© Svetlana Doroshev, текст, иллюстрации, 2022

© Livebook Publishing, оформление, 2022

* * *

1
Капля росы, падающая с крыла птицы, будит Розали, спящую в тени паутины

С утра в почте было три письма. Первое – от неизвестного адресата, который желал заказать портрет своей девушки ей в подарок. Он хотел бы видеть ее обнаженной, в позе тициановской Венеры, с цветами в волосах. Также в волосы следовало вплести зуб мудрости, кольцо от Тиффани, кухонный нож, число восемьдесят пять, чашку кофе и кабачок. «Эти вещи имеют для нас особое значение» – объяснял заказчик.

Я представила себе две сцены дарения рисунка. В первой девушка какое-то время смотрит на портрет, приложив руки к груди, а потом говорит: «Тут есть кабачок! Милый, ты не забыл…» И кидается на шею к возлюбленному, сметая рисунок на пол от избытка чувств.

Во второй сцене дама скользит взглядом по своему портрету с блуждающей улыбкой, и вдруг взгляд ее стекленеет: «Опять кабачок! Ты не успокоишься, да?! – шипит она. – Никогда больше, слышишь?! Никогда! Даже думать не смей!!!» Рвет рисунок на мелкие кусочки и швыряет ему в лицо.

Разумеется, ни одной из этих сцен не случится, потому что рисовать этот заказ я не буду.

Темой второго письма было «Открывайте шампанское – вас выбрали!» Похоже на спам, но я быстро пробежала сообщение глазами: мы рассмотрели ваше портфолио… готовы предложить вам провести от трех до шести месяцев в художественной резиденции в сердце Шанхая этим летом… пакуйте кисти и чемоданы! Ого, двадцать страниц соглашения и правил пребывания! Наверняка, где-нибудь мелким шрифтом написано, сколько тысяч нужно заплатить за эту прекрасную возможность поучаствовать в эгопроекте, безвестной выставке, книге ста гениев планеты или еще что-нибудь в этом духе…

В последнем письме мой агент Вики напоминала о встрече с Ричи, автором детских стихов. Созвон через полчаса. Настроение мгновенно испортилось. Речь шла о книге. Ричи отобрал шестьдесят своих лучших стихов и желал проиллюстрировать каждое из них. Соглашаясь на это год назад, я уже знала, что книги – наиболее трудоемкая и наименее оплачиваемая работа в иллюстрации, но еще не бежала книг как огня – была свежа и полна очаровательной веры в чудо, дивной слепоты к беспощадной реальности и завидного упорства продираться сквозь нее.

Также я не знала, что свалится кино про художника, для которого нужно будет рисовать больше ста картин, и две другие иллюстрированные книги. Ричи медленно полировал свои стихи в ожидании, пока я сдвину более срочные глыбы. Но теперь, когда этот момент настал, у меня наступило полное выгорание, и мысль о шестидесяти иллюстрациях просто валила с копыт.

Я сменила верх пижамы на белую рубашку. Пижамные штаны оставила – в скайпе их не видно. Включила камеру и порепетировала в нее: «Я понимаю, как долго вы ждали, но, к сожалению, не могу сейчас взять этот заказ. Я сломала руку… не годится. У меня сложные личные обстоятельства?.. Да господи! Тут шестьдесят иллюстраций, у меня тупо нет на это сил! Нет, ну… Я очень хотела сделать эту работу, у вас такая прекрасная книга! К сожалению, у меня возникли проблемы со здоровьем, и я больше не могу держать вас в ожидании… Да, как-то так».

Пошла покурить, как перед казнью.

* * *

Ровно в назначенный час на экране возникла гладкая лысая голова Ричи и буквально ослепила меня американской улыбкой:

– Как же я рад вас видеть! Я счастлив, что мы наконец начнем работу над моей книгой!

– Я очень сожалею, что вам пришлось так долго ждать… – начала я заготовленную речь.

– Это даже к лучшему, что мы сделаем это именно сейчас, а не полгода назад, как планировали! У меня через пару недель операция, – Ричи провел рукой по лысой голове, – и, честно признаться, я не знаю, каков будет ее исход…

В это трудно поверить…

– Вам, наверное, трудно в это поверить, – предположил Ричи, – но на данный момент мне в жизни важны только две вещи: мой сын и моя книга.

За что мне?..

– Я не знаю, за что мне выпало такое испытание, – Ричи продолжал поглаживать лысую голову, в которой, очевидно, и притаилось испытание, – но я оптимист! Я верю, что мы точно так же будем разговаривать через пару месяцев, обсуждая уже готовые иллюстрации. Я не могу дождаться! Мысль об этом вызывает во мне огромное желание жить. А мечта о том, что я прочту уже изданную книгу стихов своему сыну, вселяет уверенность, что так оно и будет! Вы же беретесь?

– Н-ну конечно… Я очень хочу сделать эту работу. У вас прекрасная книга! И в ней целых шестьдесят восхитительных идей для иллюстраций! – обрадовалась я на камеру, комкая на коленях пижамные штаны, которых не видно в скайпе.

Нажав отбой, я укоризненно уставилась в потолок, будто Микеланджело изобразил там бога, и тот протягивал указующий перст ко мне – мол, приступай.

* * *

Через пару недель, в период мытарств над эскизами к стихам Ричи, пришло еще одно письмо из Шанхая: получила ли я предыдущее? принимаю ли их щедрое предложение? Тон сообщения показался мне несколько обиженным. Я вернулась к письму про шампанское и перечитала его внимательно, со ссылками.

Как же легко проморгать чудо, когда свыкаешься с безотрадной мыслью о том, что сфера твоего труда так жестка и убога, что либо отбирает плоды рук твоих за бесценок, либо же, нажав пару эгокнопок, коварно искушает тебя еще и приплатить за честь быть голодным художником. Именно так люди и превращаются в горьких и обиженных упырей – с ужасом думала я, вспоминая «старожилов», изрыгающих нескончаемую хулу на сетевых иллюстраторских площадках, будто у них вечное несварение жизни. Сначала ошалевший от унижений человек перестает ждать чего-либо хорошего, а потом оно просто перестает с ним происходить.

А это было очень, очень хорошее! Настоящая, крутая художественная резиденция в Шанхае с оплачиваемым перелетом и пятизвездочным отелем в центре города. А за это ты должен… ничего! Ну то есть, по идее, ты должен сделать свой проект и выставку в конце, но если вдруг не получится, что ж. Главное ведь – развитие и творческий поиск, успокаивали организаторы. Задача резиденции – свести вместе художников из разных стран в невообразимом Шанхае и посмотреть, что получится. Чудо какое-то.

Некоторые творцы живут так годами – кочуют из страны в страну, с гранта на грант. Но эта пленительная жизнь – удел свободной богемы, а не людей с тремя детьми, как я, например. В свое время, пытаясь соскочить с изматывающего конвейера заказов, я потратила несколько напоенных мечтами дней, чтобы подать заявки в художественные резиденции Италии и Штатов. В Шанхай я тоже подавалась, хотя теперь вспомнила об этом с трудом.

Случилось это походя, шутки ради: я вычитала в описании, что в отборочном комитете председательствует Джордж Клуни, который играет идиота-параноика в моем любимом фильме «После прочтения сжечь». Это мгновенно убедило меня в том, что дело стоящее, а главное – достаточно дикое и безумное, чтобы когда-либо случиться со мной.

Есть одна важная оговорка про управление вселенной силой мысли, о которой гуру не пишут даже петитом. Называется «эффект найденных трусов». Бывает, утром одеваешься и думаешь мимоходом – куда запропастились те новые трусы? Надеваешь, какие попало, а вечером вдруг раз – мама ни с того, ни с сего заносит тебе упаковку новых труселей – по скидке в супере раздавали в нагрузку к макаронам. А ближе к ночи убираешься на кухне, и вдруг среди пакетов случайно обнаруживаются и те, пропавшие трусы тоже. И сидишь вся такая прекрасная – трусов у тебя навалом.

Вот только с действительно важными вещами так не происходит. Нельзя между делом подумать: «Куда запропастился этот чертов миллион?» (или, скажем, талант), а вечером р-раз – и все нашлось, еще и сверху накидали. Нет, с важными вещами эффект наблюдателя вселенной не так прост. Страдаешь, ломишься в закрытые двери, просишь, требуешь, тихо истеришь, но не-е-ет. Вот трусы – это пожалуйста.

Из Италии и Штатов я получила пару вежливых отказов. Кураторы художественных резиденций были заинтересованы в новой поросли современного искусства, а к иллюстрации относились снисходительно, как к прикладному ремеслу. Зато в Шанхае трусы, конечно же, нашлись. Это же была шутка? Чудо произошло с легкостью. Конечно, улететь на полгода в моей ситуации было нереально. Да даже на три месяца… Не с тремя детьми дома. Ну а с другой стороны, такими шансами не разбрасываются – особенно в моей ситуации.

Я всегда мечтала быть Настоящим Художником, но жизнь сложилась вокруг да около, а не в саму мечту. Образование у меня языковое. Позже я три раза поступала в худакадемию, но всякий раз вместо учебы рожала по незапланированному ребенку. Такое впечатление, что там, в небесной канцелярии, вели спецнаблюдение: «О, смотрите – у нее появилось время и силы на учебу! Скорей запихнем в нее ребенка, а то столько энергии пропадает зря!» В четвертый раз мы с мужем решили не рисковать – больше я поступать не пыталась.

В общем, к своей хрустальной мечте «Стать Настоящим Художником» я крадусь по жизни о-о-очень давно. Добралась аж до иллюстратора. Однако последние годы пижамного затворничества меня не покидает чувство, будто я что-то делаю не так. Мне все кажется, что где-то там, куда мне путь заказан, есть некий Олимп свободного искусства, где художники заняты удивительными вещами и актами немыслимой красоты – и все их за это любят, выставляют и одаривают благами земными.

А резиденция – это возможность посмотреть на Настоящих Художников вблизи, разобраться, чем они заняты, а главное – как попасть на Олимп? Кем нужно быть, чтобы делать, что хочется, а не корпеть над заказами, которые едва покрывают счета? Разве я прощу себе, что упустила шанс узнать – а как живут свободные художники? Неужели тоже горбатые и в пижамах?

Я выпрямилась и с усилием опустила правое плечо, вечно поднятое от напряжения над рисунками. Перечитала письмо еще раз. Соблазн, конечно… Так близко к мечте жизнь еще не танцевала. Она просто прямым текстом предлагала мне выползти из-за стола, сбросить пижаму и вылететь из ее кокона в дивный мир свободного искусства! Я должна…

Да, но почему мечты сбываются так страшно? Где я, и где Шанхай? Как можно уехать на край света, бросив детей на мужа в самый адский период года – летние каникулы? Работа книжным иллюстратором на фрилансе и так довольно скверно сочетается с интересами семьи, но все привыкли… Пора! Пора выставить родным новые горизонты, чтоб не расслаблялись: любовь моя, я прошла отбор в художественную резиденцию в Шанхае и уезжаю на все лето. Вот тебе трое детей, две работы и кредит в банке, который мы возьмем на мои творческие искания в Поднебесной. Кружки у детей по пнд и чтв, котлеты в холодильнике.

Я чувствовала себя ужасным человеком, потому что муж на это сказал: «Хорошо». Он все знал про хрустальную мечту.

* * *

Спустя пару месяцев, проведенных в пижаме над книжкой Ричи, благополучно пережившего операцию и даже отрастившего на голове симпатичный ежик, я переоделась в джинсы и рубашку и восполняла недосып последних дней в аэропорту Бен Гурион в ожидании своего рейса. Я все еще переживала чудо завершения шестидесяти иллюстраций, и новое чудо – поездка в Шанхай – не помещалось в сознании, хотя происходило прямо сейчас.

Я очнулась оттого, что кто-то выкрикивал мое имя и фамилию. Мне активно махал какой-то неопрятный мордоворот. Я подняла руку в неопределенном жесте неузнавания.

– Не узнала? А я тебя сразу узнал! Я – Блинчик! В одном классе учились, помнишь?

– Блинчик… Ну конечно. Помню. Привет.

Люди из археологических слоев жизни – почти всегда шок. Упитанный мальчик с длинными ресницами и ямочками на щеках, прозванный Блинчиком за круглую физиономию, не имел ничего общего с этим потрепанным и небритым хмырем.

Ребенком Блинчик был неистово любим в семье. Мать прочила его в президенты или, по меньшей мере, в нобелевские лауреаты. На основании этой уверенности она костьми ложилась, чтобы не дать «испортить мальчику аттестат» и устраивала бесконечные тяжбы по поводу каждой заваленной им контрольной, за что Блинчику перепадали тонны презрения от сверстников.

А в одну из зим, классе в шестом, случился снегопад. К концу учебного дня снега выпало столько, что в городе остановилось движение. Мобильных телефонов тогда не было, да и звонить было бесполезно – родители были точно так же замурованы по своим работам – и мы побрели домой пешком, небольшими группами. В моем направлении топали три человека – я, Майя Райцес и Блинчик.

От нашей английской спецшколы и в хорошую погоду топать было часа два, а тут – снегу по грудь. Следовало решить, кто пойдет первым и будет телом прокладывать тропу. Меня сразу отмели – я была на голову ниже всех в классе, и снег доставал мне до макушки. Майя с Блинчиком какое-то время смотрели друг на друга, и по итогам незримых переговоров Майя вздохнула и пошла вперед. Я следовала по борозде за ней, а Блинчик плелся где-то сзади, неистово ропща, сильно отставая и регулярно пропадая за пеленой падающего снега. На третий раз обмораживающего ожидания, мы с Майей выговорили Блинчику, чтоб завязывал со страданием, а то эдак мы все замерзнем на полпути.

Не помогло. Когда очередные стенания отдалились и стихли, мы замедлились, помялись еще какое-то время… и повернули назад. Мы нашли Блинчика в снегу, уже изрядно припорошенного. Он обреченно лежал на спине, и его прикрытые веки предательски подрагивали всякий раз, как на ресницы падали хлопья снега.

– Блинчик! – Майя буцнула его куда-то в дефицитную дубленку.

Раздался слабый стон. Блинчик приоткрыл глаза, изображая пионера-героя, умирающего за родину, так ни в чем и не признавшись фашистам под пытками.

– Девчонки… – слабым голосом заговорил Блинчик, – я больше не могу… Бросьте меня здесь. Мой портфель – там… Я скинул его, когда думал, что смогу дойти. Идите… сам-ми… Я останусь… с-здесь…

Мы с Майей переглянулись, и я пошла искать его портфель в пургу, а она взвалила Блинчика на себя, как раненного. Мы перебрасывали его с плеча на плечо еще два часа, пока не доперли до ближайшей расчищенной развязки, где бросили прямо на асфальте. Я кинула сверху портфель, а Майя придавила обещанием такого ада глумления «когда все узнают», что мама его рядом не стояла со своими примитивными провокациями.

– Привет, отличница-а-а-а! – повзрослевший на тридцать лет Блинчик взмахнул руками, сжимая в одной из них открытую бутылку «Чивас Ригал» из дьюти-фри. – Слыхал, ты теперь в Израиле живешь.

– Да. А ты что, тоже тут?

– Не, я все там же, в славном городе Запорожье. Тут по делам. Бизнес у меня. Торговля.

– М-м.

– Закупаю тут оптом всякие израильские приблуды для кухни – тряпки там, бытовая химия всякая. У нас хорошо идет. Три магазина уже открыл… Ну а ты что? Был тут у Майки Райцес, в соседнем с тобой городе живет, знала? – я кивнула. – Она говорит, ты картинки рисуешь?

– Да.

– На картинках, поди, не заработаешь… Вот я и говорю Майке: ну и где они сейчас – отличники наши, а? По заграницам расползлись, квартиры съемные, от зарплаты до зарплаты… Чего добились? Хоть кто-нибудь? У Жеки вон похоронное бюро на Брайтоне, так и то жалуется, что жизнь не балует…

– Смертью.

– Что?

– Смертью не балует. У него ж похоронное бюро, ты сказал.

– А, да. Ну и я говорю – где наши отличники? У меня вот, три магазина, жену одел-обул в шубы, бриллиантов у нее – целая шкатулка. Детям квартиры купил, и-э-э-эп-ф-ф, – из Блинчика вырвались пары виски, – а эти что? Что?! Вот ты, например? Как оно там, с картинками?

– Ну, не брильянты, конечно, нет.

– Квартира съемная? – посочувствовал Блинчик.

– Ну да.

– Дети есть?

– Трое.

– И все по миру пойдут, да? – кивнул Блинчик понимающе. – Я ж говорю, пф-ф-ф… отличники. Кому это надо? А-ы-ы-ыф-ф… – в Блинчике снова заговорил «Чивас Ригал», на пару с детской обидой за все те школьные тонны презрения. – А гонору-то было, гонору… Куда летишь?

– В Шанхай.

– И че там?

– Картинки рисовать, как всегда.

– Бездельничать, кароч, да? – Блинчик отхлебнул виски из горла и добавил, то ли про безделье, то ли про виски, – Эт хорошо-о-о-о-а-а. А я щас думаю четвертый магазин открыть… Эх, мать! Мама, мама… Помнишь маму? Умерла. Десять лет как. Инфаркт – все переживала, хотела, чтоб я тоже отличник… И на юридический потом, и диссер чтоб. Да на кой он сдался? Вот скажи мне?! У тебя ж есть диссер, поди – и что? Подтираться им, что ли?

– У меня нет диссера, Блинчик.

– Эт ты молодец! Хоть что-то в жизни сделала пра-ально.

– И не говори… Ладно, я пойду, у меня посадка. – Я махнула рукой во все стороны, на всякий случай, чтобы был выбор направлений, куда удрать. – Рада была тебя повидать.

– Ага, бывай. Привет узкоглазым! ыщщ-э-э-эпф-фуо-о-ай, йопт…

* * *

Мы разошлись под его утробный саундтрек, исполненные каждый своего тайного превосходства. «Картинки, пф-ф-ф…» против «шуба-брильянты-чивас-рыгал-из-горла, нашел как потратить жизнь».

И тем не менее, настроение испортилось. Блинчик зрил в корень. «Дети по миру пойдут», «на картинках не заработаешь», вот это все… Нет, определенно, решение оставить семью на три месяца и поехать за мечтой в Шанхай было страшным, но верным: надо двигаться, чтобы не окоченеть в этом сугробе.

В самолете я спала, и мне снилось, что мы с Майей бросили Блинчика в том снегопаде и он умер, как пионер-герой, с нерастаявшим снегом в ямочках на щеках. Во сне я горько плакала, но не из-за того, что Блинчик не вырос в упыря с жирной пористой кожей и маленькими пьяными глазками, а потому что вырос – и ничто в прошедших десятилетиях не могло оправдать этой метаморфозы.