4

Николай ждал Нику в условленное время. Он пришел раньше назначенного срока и, достав книгу, углубился в чтение, мгновенно отрешившись от столпотворения и суеты, которых не переносил совершенно. Он умел защитить себя от внешней агрессии, неминуемо наполняющей пространство с большим скоплением людей. Собственный внутренний мир был для него священным, он никогда не терял контроля над собой, своими желаниями и чувствами. Этому его научила жизнь, или лучше сказать так: этому он научился у жизни.

У него было много друзей. Его мнением дорожили, с ним считались. Он нравился женщинам; они, подобно виноградной лозе, листьям, гроздьям, оплетали его, пытаясь завладеть его сердцем. Многим из них хотелось найти способ перевести непринужденность взаимоотношений в серьезность его намерений, но пока никому этого не удавалось. А он шел по жизни, словно странник, не задумываясь о будущем, живя днем сегодняшним. Он был доволен своей жизнью, но словно чего-то ждал.

Встретив Нику, он почувствовал вибрацию в солнечном сплетении. Этой женщине, при всей ее скромности и романтичной, словно из позапрошлого века, недоступности, неожиданно ставшей в какой-то момент средоточием его стремлений, удалось мгновенно завладеть его вниманием и помыслами, постоянно возвращающимися к ней. Он стал мечтать, представляя ее то нежной и страстной в его объятиях, то недоступной и словно отрешенной, пытаясь уловить биение ее сердца в такт со своим. Ему хотелось растворить ее в себе без остатка, но он понимал, что может не справиться с собой, что это – серьезная игра, в отличие от прочих, тех, что шли сквозь его жизнь, практически не задевая ее, порой даже не оставляя следа.

Она часто снилась ему. Во сне он слышал ее мелодичный, нежный голос, ее смех, звучавший сквозь печаль, которую всеми силами хотелось отвести, загородив ее собой от невидимого врага, что словно ждет своего часа… Ее глаза, говорившие больше, чем могут выразить слова, заставляли трепетать его сердце, он тонул в них, усилием воли заставляя себя возвращаться в действительность, в реальную жизнь – ту, в которой она пребывала отдельно от него, в своем кругу забот и надежд, в попытках выстроить ее так, как умеет.

Но… ничто не случайно. Памятуя об этом, он понял: надо действовать, и – будь, что будет.

* * *

Ника не любила опаздывать, согласно поговорке считая точность вежливостью королей, и ей не нравилось, когда это делали другие.

На этот раз усилием воли она все-таки заставила себя немного задержаться – буквально на пару минут, на большее ее попросту не хватило. Постояв возле входа в метро, глубоко вдохнула морозный воздух и подняла голову – взглянуть на низкое зимнее небо, нависающее темным куполом над вечерней Москвой (черная бездна… звезды… восторг!). Потом глянула на часы. Пора.

Она спускалась по эскалатору. Постепенно перед ней разворачивалась картина гудящего людского муравейника: люди непрерывно сновали туда и сюда. Был четверг, время подходило к часу пик, когда народу в общественном транспорте бывает особенно много; людская масса продолжала прибывать, потоками стремясь по своим делам во всевозможных направлениях.

Память Ники ярко и отчетливо запечатлела момент, когда ее ищущие глаза разглядели Николая, стоящего в зале возле центральной колонны. Он ждал, читая книгу, и, глядя на его позу, становилось ясно, что пришел он раньше назначенного срока.

Внезапно он поднял голову от страницы. Его глаза удивительным образом мгновенно отыскали ее в толпе, вспыхнув радостью и затаенной страстью, которые усмирила нежность. Его лицо словно просветлело. Наверное, и у нее было такое же лицо…

– Здравствуй. Я очень рад тебя видеть, – негромко проговорил Николай подошедшей Нике.

– Здравствуй. Я тоже рада, – ответила она с легкой улыбкой.

Ее глаза восторженно и смущенно обшаривали его лицо.

– Сегодня довольно холодно, настоящая зима! Ты, наверно, уже успел здесь согреться?.. Давно ждешь меня?

Николай слегка пожал плечами, не отрывая взгляда от ее глаз.

– Минут пятнадцать, может, чуть больше… Не знаю. Это неважно.

Он смотрел на Нику словно завороженный, а она пыталась «поймать» и осознать необычный момент своей жизни, дабы запечатлеть его в памяти, ведь встреча эта – первая для них, и только для них, как некое овеществление мечты, которое только что случилось…

Помимо сильного взаимного притяжения, их связывало множество тем, обсуждаемых в телефонных разговорах (им всегда не хватало времени, чтобы наговориться, они превосходно слышали и понимали друг друга, находясь, как говорят в подобных случаях, «на одной волне») и письмах, которые Ника писала ему, поэтому неловкого молчания не возникло. Кроме того, накануне встречи и предшествующего ей разговора о дружбе в разных ее проявлениях ребята обсуждали тему существования во времена оные атлантов и лемурийцев, согласно множеству версий живущих ранее на нашей планете. Ника как раз и везла для Коли обещанную книгу, подаренную ей на одном из творческих вечеров самим автором (сделавшим к тому же дарственную надпись), где тот обстоятельно и с увлечением раскрыл данную тему.

– Мы ведь можем еще поговорить? – с надеждой спросил Николай, устраивая в папке книгу, переданную Никой. – Я надеюсь, ты располагаешь временем?

– Конечно. Куда мы можем пойти? – твои предложения! – откликнулась она. Ей тоже не хотелось так скоро расставаться с ним.

– На улице сильный мороз – не слишком удачное время для прогулок, – Николай пожал плечами. – А здесь неловко как-то, шумно. Может быть… поедем ко мне? Ты увидишь, как я живу, мы побудем вместе, хоть несколько минут…

Это приглашение было озвучено им не впервые. Ему действительно хотелось побыть с ней, увидеть воочию и услышать вживую, а не через пластмассу телефонной трубки, или находясь в доме ее мужа. Прежде – то ли в шутку, то ли всерьез – очень ненавязчиво, но так, чтобы Ника могла утвердиться в этом решении и, будто бы самостоятельно приняв его, сделать этот шаг, Николай предлагал ей приехать к нему; возможно, он приучал ее к мысли, что когда-нибудь это должно случиться.

Она медлила, прекрасно понимая, что от ее вердикта зависит всё, что будет происходить с ними отныне, что этот эпизод – решающий; хотя, в конце концов, как ей тогда казалось, всегда и всё можно повернуть вспять – даже реки порой поворачивают вспять свои русла, иной раз и усилиями людей.

Да, можно повернуть вспять всё, кроме времени. Она была уверена в этом. И она согласилась. Ребята, не сговариваясь, взялись за руки и вбежали в уже закрывающий двери вагон поезда.

* * *

Выйдя на нужной станции, Коля с Никой направились к остановке автобуса. Коля жил в некотором отдалении от метро; он посетовал на крепчавший вечерний мороз, могущий застудить его прекрасную спутницу, сожалея еще и о том, что сегодня не сможет по этой же причине показать ей аллею сказочных зимних деревьев, любуясь которой, они могли бы прогуляться пешком до его дома.

Николай жил на первом этаже типовой блочной многоэтажки. Когда они вошли в подъезд, он кивнул в сторону висевших на стене почтовых ящиков.

– Я очень жду твоих писем. Почти всегда безошибочно угадываю, когда подхожу к своему ящику, еще не успев открыть его, есть там письмо от тебя или нет: от него словно тепло идет…

Открыв дверь квартиры, он пропустил Нику вперед. В тот же миг в прихожую выбежал мальчик лет четырех. Увидев постороннего человека, ребенок остановился, как вкопанный и, чуть повернувшись к двери, из которой выбежал, прокричал тоненьким голосочком, в котором сквозило неприкрытое удивление:

– Мама! Здесь еще какая-то женщина! – чем вызвал у Коли и Ники, оторопевшей поначалу, приступ неудержимого смеха: так трогательно, открыто и непосредственно прозвучало это восклицание в устах малыша.

– Очень хорошо, – донеслось из комнаты в ответ. – Иди сюда, не мешай.

Коля погладил мальчишку по светленькой кудрявой голове и произнес с ласковой улыбкой:

– Это мой племянник.

– Привет, малыш! Как поживаешь? – Ника подмигнула ему.

– Хорошо… – смущенно засопев, проговорил мальчуган.

– Я живу с сестрой и ее семьей, – пояснил Николай, помогая Нике снять шубку и бросившись на поиски подходящей для нее домашней обуви.

– Тетя, пойдем, я покажу свои игрушки! – Ребенок доверительно смотрел на Нику.

– Пойдем, посмотрим, что у тебя есть интересного, – она взяла малыша за руку, которую он протянул ей, и вознамерилась следовать за ним.

– Не надо, – тихо сказал Николай.

Ника оглянулась, вопросительно посмотрев на него.

– Вот моя комната, – поспешил он добавить. – Проходи, пожалуйста.

Мальчик сразу же выпустил ее руку и мгновенно скрылся за соседней дверью. Ника была удивлена и озадачена, но не подала виду. Она кивнула Николаю и вошла в комнату, куда он жестом приглашал ее. Он вошел следом, плотно прикрыв за собой дверь.

Комната Николая, в которой оказалась Ника, была весьма необычно оформлена. Здесь преобладали вкрапления японской тематики: акари,^[3] теплый, рассеянный свет которой дарил глазам мягкость и умиротворение; два шкафа в коричневых тонах с раздвижными дверьми, занимающие пространство от пола до потолка, эскизы которых (что выяснилось чуть позже) Николай сам рисовал и собирал; японский меч катана, стоящий в углу на подставке; низкая кровать со светильником в изголовье, письменный стол, на котором царил аскетический порядок. Кроме того, внимание Ники привлекли несколько висящих на стене гравюр в соответствующем стиле. Оформление пока не было завершено, пояснил Николай; ему еще предстояло над всем этим поработать.

Ника обратила внимание на заметный слой пыли, покрывающий предметы в комнате. Николай, поняв и проследив ее взгляд, вполголоса заметил:

– Я намеренно не стал вытирать пыль, чтобы не стирать уют и сохранить энергетику моего маленького мира. Чтобы ты почувствовала его. Чтобы тебе здесь понравилось и захотелось приехать снова.

– У тебя очень уютная комната, – Ника обернулась к Николаю. – И я абсолютно уверена, что приехать к тебе снова я уже хочу…

* * *

Это был волшебный, незабываемый вечер – с горящими свечами, этнической музыкой, благовониями и ароматным чаем «Ройбуш» с земляникой, который Коля наливал в светлые глиняные пиалы, заварив в маленьком японском чайничке с костяной ручкой, и было тепло и уютно вот так пить чай, обхватив ладонями пиалу, словно напитывая ее содержимое своей энергетикой. Еще он приготовил жареный рис, и Нике понравился его необычный вкус – она никогда не пробовала такое специфичное блюдо.

Коля показал ей свои рисунки и наброски. Их тематика была разнообразна: человеческие фигуры, натюрморты, пейзажи. Ника даже не подозревала, что он так хорошо рисует. У него было вполне классическое ви́дение мира; но вместе с тем в свои творения он вносил что-то особенное, самобытное, какую-то неуловимую изюминку собственного восприятия окружающего, и это было здорово. Вне всякого сомнения, он был творческим человеком, видевшим глубже и чутче многих других, умеющим разглядеть и понять немалую толику многослойности и многоликости нашего мира, на что способен далеко не каждый.

Беседа текла легко и свободно, общение было понятным с полуслова; за небольшой промежуток времени они обсудили множество тем. Обоих не покидало удивительное ощущение, что они нашли друг в друге не только слушающих и слышащих собеседников, но обрели, наконец, и самих себя.

Их тянуло друг к другу; понимая, что эта встреча подтолкнула обоих к сближению, к некоему продолжению, начало которого было положено приблизительно год назад, в течение которого они незримо шли навстречу друг другу, оба играли роль некоего сдерживающего фактора, и желая, и не желая торопить эти трепетно-чудесные минуты, и волшебство витало в воздухе, не сублимируясь во что-либо чувственно-конкретное. Они словно шли по краю, балансируя между эмоциональным накалом, полным символических намеков, и дружеской беседой, насыщенной занимательной информацией в полной мере. Время шло незаметно.

– Если ехать, то сейчас, Никуш, – спохватился Коля, посмотрев на часы. – Уже поздно, и автобусы плохо ходят…

Он замолчал, не отрывая взгляда от Никиного лица, словно ожидал ее решения. Повисла тишина, наполненная невысказанными эмоциями. Ника подняла на него глаза, взгляды их встретились. Тонкий румянец мгновенно разлился под ее кожей, внезапно стало душно. Помолчав немного в нерешительности, она перевела дыхание.

– Ты хотел бы, чтобы я осталась? – сказала с ударением на втором слове фразы, а потом повторила ее, ставя ударение уже на последнем слове: – Ты хотел бы, чтобы я осталась? – В висках стучало, дышала едва-едва.

– Да. Я очень хочу, чтобы ты осталась, – медленно произнес Николай, взяв ее ладони в свои.

Ника вздрогнула, словно от тока, пробежавшего между ними; в горле пересохло. Она вдруг увидела, что Николай тоже сильно волнуется. Он не отпускал ее руки, крепче сжал ладони, жадно ощупывая взглядом ее лицо:

– Прошу тебя: останься у меня, пожалуйста…

Они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, словно перетекая друг в друга. Мир на несколько секунд перестал существовать. Нужно было принимать решение.

– Я остаюсь… – выдохнула Ника после паузы.

* * *

Полная луна на иссиня-черном небе сияла ярким неземным светом, освещая город. Одинокий лунный луч лежал на подоконнике Колиной комнаты…

Они сидели рядышком и, словно преодолев некую невидимую для глаз преграду, оставшуюся где-то позади, шепотом говорили о важном и неважном, делясь тем, чем еще не успели поделиться. Говорили, пытаясь высказать то, что не успели, замолкали, продолжая диалог непредсказуемыми мысленными ассоциациями, боясь нарушить нежную и тонкую грань уже иного свойства, не решаясь переступить ее.

…Он целовал ее волосы, гладил руки и плечи, касаясь их губами, а она, отрешенно глядя затуманенными глазами в окно, пыталась мысленно отпустить себя, понимая всю неизбежность и ощущая вместе с тем нереальность происходящего…

* * *

Немногим позже, в поисках истины и уже в преддверии безумств, о коих ее посещала лишь туманная догадка, Ника отыщет изумительное по сути и зрящему в корень смыслу стихотворение современной талантливой поэтессы, которое будет выучено наизусть и станет для нее неким символом их отношений с Николаем. Для полноты картины его стоит привести здесь целиком.

 
Жизнь усмехнулась, заварив
напиток горького бессилья…
Я знала, что готов обрыв,
но понадеялась на крылья…
 
 
Туман навеян не судьбой —
сама в печали виновата:
я знала – бездна подо мной…
И всё же верила – крылата!
 
 
Был так естественен разбег
(кто в спину: ангел или демон?) —
и взлет, казавшийся для всех
паденьем… А для нас – Эдемом,
 
 
тем миром, что в веках храним
для Счастья – им и наказуем:
тем миром, где нельзя – двоим
единым слиться поцелуем,
 
 
не потеряв (на миг, на век)
небес торжественную милость…
 
 
Прыжком закончится разбег.
Прости, что не остановилась…^[4]
 

* * *

Через два дня после той памятной встречи, взяв альпинистское снаряжение, Николай уехал с группой ребят на сборы – готовить молодежь к летним выходам и знакомить их с азами профессии горного спасателя (это тоже было одним из его увлечений, впрочем, весьма профессиональным), пообещав Нике вернуться через десять дней. Таким образом, у нее появилось время для осмысления произошедшего.

Надо сказать, что, находясь всем своим существом во власти сильных чувств и эмоций (никогда раньше с ней не случалось ничего подобного!), Ника была всё же немного растеряна. Отчасти ею владело туманное ощущение какой-то незавершенности, сродни обману ожиданий, и вместе с тем, уже вполне осязаемое, – абсолютной неизвестности грядущего, совсем чуть-чуть, как некая червоточинка в большом яблоке, снаружи незаметная глазу, но исподволь, понемногу, делающая свое дело. Было очевидно, что эти отношения приобрели другой масштаб и иную реальность, нежели ей виделось изначально. Всё случившееся было сказочно прекрасным, но мысль о том, что «…нельзя двоим единым слиться поцелуем, не потеряв (на миг, на век) небес торжественную милость…», оттеняла общее настроение тихой ноющей грустью, и мысль эту Нике никак не удавалось выбросить из головы.

Она привычно искала обобщений (разумеется, и в том, что произошло, тоже), относясь серьезно к случайностям и понимая, что эти обобщения сродни невидимым нитям, идущим от одного предмета к другому, от одного явления – к другому, приводя их нередко если не к общему знаменателю методом пропорции, то словно солидаризируя между собой. В тот период ею были написаны несколько стихотворений, в которых образно изливались на бумагу восприятие происходящих событий и размышления с попытками заглянуть в будущее. Писалось легко, словно рукой ее водил кто-то свыше, диктуя текст набело. Ника облекала в слова мысли, которые, казалось, невозможно сформулировать – слишком уж образными и неясными они казались на первый взгляд.

Всё было непросто, странно и весьма туманно, но, несмотря на все перипетии, можно сказать, что в этот короткий период времени она была счастлива. Время и события в нем текли своим чередом и были пронизаны ожиданием. Это ожидание вбирало в себя, конечно же, не только возвращение Николая; но этому возвращению выделялась всё же особая роль, как и всему тому, что непременно за этим возвращением последует.