Отзывы на книги автора «Сухбат Афлатуни»

Радует, что в последнее время выпускаются подобные этой книге издания, освещающие современный литературный процесс в России: это познавательно, а кроме того, довольно любопытно сравнить свои впечатления и ознакомиться с мнением профессионального критика, коим, без сомнения, является один из постоянных авторов толстого литературного журнала "Дружба народов", Сухбат Афлатуни (Евгений Абдуллаев). Из очерков-статей, написанных им для журнала, и выросла эта книга.

(Кто еще не читал, но очень интересуется этой темой, также рекомендую ознакомиться с книгой - Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе (сборник) , вышедшей в этой же серии).

Сразу предупреждаю, что взгляд на современную литературу часто субъективен, нередко резок и бескомпромиссен. Афлатуни называет вещи своими именами, не стремясь ни в коей мере приукрасить существующую действительность, да и зачем.

Угасание литпремий, равно как и толстых журналов, нашествие в литературу непрофессиональных литераторов, ощутимый спад поэзии и поэтической критики, полная коммерциализация литературы (ведь издается в основном то, что, по мнению издателей, будет иметь успех и интерес у широких масс читателей), "старение" литературных дебютантов (средний возраст прихода в литературу сейчас, по мнению автора, составляет приблизительно сорок лет), что влечет за собой и закономерное старение главного героя (ведь пишут так или иначе всегда о себе), новые тренды и тенденции в литературе, размывающие подчас грань между серьезной литературой и массовой, отсутствие интереса современных писателей к народам, населяющим многонациональную Россию (главным героем по умолчанию всегда становится только русский человек)...

Возможно, картина вырисовывается в результате не слишком радужная (что заголовок книги, собственно, и подтверждает), но тем не менее автор продолжает верить в лучшее. Голос поэзии стал тише? Значит, надо прислушиваться к ней более внимательно. Никто не читает поэзию? Так ведь это повод повышать свое литмастерство, чтобы конкурировать за читателя. Приход в литературу графоманов тоже можно рассматривать как вызов литературе настоящей, почему нет.

А кроме того, произошло не только плохое. К примеру, изменился стиль литкритики: она стала менее изящной, зато куда более информативной и интерактивной, сдвинувшись в сетевую область, она оперативно откликается на запросы читателя. Издается в последнее время много качественной детской литературы, причем именно что современной. Роман как жанр переживает свое новое рождение - он востребован теперь как никогда, что издательствами, что литпремиями.

Афлатуни, кажется, спорит здесь со всеми - издателями, критиками, писателями, поэтами. Делает это, правда, тактично, помня о главной цели своих очерков-заметок - сделать литературу лучше, чище, оттого и читается этот сборник с таким удовольствием (кое-где, правда, не соглашалась с представленными им тезисами, но опять же - это книга не учебник, это своеобразное размышление о путях развития современной поэзии, прозы, критики, издательской деятельности). 5/5, путешествие за литературные "кулисы" оказалось невероятно увлекательным)

Если правду некому сообщить, она теряет смысл.

Это как «Стоунер», - в какой-то момент, ближе к финалу книги, пришла четкая мысль. А следом – А ведь ты, подруга, не оригинальна, где-то уже довелось наталкиваться на сравнение «Рая земного» со «Стоунером». И точно. В отзыве Игоря Князева о книге, аудиоверсию которой он делал. Справедливости ради, чтец еще называет героинь женским вариантом Обломова и Штольца, но мне такая мысль в голову не приходила, делаю вывод, что и про Стоунера не сплагиатила. Но стану рассказывать по порядку, книга того стоит.

Начало совсем не впечатлило. Какая-то Плюша малохольная, живо напомнившая Клавочку из «Жила была Клавочка» Бориса Васильева, читанного в юности в «Юности». Только та еще как-то живенькая, а эта амеба амебой: одинокая тетка на возрасте, неряха и распустеха, ни ума, ни красоты, ни бойкости. Жизнь прожила, богатств не нажила: ни материальных, ни духовных; мир не просмотрела, себя не показала. Всех радостей у нее было, что пивные посиделки с подружкой Натали. Натали эта не лучше: оборотистая, рукастая, простоватая. Любительница накидаться пивасиком на соседкиной кухне, а после орать русские народные. Такая себе пара из соцрекламы к ельцинским выборам: «А я тебе скажу: Дура ты!», помните двух теток в оранжевых жилетах?

На самом деле, стоит предупредить того, кто решит прочесть-послушать эту книгу, что поначалу придется преодолевать когнитивный диссонанс, блуждая извилистым внутренним миром подруг и продираясь сквозь воспоминания юности. Ну зачем, в самом деле, мне знать о том, как эта самая Плюша (которая окажется Полиной – такое дивное имя испоганили) была платонически влюблена в своего престарелого научного руководителя? Или о том, как подружки Натали по техникуму, озабоченные тем, что она все никак не расстанется с невинностью, наняли вскладчину ухажера, который должен был обаять и увлечь девицу, а вместо того тупо изнасиловал?

Есть к чему. В этой книге все тонко и точно переплетено, всякое следствие происходит из определенного посыла, у каждого события своя причина, Да и недолго придется преодолевать инерцию начального сопротивления. Оставив позади примерно десятую часть от объема, книга примется набирать самостоятельные обороты, а там уж понесет тебя. Не прибавляя в скорости, а добавляя объема, глубины, голографичности. Вот смотрите, наши соседки-подруги живут в доме, стоящем возле пустыря. На этом месте в тридцатых расстреливали и закапывали репрессированных поляков. В городе была довольно обширная польская диаспора, до поры занимавшая видное место в его социокультурной жизни.

Плюша полька по крови и работает в Музее репрессий. Натали породнилась с польской общиной через замужество и, заинтересованная в том, чтобы сын не отрывался от корней, получил доступ к тому, чего лишена была в детстве сама, водит Тадеуша в возрождающийся польский культурный центр. Такое послойное погружение: знакомство двух очень разных женщин, обусловленное проживанием в одном доме; их общее соседство с пустошью; вовлеченность обеих в дела Речки (так Натали называет Жечь Посполитую). А дальше в повествование вплетется линия архива, с которым работает Полина, история православного священника, поляка по происхождению, отца Фомы, написавшего «Евангелие детей», репрессированного как польский шпион, и как служитель культа. Нынче местное священство пытается канонизировать принявшего мученическую смерть за веру земляка, бюрократы из Патриархии чинят препоны: неудобный-де, святой, до рукоположения был врачом-венерологом, да и Евангелие это его не каноническое – ну, как приведет умы в смущение?

А дальше погружение на следующий слой, в область того, что сегодня назвали бы городскими легендами: колодец желаний, зеркальная комната, экономка-убийца, и чума, воплощенная в человеческий облик. И где же обещанный Стоунер? Там была строгая и прекрасная история служения своему призванию, а здесь турусы на колесах с чумными докторами. Не сомневайтесь. История служения истине, воплощенной в архивных документах и внезапно, с переменой генерального курса, ставшей неудобной, ненужной, неуместной – будет здесь. И свой министр-администратор (хотя и женского полу), с удовольствием объясняющий героям ошибочность их взглядов на вещи (не так следует произносить слово «зе тейбл», согласно последней инструкции бюро райкома).

И отчаяние от того, что дело, которому преданно служили всю жизнь, идет прахом, рассыпается песочным замком. И жизнь, на исходе своем обратившаяся чередой трагических потерь. И новая свобода. В общем, просто читайте. А если не питаете нелюбви к аудиокнигам - слушайте, Князев эталонно хорош.

Это была бы правда, если бы написали мы. Взвешенно, конструктивно. А поскольку написали они, это не правда, это пропаганда. Не было никакой эмиграции. Было распространение русских общин по всему миру

С этой книгой возникла некоторая проблема: к какой литературе её относить - русской или восточной. Автор пишет по-русски, но Узбекистон - в его крови и в его прозе. Так что я ничтоже сумняшеся включила её в обе подборки))). Я так думаю, что проблемы с идентификацией возникли не только у меня, а и у издателей, иначе как объяснить, что книга, состоящая из разновеликих рассказов попала в серию "Большой роман"? Если только учитывалось количество проблем, идей, героев, локаций...

Рассказы совершенно ничем не объединены, ни персонажами, ни временем, ни местом действия. Конечно, события большинства из них происходят в Азии, но в разных городах и в разное время. 23 истории, большая часть из которых зацепила, заставила сопереживать героям и даже всплакнуть. Улыбаться, кажется, не пришлось ни разу, при том, что проза не депрессивная, а просто грустная. В аннотации упомянуто, что книга должна понравиться любителям Маркеса, Кастанеды, Кортасара, а мне вот в ней послышались отголоски Стругацких времён "Града обречённого", Азарова, Айтматова - чего-то гоаздо более близкого к нам, чем великие латиноамериканцы. Надо отметить, что автор мастерски владеет стилистикой, и его хулиганистый подросток говорит совершенно по-другому, чем бабушка, работавшая в Русском музее, а сященники ведут себя не так, как лавочники с ташкентского базара, и это соответственно же описано. У этой книги один недостаток: к персонажу очень быстро привязываешься, а тут рассказ уже кончился, и на тебя сваливается уже другая история.

...в голове творилась, однако, полная заратустра...

И отдельно о титульном рассказе. Если бы это был роман, его экранизация должна была бы быть неимоверно пронзительной и умной, настолько он легко представляется визуально. Из рассказа, конечно, полноценный фильм не выжмешь(((, так что вряд ли такой фильм появится. Но идея о специальном интернате для деток, воскрешённых и выращенных из эмбрионов, удалённых во время абортов, и при этом одарённых гораздо больше, чем простые дети...Благодатная почва и для киношников, если вдруг они обратят внимание, и для самого автора, если он надумает произведение развить. Жалко только, эти дети долго не живут...

Стране не нужны отклонения, не нужны, извините, гении...

В отличие от истомлённого ожиданием «Дождя в Париже» Романа Сенчина, «Рай Земной» Евгения Абдуллаева (он же - Сухбат Афлатуни) был взят с библиотечного стеллажа на авось (что-то я такое про него слышала).
Сначала, с трепетом предвосхищения - Сенчин.
…..Разочарование. Почему-то не горькое.. Стали понятны слова Льва Данилкина на обороте книги о том, что «У Сенчина фантастический слух на всякого рода пошлость - языковую, политическую, бытовую..»
Утешение одно: эта книга не стоила мне ни цента. Не поддалась таки в своё время соблазну купить её.
Может, надо было начать с «Ёлтышевых»?
«Дождь в Париже»… Какая ж всё-таки пропасть между названием и содержанием!!!

У Сухбата Афлатуни, к слову, тоже есть книга со словом «Дождь» в названии. И в «Рае земном» «сквозь дождь слышатся слова Карла Семёновича», «Дождь покрывает холодным глянцем мостовую».
Литература – это ведь далеко не только «О чём?», но прежде всего «Как?»
Послушайте.
«Из крана крупными слезами капает по немытой посуде.
Поле закутано тьмой, в редких фонарях, несущих равнодушную ночную службу.
Плюша видит, как легонько шевелится и дышит на нём земля. Как подымает себя в тёмных, невидных местах, расходясь трещинами. Как заполняются трещины рыжеватой жижей. Как свихнувшийся воробышек-врубель просыпается и вертит клювом. Как поднимается в ночной воздух ворон-крук, вспугнутый потянувшим от земли беспокойством.
Ходит по земле козлоногий пан, на свирели играет, голубой глазок слезится».
Или вот, про Плюшу:
«В тихом омуте черти водятся» - услышала она о себе случайно. Вспомнились черти из альбома Босха с зелёными пупырчатыми животами. Заперлась в туалете, растирала слёзы. Они думают, что она кто? Вечером нагрубила мамусе, потом мучилась этим.
Научилась есть рыбу.
Связала Карлу Семёновичу ещё две салфетки. Дипломную работу она будет писать у него, у кого же ещё?
Хотела взять что-то польское, но профессор, пройдясь вдоль книжных полок, величественно помотал головой: «Не надо…»
Согласна с LiveLib: «Удовольствие запредельное буквально от каждой строчки»
А какие образы! (Пишу «образы», а на самом деле не образы вовсе, а люди, я теперь их знаю).
«Ясновельможная пани Плюша»… Полина Круковская…Полюшка и… Поле… То самое поле, куда выходят окна Плюшиной пятиэтажки. Пока жива Плюша, живы и они, каждый из тех, кто был расстрелян здесь когда-то. После прочтения этой книги я подумала о том, что человек умирает навсегда тогда, когда никто, ни единый человек больше о нём не помнит…
В самом начале книги, покоробили меня: «квартирка», «обувка», «мелочушка». Насмехается, значит, Суфлатуни над Плюшей. А она и вправду забавная, сущее дитя.
А вот жёлудёвые и восковые бусики маленькой Плюши, которые мамуся терпеливо носила только дома, «на работе если наденет, в подъезде быстро снимет и в сумочку. Плюша её за этим обманом застигла». А через много лет бусики эти Плюша нашла, и «одни на мамусю надела, когда та уже говорить не могла и сопротивляться. В этих бусах её и отпели».
«Неясная, и не вельможная совсем пани Натали» - полная Плюше противоположность: золотые руки и большая душа, «никто её не оберегал, и сама она себя ни от чего не оберегала». Вихрем ворвалась в стоячую Плюшину жизнь, спасла её от «глубокого одиночества».
«Смех у Натали был такой сочный, что и Плюша начинала похихикивать». Чувствуете? У каждого человека в этом романе – своё неповторимое звучание. Но, удивительным образом, складывает Сухбат Афлатуни единое, законченное произведение. Даже, не вписывающийся, «из другой оперы» Максим, вносит только лёгкое колебание, не нарушая единой композиции.
Вам никогда не казалось, что своего любимого литературного героя вы понимаете гораздо больше, чем, скажем своего брата или сестру или мать? К нему мы милосерднее. Мы видим самое его нутро, а не наше толкование его отражения в неких поступках.
Кстати, тема отражения – одна, на мой взгляд, из самых задевающих в романе. И с Фомой, я бы, пожалуй, поспорила. Вот он пишет, что «Всякий грех имеет в себе удовольствие»...
Есть о чём поговорить-поспорить.
И опять, после одной из ставших любимыми книги «Мойры» - польская тема. Я ведь, наполовину Белоруска. Но Белорусского языка не знаю. Польский же, манит меня … и отчего-то вызывает озноб.
«Или польский, на котором говорил змей, был польским смерти и льда, и отличался от их польского, тёплого, как недавно вынутый из духовки яблочный пирог».
«Рай Земной» - это, действительно, «Большая книга». Именно такой представляется мне настоящая Литература.

Выходит, он доверил свою жизнь в руки сразу двух женщин? И одна-то женщина уже означает большой риск, но чтобы две - это граничит с самоубийством

Агата Кристи "Рождество Эркюля Пуаро"

С интересом слежу за творчеством Сухбата Афлатуни, что-то, несомненно, в его творчестве точно есть, надо только научиться настраиваться и принимать его прозу.

Что после прочтения двух книг мне увиделось? Да, автор по жанровости тяготеет к творчеству Дины Рубиной, пробует похожий слог, продумывает и излагает на бумаге похожие необычные человеческие судьбы, укрывает их необычной психологической аурой, выдает на суд необычные поступки людей, показывая, что не могли эти судьбы развиваться как-то иначе. Судьба все равно предназначена и у каждого есть свой, особый рай земной, но ощутить его и постичь, оказывается, совершенно непросто.

Вот именно так дела обстоят и в этом романе. в отличие от прочитанного мною ранее "Поклонения волхвов" автор здесь раскрывает судьбы двух женщин в советское временную эпоху и в настоящем. Все бы ничего, но кроме двух необычных героинь, соседок Плюши и Натали в романе существует еще два главных формальных героев - религии как таковой в столкновении ее различных мировоззрений и польской самоидентичности. Если в первом моменте автор хорошо преуспел с позиции простых людей - обывателей, то по второму вопросу автор меня не убедил.

Все же я вырос рядом с польской культурой и бытом. В сибирском детстве мы учились вместе с детьми из польской деревни. Позже, в десяти километрах от нас был польский город и постоянное общение с поляками, поездки через границу, постоянное слушание польского радио, а позже и полноценное изучение мною польского языка, чтение книг, просмотр фильмов, слушание аудиокниг и постоянные поездки через Польшу из Германии в Беларусь и обратно уже сформировали во мне стабильную картинку о польской душе. Автор же представил мне другой взгляд на польское меньшинство внутри большой советской страны. Нет, не докрутил он тут по данному вопросу.

Что касается самых главных героинь - да, тут автору все удалось, красивые смачные характеры, совершенно необычные в своей обычности проживания своих жизней (о как с двойной тавтологией завернул, сам удивился). И только к концу этого "прожигания" каждый увидел в итоге свой рай земной, свою отдушину, а мы, читатели, находяться в глубине преломлений характеров этих женщин понимали, что вывод, показываемый автором, реально неизбежен. Вот еще бы мне понравилась хотя бы одна из этих двух красавиц, но характеры Плюши и Натали были мне лично чужими, потому и я не смог читать о их судьбе с большим вдохновением. Мне помог дойти до финиша Игорь Князев, филигранно описавший неожиданные повороты судеб, предлагаемые автором.

Ну, а в конце, как обычно Цитата сегодняшнего дня:

Мир после грехопадения превратился в огромную зеркальную комнату. Бог, он же Добро, творит. Зло не способно к творчеству, оно только отражает. Один грех отражает другой, третий, четвертый. Иногда грех отражает добро, но всякое отражение – всего лишь отражение; отраженное добро выходит несовершеннее, сомнительнее. А следующее отражение – еще более отдаленное от добра, от творчества и от любви, которая есть добро производящее, рождающее.

Не соглашайтесь принимать отраженное добро!

Ты помнишь, плыли в вышине-е, и вдруг погасли две звезды...

Из репертуара Льва Лещенко

Только один роман автора прочитал, и понял, что предлагаемая писателем проза меня привлекает, и к его работам я точно вернусь. Вот такое осталось ощущение после прочтения романа "Поклонения волхвов". Сложно воспринимаемая историческая проза на границе с притчей. После него был еще "Рай земной", начитанный самим Игорем Князевым, а это уже показатель качества литературы. И теперь состоялась третья встреча - через "Муравьиного царя".

Вот, в точку сформулировала свою мысль редактор этой черной серии "Рипол Классик" Юлия Качалкина

«Муравьиный царь» создавался во многом в тени главного романа Сухбата Афлатуни – «Поклонение волхвов». И если «Поклонение волхвов» ветвистое эпическое полотно, завораживающее и пленяющее самим стилем письма, то «Муравьиный царь» – нервное, искреннее постмодернистское произведение о...

Вот именно, "создавался в тени". Именно такое ощущение у меня было при чтении - нервное, одно из... Тут нет одной большой четкой канвы, единой идеи. Хотя нет, если бы было именно так, я поставил бы оценку еще ниже. Все же есть кое-что, что поставило для меня "Царя" в один ряд с "Поклонением".

Две истории, где главным моментом является отношение к смерти, к тому, что рано или поздно происходит с каждым из нас. Автор нас завел в два временных пласта и рассказал таким образом две совершенно разные истории, почти противоположного толка, как сюжетно, так и стилистически. Объединяются истории только одним сквозным героем (собственно говоря, "царем"), который в первой части романа совсем не является главным.

Если вторая часть увлекательная по фантазиям автора, звучит, как сказочно-притчевая, со своим "лукоморьем", чудным людьми по имени "Никто", языческим "Кола-Богом", и бессмертным царством геронтов, то первая часть обыденно-мэйнстримовая, где мы видим главную героиню, сделавшую в своей жизни один необдуманный шаг, а теперь жалеет целую огромную жизнь. Стилистика совершенно разная, потому я не смог воспринимать эти части как одно цельное произведение. Название отлично подходит во второй части, но как же связать с первой?

...обрушилась крыша бассейна старт сколько людей находилось в тот момент в здании установить очень сложно спасатели представители городской администрации пресса все называют разные цифры на место прибыли более ста спасателей спасатели используют гидравлические кусачки бензорезы отбойные молотки и другие средства малой механизации...

Вот вам и драма, большая, общечеловеческая, а наша героиня же проектировала этот бассейн, и как жить ей после такого события. Вы бы смогли? Я точно нет.

Получился ли целостный взгляд на роман? Несомненно! Через смешение стилей и описание разных подходов к смерти автору удалось притянуть меня как читателя на предложенную тему. Читаешь, не соглашаешься с автором и в голове строишь свое суждение о конкретно своей прожитой жизни и жизненной судьбе вообще. Вот она цель такого постмодерна - достигнута. Высшего накала достигают твои мысли в конце, читая финальные строки произведения, что же случится с Михалычем, неужели правда?..

Для меня роман оказался прямым продолжением только что прочитанных "Петровы в гриппе и вокруг него" и "Убить Бобрыкина" - как-то прямо в масть получилось. И везде проглядывается философия через частную трагедию героев. Способы достижения цели разные, а результат влияния на читателя одинаков.

P.S. Образ Лены в первой части получился! Хочется писателя поздравить, и так рубленно, мазками, через флэшбэки из прошлого. По такому небольшому объему произведение такое удается не каждому, тем более, что мужчина пишет о женщине. Полбалла ставлю в плюс!

И три звездочета
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары,
И ослики в сбруе, один малорослей
Лругого, шажками спускались с горы

Преимущество литературы перед прочими видами творчества в том, что тексту не нужны специальные условия для демонстрации. Магия театра требует схождения в одной точке свободного вечера, особого настроя, финансовой возможности приобрести билет, наконец. С кино проще,но обстоятельства и тут играют роль: пандемия, росчерк властного пера, и целый вид искусства лишен условий нормального существования (дома с компа суррогат). Остаются живопись, музыка и литература: первой в идеале нужен режим погружения, картинка на мониторе дает самое общее представление об оригинале. Музыке и книге одиночного режима достаточно, хотя первая ориентирована на одновременное восприятие многими. Текст изначально задуман как разговор один на один, ему никто, кроме читателя, не нужен.

Обстоятельства приводят читателя к его тексту, как этот август привел к "Поклонению волхвов" меня, и неважно, как давно книга написана, она приходит к тебе в том виде, в каком встретит самого могущественного и богатого человека, и последнего нищего; сегодня, через год, через сто лет. Этому роману пять лет, вероятно, в год выхода не прошел незамеченным критикой и серьезным читателем, но я в то время современной русской литературы читала мало.

Русской? Как-то не по-русски звучит Сухбат Афлатуни. Это псевдоним, впрочем, настоящее имя узбекского писателя Евгений Абдуллаев тоже не самое славянское. Что с того, когда в человека положено такое чувство языка и умение с ним обращаться, какое одному из тысячи дается? Я уже знала Афлатуни как замечательного стилиста, когда бралась за "Поклонение волхвов", его четвертый для себя по счету роман. И все же оказалась не готова к дивной чистоты русскому, приводящему на память "Число Зверя" Мережковского, с каким встретилась в начале книги.

Почему именно эту вещь? Ну, может быть потому, что события первой части романа своего рода продолжение линии "26 декабря", перекликающееся с ним сюжетно и стилистически: царствование того же императора, но четверть века спустя; политический процесс группы вольнодумцев, некоторым казнь заменяют альтернативным наказанием. Молодой архитектор Николай Триярский, большой поклонник неоклассического стиля, считает нарочитую русопятость храма Христа Спасителя, любимого детища Николая I, вульгарной, о чем неосмотрительно высказывается на встрече петрашевцев. Тем подписывая себе приговор.

Нет, не смертный. Сестра Варя, всю жизнь бывшая самым его близким человеком и добрым ангелом, приезжает в столицу хлопотать за Николеньку, письмо ее чудом попадает пред высочайшие очи, аудиенция заканчивается, как бы поделикатнее - так, как во все времена облеченные властью мужчины поступали с зависимыми от них женщинами, и помилование даже обещано (обещать, не значит исполнить). Когда любимому братцу объявят приговор, пожизненную ссылку в киргизские степи, молодая женщина сляжет в нервической горячке, а во время ее беспомощности мот, выжига и плут супруг выкрадет их общего сына Лёвушку.

И не только выкрадет, но проиграет в карты. К-как? Чудовищно, да. И это будет одна из основных тем романа, достоевская слеза ребенка, свидригайловщина и банька с пауками. Куда уж русскому постмодерну от ФМ? Будет здесь и обращение ко Льву Николаичу, с его несчастливыми по-своему семьями, и к Александру Сергеичу с Капитанской дочкой, и к Михаилу Юрьевичу с темой ссылки на имперскую окраину. Но лейтмотивом все-таки Достоевский, потому что, вы ж понимаете, когда тема Рождества в заглавии, речь пойдет о преследуемом гонимом детстве с рядом чудесных спасений, не отменяющих травм. Оттого читать иногда физически больно.

Нет-нет, ни в коем случае не чернуха. Чрезвычайно закрученный авантюрный сюжет, безупречная достоверность мотивации, психологическая сложность при тщательной отделке. Пожалуй, самое близкое в современной литературе произведение к другому рождественскому роману, я о "Докторе Живаго" тоже книга немыслимых совпадений, оканчивающихся невстречами. Ну а вообще, о чем? Думаю, большого греха не будет, если скажу, что в основе апокриф евангельской легенды о поклонении волхвов.

Помните, Бальтазар, Мельхиор, Гаспар, три царя астролога, независимо друг от друга предсказали рождение иудейского царя и пустились в странствие, дабы принести ему в дар золото, мирро, ладан. В концепции романа дары волхвов - три кусочка рождественской звезды, каждый дает обладателю особый дар; красноречия, власти, целительства. Волею судеб хранителями становятся потомки рода Триерских, чье фамильное древо диковинным образом переплетется с родом последних русских императоров. Вы поняли, челобитная императору не осталась для Вари без последствий.

Гаспар архитектор, Николай. Мельхиор его внучатый племянник, отец Кирилл, окормляющий паству в знойном азиатском городе, в прошлом художник. Время действия - канун Первой Мировой. Бальтазар - его сын композитор Николай Кириллович, ученик Шостаковича, пишущий авангардную музыку, от понимания которой начало семидесятых в Советском Союзе далеко как мы с вами от планеты Сатурн. И добро бы просто не понимали, но запрещают и травят. Потому, когда приглашают в город детства Дуркент на должность руководителя музыкального театра - что тут думать, прыгать надо.

Обещать, не значит исполнить, помните? Но здесь все сойдется. Он сделает это, напишет и исполнит свою гениальную симфонию, которая спасет мир от ядерной катастрофы. Исцелит универсум, отдаст свою звезду. Нет, не кажется, что накидала тут прямо-таки лютых спойлеров, испортив потенциальным читателям удовольствие от чтения. Всего лишь мой вариант интерпретации, а хорошему читателю ничто не помешает насладиться отменным текстом. Этот превосходен.

Человечество он делил на волхвов и пастухов. У волхвов есть знание, но нет веры. Поэтому отец Кирилл разделил свою книгу на две части: «Поклонение волхвов» и «Поклонение пастухов». И в каждой писал о том, как им следует подготовить себя к Рождеству.

– Ничего у них там не ешь и не пей, – продолжал он скороговоркой. – И шапок у них не покупай. Будут предлагать бабу, скажи, уже была, что в Мостах отметился. Чек сохранил? Сохрани. Ничего не подписывай. И о политике с ними не вступай. Скажи: поддерживаю линию князя. Спросят почему, скажи: потому что верная и патриотичная.

Потому что нельзя вот просто так взять и перестать читать Сухбата Афлатуни. На самом деле, вполне себе можно, после "Глиняных букв. Плывущих яблок" именно это собиралась сделать: замечательно хорошо, но не настолько мое, чтобы воспринимать в больших количествах. Только еще взгляну на "Муравьиного царя", объем крохотный, Юзефович хорошо о нем говорила. Начала, и тотчас стало ясно, что не могу оторваться от этой прозы.

Теплое лето в Бултыхах. Ничего особенного в потоке сознания, открывающем книгу. Внутренний монолог горожанки, выбравшейся с близкими на отдых в курортные Бултыхи. Не с собственноручно созданной ячейкой общества, но с семьей своего детства: папа, мама, брат. Хотя на первое место нужно бы ставить брата, папа с мамой и в тот, первый, раз больше были заняты собственными дрязгами, предоставив детей самим себе. Стоп, какой первый раз, давай по порядку. Хорошо.

Лене тридцать пять или около того, привлекательна, состоятельна, успешна (до последнего времени). Никакая не коммерсантка, а вовсе даже архитектор и глава собственной строительной фирмы. Сегодня у нее серьезные проблемы, очень серьезные. В бассейне, который проектировала и строила Лена обрушился купол. Пятнадцать человек погибло. Знает, что не виновато, когда прошел первый шок, они с заместителем перепроверили все расчеты. Однако имеем, что имеем. Пока следствие, дальше суд и колония. А может и похуже что. Зама накануне утопили в собственной ванной, ей пока только дверь дегтем вымазали, ну так, дурное дело нехитрое.

Отпустив толкиенутого сына подростка на слет ролевиков, сама берет изрядно постаревшую маму, давно женатого на другой папу; брата, прежде бывшего старшим, теперь ставшего младшим - и отправляется с ними в Бултыхи, закрывать гештальт, трещина в котором зазмеилась счастливым курортным летом двадцать шесть лет назад.

Семейная лодка уже шла ко дну и совместный отдых был лишь безнадежной попыткой залатать пробоину. Совсем скоро папа уйдет от них, а мама как-то вдруг постареет и подурнеет. Обожаемый старший брат переживает подростковое пробуждение чувственности, делая объектом первых экспериментов сестренку, и если вы думаете, что девятилетняя девочка не способна ощутить неправильное-нехорошее в этом его интересе, вы ошибаетесь.

Чувствует, старательно избегает его игр с поцелуями, позволяет себе видеть лишь вожделенное внимание со стороны того, кто всегда был кумиром. Позже, придумщик и заводила Лёнчик будет чудить, свяжется с дурной компанией, начнет употреблять, семья станет получать о нем лишь отрывочные сведения, а потом вовсе пропадет Лёник Все не то, чем кажется. Вот такое самое счастливое лето детства, куда героиня бежит от ужаса дня сегодняшнего. Но брат ведь найдется, а почему младше?

А это надо читать, здесь неожиданный сюжетный ход, подобного которому не встречала прежде, невыносимо горькая нежность, и стыд, и дурацкое веселье: "глядите, чего отчебучила!", страх, тревога, невыносимое бремя вины - все томится на медленном огне этой пробитой реминисценциями прозы. Афлатуни бесподобный стилист, и если в первой повести это не так заметно, то вторая, титульная, прямо-таки феерия.

В "Муравьином царе" стилизация не под русско-узбекский суржик, как в "Глиняных буквах...", даже не вполне обращение к славянскому фольклору. Скорее к языку и традициям народов поволжья: чуваши, эрдзя, мокша - что и по сей день не вполне христиане, копни глубже - язычники. Удивительная история, внешне вовсе не связанная с первой, но тонкими волосными корнями вросшая в нее. "Бултыхи..." почти канонический бытовой реализм и психологическая проза, "Царь.." - совершенный магреализм, этнофэнтези с немалой социальной и политической составляющими.

Темная и запутанная история, которую,по-хорошему, нужно бы разбирать текстом страниц на тридцать, но у меня на это ни времени, ни энергии. В двух словах: предновогодье, холод, дремучая заснеженная глушь. Еще довольно молодой мужчина везет мать в некое место, которое для себя определяешь поначалу как дом престарелых. Нехорошо, чего уж там. Позже, как-то одновременно понимаешь две вещи: 1. поездка вынужденная, а заведение это под патронажем самых серьезных госструктур, 2. на каком-то этапе пути совершен выход за предел реальности (Дороти, мы уже не в Канзасе).

В девяностые, с их разбродом и шатаниями, с зарплатой, выплачиваемой продукцией предприятий или по бартеру, мать героя работала реализатором лекарственных препаратов, не то китайских, не то индийских, просрочку пила сама, мешая в диковинных сочетаниях по принципу: чем в таз - лучше в нас. Сегодня у нее и некоторых других обнаружено побочное действие - бессмертие. Собственно, место, куда предписано отвезти женщину - это как сдать на опыты, хотя условия обещают царские. И что-то еще во всем этом нехорошее, неправильное Как, знаете, душу продавать.

А мир вокруг чем дальше, тем страньше. И неразговорчивая прежде, простая деревенская тетка, мать, вдруг обнаруживает знание сокровенных вещей, каких Михалыч в ней и предположить не мог. И все это удивительно странно, чужеродно, поэтично Вот, поймала, с чем могу отдаленно соотнести "Муравьиного царя" - "Большая Глуша" Марии Галиной немного напоминает двухчастной структурой с первой бытовой и на месте, второй магической и в странствии; там Юг России, здесь Поволжье.

На самом деле, вещь очень крутая. А муравьи при чем. Ну, здесь непросто. В "Глиняных яблоках..." была тема противостояния насекомого начала человеческому, здесь - скорее слияния и сопоставления нас с ними, отгрызающими собственные крылья, данные для любви и полета. Потому что ползать надежнее и спокойней.

- Эти строки написал Михаил Юрьевич Лермонтов!
Почти все побывали когда-то в учениках у Старого Учителя и его палки, и дорогое имя Михаила Юрьевича намертво въелось в их головы. Все помнили, что это был русский космонавт, которого уважал и чтил Старый Учитель.

Первой встречей с Сухбатом Афлатуни был "Рай земной". Аудиокнигой, которой сначала активно не приняла, потом совершенно влюбилась, и вспоминала после с нежностью, хотя тотчас продолжать знакомство с автором не стала. Со всеми по разному. Об одном наслушаешься славословий, впихнешь в себя через силу одну книжку, пожмешь плечами: и чего они все в нем находят? На другого наткнешься случайно, влюбишься с первого взгляда (если с чем работает буквально, так с книгами), примешься все подряд читать. Третий чудо как хорош, хотя не безоговорочно твой. Запомнишь это имя, при случае вернешься, а там видно будет.

Случай выпал недавно, писатель Булат Ханов на Фейсбуке рассказывал о книгах, прочитанных в июле, были среди них и "Глиняные буквы, плывущие яблоки" . Такое сразу: О а я почему не знаю этой книги? Сказать, что этот писатель умеет удивить - ничего не сказать. Помню, как в первый раз, ориентируясь на звучание псевдонима, ждала или восточной цветистости или, напротив, в сдержанной хэмово-ремарковой манере, рассказа о русских в Средней Азии. А обрела историю о простых порядочных людях из российской глубинки с обыденными чудесами, о женской дружбе длиной в жизнь, о слиянии и взаимном проникновении культур - не ожидаемо азиатско-славянском, а вовсе даже польско-русском. И еще о многих вещах, целый мир в небольшого объема книге.

Потому от "Глиняных букв..." не ждала азиатчины, а случилось погрузиться в такую лютую и невыносимую, какой в пору детей пугать (постсоветский вариант "не ходите, дети, в Африку гулять"). Затерянный в азиатской глуши, откуда хоть тысячу верст скачи, ни до каких столиц не доскачешь, кишлак. Забудьте про золотую дремотную Азию, что опочила на куполах. Басмачество из фильмов про красные революционные шаровары и государственную границу.

Вода ушла из этих богом забытых мест вместе с внешней видимостью цивилизации.Деревья, прежние друзья и кормильцы, превратились в конкурентов в борьбе за выживание. Привозят воду в бочках и можно было бы как-то приспособиться, но заведует распределением председатель, установивший деспотию в одном отдельно взятом населенном пункте. Жизнь все тяжелее, дехкане безмолвствуют, как во все времена и при любых формациях забитая бесправная масса. А в кишлак присылают нового учителя.

Третьего на веку героя-рассказчика. Старый, что засевал местные неподатливые умы разумным, добрым, вечным, посредством палки - теперь на покое. Тот, что прибыл ему на смену, повесился. Что так? Нам объяснят и мало не покажется - и хотела бы забыть, да не получится, поймаешь себя на том, что раз за разом повторяешь мантрой: как хорошо, что я в России - так советскими детьми говорили: хорошо, что хоть не в Америке живем. Теперь вот новый учитель, и кажется, не намерен внимать советам старого относительно единственной действенной методы образовательного охвата местного населения. Что ж, пусть пеняет на себя.

Сломают или победит? На самом деле, история противостояния человеческого начала насекомому - это притча, конечно. Стилистически - среднеазиатский магический реализм, по форме - безупречная стилизация под речь малообразованного, но любящего русский язык человека из местных, который видит в европейской (русской) культуре спасение от деградации. Невыносимая мешанина из разных областей знания смягченная пониманием собственной ограниченности, куча смешных оговорок, которые воспринимаешь скорее с грустью.

Евгений Абдуллаев, а за псевдонимом Афлатуни этот писатель из Узбекистана, немыслимо хорош с языком. А что касается фольклорной составляющей, к которой можно отнести городские легенды ""Рай земной") разного рода былички-сказы-страшилки ("Муравьиный царь"), апокрифы ("Поклонение волхвов") так просто такое чувство, что рожден с гаммельнской флейтой в горле. Умеет. Отличная книга. Очень непростая и сильно не для всех, но прочесть стоит, не пожалеете (да и объем всего около сотни страниц).

Книга о поляках (преимущественно мертвых), написанная русским автором, живущим в Узбекистане - событие само по себе необычное и выдающееся. Поляки всегда были какие-то неудобные - вроде бы и свои (славяне же), но с другой стороны и чужие (католики, а не православные). Нечто чужеродное, к чему относятся с опаской. С территорией, по которой проехались все, кто только смог, хотя и делить там по сути нечего. Сами поляки тоже любят аккуратно оценивать - а правда ли ты не чужак, лицом вроде бы и вышел, но кто знает, как там на самом деле: привыкшие к предательствам теперь всегда настороже.
Вот так не очень известная книга стала очень личной историей - мои прабабушка с прадедушкой, будучи поляками, уважаемыми врачами, проживающими в центре Москвы, оказались репрессированы, а их сын, мой дедушка, по счастливой случайности оказался в семье троюродной тетки, которую депортировали в Сибирь. Там он и прижился. А мне от богатой истории моей семьи досталась лишь фамилия, хотя сохранить ее - само по себе большая ценность.
В истории СССР столько таких черных пятен, что куда ни плюнь, появится богатейший материал для романа. Как и почему Афлатуни выбрал именно поляков - я не знаю, но очень важно, что этот голос проявился и заявил о себе. И роман получился многослойный, но не вязкий, охватывающий много тем, но в то же время без единой масштабной идеи. Другой вопрос - а нужна ли она здесь?
На окраине города, рядом с полем, на котором были захоронены расстрелянные в сталинские годы поляки, проживают Плюша и Натали, подруги скорее по недоразумению, чем по привязанности. Жизнь их обычна, уныла, одна замкнута в себе и плывет по жизни амебой, вторая крутится-вертится, но счастья как такового не наживает, да оно ей, кажется, и не нужно. От этих затхлых жизней очень тошно. И чем больше подробностей приоткрывается по ходу романа, тем все жальче и жальче. И не менее важным выглядит поле-полюшко с мертвыми поляками, безмолвно ожидающими своей судьбы - то ли забвения и застройки, то ли уважения и раскопок.
Плюша, полька по происхождению, а по паспорту Полина Круковская, прибивается к тем, кто сильнее и умнее - сначала к своему научному руководителю Карлу Семеновичу, закинувшему ей в голову польские идеи, затем к Геворкяну, сменившему Карла Семеновича, даже Натали - и та сильнее, несмотря на тяжелое состояние не забывающая шептать "Танцуем!" Работа Плюши в Музее репрессий выглядит как дополнительный триггер, но ее это, кажется, не особенно заботит - она погружена в свою работу, знакомится с документами, скрытыми от широкой общественности, но документы эти не сочетаются с действительностью, становятся неудобными. Они существуют в довольно жестоком мире, в котором молодые теперь отмечают день рождения Сталина (на самом деле нет, это был "прикол"), где на ходу меняется история и уничтожается идея об эмиграции ("было расширение Русского мира, распространение русской цивилизации, русских общин по всему миру").
Поначалу Плюша казалась мне носителем какой-то весомой идеи (этакий мститель за весь польский народ), а сам роман - повествованием о большом маленьком человеке, который в одиночку восстановит справедливость, но воздаяния не происходит - Плюша остается скрупулезным, рядовым исполнителем. И судьба поля с захоронениями и вопрос канонизации неудобного святого Фомы оказываются не в ее руках, а в руках все тех же, прежних бюрократов. И допустят ли они танец свободы на поле забвения?