И вот где-то в недрах этих детоцентричных времен возникает миф о всепоглощающей материнской любви, как замещение красивой картинкой факта безразличия к отпрыскам. Как возникло, кто ж теперь вспомнит, видимо засвербело натянуть святую материнскую любовь на сонмы младенцев, орущих у грудей кормилиц. Маловероятно, что свербело у крестьян. Там, где человек приближен к природному и где пятнадцать детей, сенокосы, корова и вечная беременность, свербеть не будет. Но где-то там в веках нам сказали, что всякая мать любит своего ребенка больше всего на свете. И мы, дети, сели ждать всепоглощающей материнской любви. Одни дождались, другие нет. Те, что не дождались, часто винят себя в том, что не чувствуют любви к матери. Чувствуют. Чувствуют настолько остро, что невозможность удовлетворить сосущий голод по недополученному приводит к внутреннему отказу и расколу. Я потеряла надежду это получить и отвергла потребность в любви вместе с той, что лишила меня надежды. Отщепенец, изнывающий по материнской любви, находится за высоким внутренним забором без права голоса. Если он заговорит, станет невыносимо. Пусть лучше сидит молча.