – Он скажет тебе спасибо, и вы сольётесь в поцелуе!

– Балда ты! – беззлобно сказала я. – У человека, может быть, несчастье, а тебе смешно!

– Пойдёмте, девочки, – звонок! – поторопила нас Ксения Романова, отличница, моя лучшая подруга и просто суперская девчонка.

Мы дружили с ней с пятого класса: Ксюша – серьёзная и умная девочка, до такой степени привыкла учиться на пятёрки, что четвёрку воспринимает как трагедию и немедленно начинает «подучивать» материал. В седьмом к нам примкнула Марина – вечная троечница и неформалка, а в серединке была я – ни рыба ни мясо. Училась я, впрочем, ничего себе, на четыре и пять, учителя говорили, что могла бы и лучше, но стремления закончить школу на отлично у меня никогда не было. К неформалам я тоже не относилась: дырявить себе уши, брови, языки – смелости не хватало, а уж вести себя вызывающе – тем более! Так вот и бултыхалась между ними двумя, как связист-переводчик с нормального языка на неформальский. Они не очень-то благоволили друг другу, и я, как могла, старалась смягчить шпильки, которыми они то и дело обменивались.

На уроке Марина вела себя очень беспокойно: вертелась, переговаривалась, пыталась даже бросить какую-то записку. А мне не давал покоя вопрос: что же такое случилось у Димки? У Мити? У Митеньки… Задумавшись, я машинально вычерчивала ручкой в тетради по физике две буквы: М и Б – Митя Березин… Мне кажется, я всегда любила его, чуть не с первого класса, когда он был во втором – смуглый крепкий мальчишка, чернобровый и улыбчивый, но он и не подозревал о моих чувствах: я очень хорошо научилась прятать их, с годами притворство стало моей второй натурой. Сейчас я думаю – зачем? Зачем было скрывать? Если бы не это, может быть, судьба отмерила бы нам ещё немного времени…

Ксюша искоса посмотрела в мою тетрадь и фыркнула: она была вообще против всяких «любовей», как она говорила, считала, что всё в жизни должно быть по порядку: сначала учёба и карьера, а потом уже всякие глупости.

– Ксюш, – задумчиво прошептала я. – Как думаешь, что у него могло случиться?

– Думаю, ничего особенного, – она не отрывалась от решения задачи. – Так, глупости какие-нибудь.

– У тебя всё глупости! – я тоже не прекращала чертить в тетради.

– Борькина, не отвлекай Романову! – послышался резкий окрик физички, Ирины Юрьевны.

Маленькая, кругленькая, в очках и в возрасте, она была без ума от своей возлюбленной физики, и физика платила ей тем же. Её голосовые связки могли привести в чувство любого зарвавшегося амбала, что уж говорить обо мне! Я мгновенно выпрямилась и уставилась на доску: оказывается, нам надо было решать задачу по вариантам, и у Ксюшки списать было никак нельзя. Я торопливо принялась переносить условия в тетрадь, а Ирина Юрьевна одобрительно кивала, поблёскивая очками, – она терпеть не могла бездельников, а уж неуважение к своему предмету воспринимала как личное оскорбление!

– Мне всё же кажется, это что-то серьёзное… Видела бы ты Маргошу! – снова зашептала я.

– Борькина! Второе предупреждение! – вновь одёрнула меня Ирина Юрьевна. – Третьего не будет!

Пришлось уткнуться в тетрадь, попутно возмущаясь, почему ей так нравится скандировать мою фамилию?! Назвала бы по имени, что ей, трудно, что ли?!

Если уж я была не в восторге от своего имени, то фамилия нравилась мне ещё меньше: угораздило же маму найти мужа с такой фамилией – Борькин! Ладно бы ещё человек был хороший, а то оставил её с маленьким ребёнком и уехал в Москву искать счастья и заработка, да так и не вернулся. Через несколько лет маме пришло от него письмо, что он нашёл себе другую женщину и живёт с ней, а она может считать себя свободной. Письмо было помятым, без обратного адреса и даже без почтового штемпеля. Мама поплакала, потом успокоилась и стала жить одна, а так как родила она меня довольно поздно, то… никого себе уже не нашла…

Больше всего меня злило то, что она дала мне его фамилию – Борькина!

– Что же это получается?! Сделал тебе ребёнка – и исчез! Не воспитывал, не гулял, не кормил из бутылочки – ничего! И ты за всё это ещё и род его решила продлить! – сердито выговаривала я маме.

– Не сердись, Полюшка, он твой отец, в тебе его кровь, хочешь ты этого или нет… – грустно отвечала мама, и я подходила к зеркалу, пристально вглядываясь в своё отражение: почему я не похожа на неё?!

Мамины тонкие черты лица, розовые полные губы, голубые глаза, рыжие волосы, пушистым облаком венчавшие её голову, – ничего мне не досталось! Я похожа на отца. Даже не на отца, а на его мать, мою бабушку, которую я и видела-то всего несколько раз: у меня обычные серые глаза, правда, довольно большие, нос, немного длинноватый, на мой взгляд, волосы русые – что хорошего? Нравится мне мой лоб – высокий и чистый, без всяких там прыщей, и маленькие ушки. Но кто из мальчишек смотрит на лоб и уши?! Им нравятся губы, как у Анджелины Джоли, нос, как у Николь Кидман, глаза, как у Дженнифер Лопес, или как её… Кейт Уинслет? Которая в «Титанике» вместе с этим лапочкой Ди Каприо?

И вот я, придирчиво глядя в зеркало, выпячиваю губы, втягиваю щёки, чтобы не были такими пухлыми, и домиком поднимаю брови. Получается карикатура сразу на всех звёзд, и я не выдерживаю, начинаю смеяться.

– Борькина! Совсем с ума сошла?! – вдруг слышу я голос физички, а Ксюха тычет меня локтем в бок.

Я вижу гневное лицо Ирины Юрьевны и понимаю, что мечты сыграли со мной злую шутку: смех на уроке физики до добра никого ещё не доводил! Судорожно пытаюсь придумать оправдание, но выручает как никогда вовремя прозвеневший звонок: я запихиваю тетрадь и учебник в сумку, бормочу что-то вроде:

– Простите, Ирина Юрьевна, больше никогда… обещаю! – и под её уничижительным взглядом выскальзываю в рекреацию.

– Ну ты, подруга, даёшь! – восхищается Марина. – Ирина нам тему объясняет, а ты ржать начала! Она тебе этого долго не забудет! Готовься!

– Лин, ты на самом деле, с ума сошла, что ли? – Ксюша возмущена и сердито смотрит на меня.

– Да я… это… задумалась немного, вот… – я начинаю запинаться.

– Знаем, знаем, о ком ты задумалась! – хохочет Марина. – О Ди-и-имочке Березине! – поёт она.

– Лина, Лина! – Ксюха качает головой и так напоминает сейчас старую бабушку, клюющую носом над вязаньем, что я не выдерживаю и начинаю снова смеяться.

– А теперь тебя что насмешило? – укоризненно говорит она.

Я продолжаю смеяться, и постепенно моё безудержное веселье действует и на Ксюшку: она сначала неуверенно улыбается, потом хмыкает, сначала редко, потом хмыканье учащается, и, наконец, она тоже смеётся, отбрасывая со лба вьющиеся пряди.

Моя подруга удивительно красива: она словно опровергает расхожее утверждение, что зубрила-отличница обязательно должна быть мымрой! Ничего подобного! У неё восхитительные карие глаза, волнистые светлые волосы, жемчужные зубы, ровной дугой прячущиеся за яркими губами сердечком, которые она мажет только гигиенической помадой. Она блондинка, но очень целеустремлённая и умная, хочет поступить в финёк – Санкт-Петербургский Университет экономики и финансов – и поступит, можете не сомневаться! А ещё она высокая и стройная, с идеальными ногами и тончайшей талией – словом, от подобных девушек ждут непроходимых глупостей, а не стремления стать финансовым гением. А ещё она очень смешлива, про таких говорят: видишь пальчик – на посмейся!

Марина радостно подхрюкивала рядом, и так мы могли бы долго смеяться, но звонок прервал затянувшееся веселье: пора было идти на четвёртый урок – литературу.

Литературу я любила, любовь к ней не могла отбить даже учительница, доставшаяся нам в десятом классе: странная дама, которая улыбалась приклеенной улыбкой, показывая лошадиные зубы и изо всех сил демонстрируя показное радушие. Обычно она уже в класс входила с жизнерадостной гримасой и тянула, потирая руки:

– И-ита-ак, на чём мы остановились в прошлый раз?

Обращалась к нам она в основном по именам, причём в уменьшительно-ласкательной форме: Машунька, Полинка, Ксюшка – но почему-то в ласковость её не верилось, казалось, что она, с этой приклеенной улыбочкой, сглотнёт тебя одним махом и не подавится. Поэтому мы дружно прозвали её Удава.

Сегодня Удава запаздывала, и мы сидели, болтая ни о чём. Ксюшка повторяла доклад по теме: «Особенности изображения русского характера в повести Лескова «Очарованный странник» – ей нравились подходы, которые требовали глубокого анализа, и она с лёгкостью строчила рефераты, похожие на диссертации.

– Хватит! – Марина неожиданно выдернула у Ксюши папку. – Много будешь знать – плохо будешь спать!

– Отдай! – Ксюха нахмурила брови – это был грозный признак.

– Да ладно тебе, – Марина тряхнула головой. – Успеешь свою пятёрку получить!

От этого движения звякнули серьги в её ухе. Серёг было много: она начала прокалывать уши в седьмом классе и никак не могла остановиться; сейчас, когда у Маринки случалась очередная трагедия, она сразу отправлялась в салон и делала очередную дырку. Ещё у неё был проколот нос, бровь и нижняя губа, на язык она пока не покушалась. Одевалась Марина во всё чёрное, презрев требования о школьной форме, но готкой себя не считала:

– Я неформалка, прошу с готами не путать! – заявляла она.

К тому же Марина была талантливым музыкантом: играла на гитаре в подростковой рок-группе, которую они создали собственными усилиями, называлась группа, кажется, «Вены» – что-то в этом роде.

Ксюха раздражала её стремлением учиться.

– Выскочка! – говорила она.

– Уродина! – платила её обоюдной любовью Ксюша, которая не могла понять, зачем человеку делать в своём теле дырки сверх предоставленных ему природой.

Однажды она даже подарила ей на Восьмое марта дырокол, чтобы та устроила пирсинг на дому. Марина шутки не поняла и разобиделась всерьёз, так что мне целую неделю пришлось курсировать между ними в качестве парламентёра. Хорошо ещё, что ни той, ни другой не пришло в голову потребовать от меня выбора между ними: видимо, понимали, что отказаться от какой-то из них я не смогу.

Они нравились мне обе: обе были талантливы и интересны, я считала их неординарными личностями, но вот что такое они находили во мне? Не знаю…

Мне удалось унять чуть не разгоревшуюся ссору, и вовремя: в кабинет вползла Удава, на сей раз без обычной улыбочки и своего любимого «И-ита-ак!»

– Здравствуйте, дети! – сказала она.– Хочу напомнить вам, что скоро мы пишем мини-сочинение по творчеству Лескова, а завтра у нас будет контрольный срез по линии Управления Образования, поэтому сейчас займёмся русским языком!

– Ну-у-у! – по классу пронёсся общий вздох разочарования.

– Наталь Пална, зачем русский? Мы и так завтра всё напишем! – общую точку зрения выразил Андрюха Бережной, высокий, лохматый, мелированный и обаятельный шутник и балагур.

– Ты, Андрюша, может быть, и напишешь, а вот Лёша Сотин – сильно сомневаюсь!

– Ну, и позанимайтесь с Лёхой дополнительно! – не унимался Андрюха, по прозвищу Дрон. – А мы хотим Ксюшин доклад послушать!

Ксюшка аж подскочила на стуле, обернулась, и вперила в Андрея негодующий взгляд. Он выдержал его, не сморгнув, и в ответ, подвигав бровями, послал ей самую обаятельную улыбку из своего обширного арсенала. Ксюша фыркнула и отвернулась.

– Ксюшин доклад мы послушаем обязательно! – уверила Удава. – А сейчас давайте повторим сложные случаи правописания суффиксов, приставок и корней с чередованием! Глыжина, иди к доске!

– А почему я? – вопрос был скорее данью школьной традиции, чем протестом, имеющим реальную силу.

– Иди, Марина, иди, не ворчи! Тебе надо двойку закрывать!

И Марина, позвякивая серьгами в ухе, поплелась к доске.

После занудного, длиннющнго урока, был ещё один, последний, но тоже русский, поэтому мальчишки, собравшись на задней парте, всерьёз стали обсуждать перспективу побега.

– Интересно, почему у неё на уроке такой бардак? – задумчиво спросила Ксюша, весь урок прилежно записывавшая и объяснявшая правила.

– Потому что в башке у неё то же самое! – Марина была недовольна, потому что двойку она закрыла тройкой. – И на башке!

Я молчала, сравнивая Наталью Павловну с Юлией Александровной, которая вела у нас русский и литературу до десятого класса. Молодая, эмоциональная, но главное, знающая и умеющая увлечь своим примером, она влюбила нас в Пушкина и Лермонтова, Грибоедова и Гоголя; мы с жаром устраивали на уроках суды над литературными героями (форма, как она по секрету сказала нам, уже устаревшая, но дающая пищу для размышлений), писали нестандартные сочинения, инсценировали «Ревизора», «Недоросля» и «Горе от ума», к слову сказать, Дрон был прекрасным Чацким, да и вообще… Почувствовали вкус к литературному слогу…

– Мне кажется, ей наплевать, – тихо сказала я.

– На что?

– На свой предмет, на нас, на всё… Ей же ничего не надо! Каждый урок у нас одно и то же: бубнит лекцию, потом вопросы, потом доклады и сочинение! Хоть что-нибудь интересное бы придумала!

– Линка сердится, потому что её сочинения теперь не самые лучшие в классе! – это сказал Артём Козинец, невысокий крепыш и мой вечный сосед сзади.

Его суждения всегда выделялись основательность и продуманностью.

– И вовсе не поэтому! – возразила я.

Действительно, Юлия Александровна всегда приводила в пример мои сочинения как одни из самых лучших, а Удава говорила, что они «слишком эмоциональные», дескать, надо меньше чувств, больше анализа.

– Ты замечаешь, что мы спим на её уроках? – я села вполоборота, чтобы видеть и Тёмку и Ксюшу с Маринкой. – Спим! Дрон делает физику, Илюшка – вон газету читает!

Услышав своё имя, Илья Савалёв поднял голубые глаза и почесал затылок: читал он журнал «Футбол», до которого