Отзывы на книгу «Рай земной»

Если правду некому сообщить, она теряет смысл.

Это как «Стоунер», - в какой-то момент, ближе к финалу книги, пришла четкая мысль. А следом – А ведь ты, подруга, не оригинальна, где-то уже довелось наталкиваться на сравнение «Рая земного» со «Стоунером». И точно. В отзыве Игоря Князева о книге, аудиоверсию которой он делал. Справедливости ради, чтец еще называет героинь женским вариантом Обломова и Штольца, но мне такая мысль в голову не приходила, делаю вывод, что и про Стоунера не сплагиатила. Но стану рассказывать по порядку, книга того стоит.

Начало совсем не впечатлило. Какая-то Плюша малохольная, живо напомнившая Клавочку из «Жила была Клавочка» Бориса Васильева, читанного в юности в «Юности». Только та еще как-то живенькая, а эта амеба амебой: одинокая тетка на возрасте, неряха и распустеха, ни ума, ни красоты, ни бойкости. Жизнь прожила, богатств не нажила: ни материальных, ни духовных; мир не просмотрела, себя не показала. Всех радостей у нее было, что пивные посиделки с подружкой Натали. Натали эта не лучше: оборотистая, рукастая, простоватая. Любительница накидаться пивасиком на соседкиной кухне, а после орать русские народные. Такая себе пара из соцрекламы к ельцинским выборам: «А я тебе скажу: Дура ты!», помните двух теток в оранжевых жилетах?

На самом деле, стоит предупредить того, кто решит прочесть-послушать эту книгу, что поначалу придется преодолевать когнитивный диссонанс, блуждая извилистым внутренним миром подруг и продираясь сквозь воспоминания юности. Ну зачем, в самом деле, мне знать о том, как эта самая Плюша (которая окажется Полиной – такое дивное имя испоганили) была платонически влюблена в своего престарелого научного руководителя? Или о том, как подружки Натали по техникуму, озабоченные тем, что она все никак не расстанется с невинностью, наняли вскладчину ухажера, который должен был обаять и увлечь девицу, а вместо того тупо изнасиловал?

Есть к чему. В этой книге все тонко и точно переплетено, всякое следствие происходит из определенного посыла, у каждого события своя причина, Да и недолго придется преодолевать инерцию начального сопротивления. Оставив позади примерно десятую часть от объема, книга примется набирать самостоятельные обороты, а там уж понесет тебя. Не прибавляя в скорости, а добавляя объема, глубины, голографичности. Вот смотрите, наши соседки-подруги живут в доме, стоящем возле пустыря. На этом месте в тридцатых расстреливали и закапывали репрессированных поляков. В городе была довольно обширная польская диаспора, до поры занимавшая видное место в его социокультурной жизни.

Плюша полька по крови и работает в Музее репрессий. Натали породнилась с польской общиной через замужество и, заинтересованная в том, чтобы сын не отрывался от корней, получил доступ к тому, чего лишена была в детстве сама, водит Тадеуша в возрождающийся польский культурный центр. Такое послойное погружение: знакомство двух очень разных женщин, обусловленное проживанием в одном доме; их общее соседство с пустошью; вовлеченность обеих в дела Речки (так Натали называет Жечь Посполитую). А дальше в повествование вплетется линия архива, с которым работает Полина, история православного священника, поляка по происхождению, отца Фомы, написавшего «Евангелие детей», репрессированного как польский шпион, и как служитель культа. Нынче местное священство пытается канонизировать принявшего мученическую смерть за веру земляка, бюрократы из Патриархии чинят препоны: неудобный-де, святой, до рукоположения был врачом-венерологом, да и Евангелие это его не каноническое – ну, как приведет умы в смущение?

А дальше погружение на следующий слой, в область того, что сегодня назвали бы городскими легендами: колодец желаний, зеркальная комната, экономка-убийца, и чума, воплощенная в человеческий облик. И где же обещанный Стоунер? Там была строгая и прекрасная история служения своему призванию, а здесь турусы на колесах с чумными докторами. Не сомневайтесь. История служения истине, воплощенной в архивных документах и внезапно, с переменой генерального курса, ставшей неудобной, ненужной, неуместной – будет здесь. И свой министр-администратор (хотя и женского полу), с удовольствием объясняющий героям ошибочность их взглядов на вещи (не так следует произносить слово «зе тейбл», согласно последней инструкции бюро райкома).

И отчаяние от того, что дело, которому преданно служили всю жизнь, идет прахом, рассыпается песочным замком. И жизнь, на исходе своем обратившаяся чередой трагических потерь. И новая свобода. В общем, просто читайте. А если не питаете нелюбви к аудиокнигам - слушайте, Князев эталонно хорош.

Это была бы правда, если бы написали мы. Взвешенно, конструктивно. А поскольку написали они, это не правда, это пропаганда. Не было никакой эмиграции. Было распространение русских общин по всему миру

В отличие от истомлённого ожиданием «Дождя в Париже» Романа Сенчина, «Рай Земной» Евгения Абдуллаева (он же - Сухбат Афлатуни) был взят с библиотечного стеллажа на авось (что-то я такое про него слышала).
Сначала, с трепетом предвосхищения - Сенчин.
…..Разочарование. Почему-то не горькое.. Стали понятны слова Льва Данилкина на обороте книги о том, что «У Сенчина фантастический слух на всякого рода пошлость - языковую, политическую, бытовую..»
Утешение одно: эта книга не стоила мне ни цента. Не поддалась таки в своё время соблазну купить её.
Может, надо было начать с «Ёлтышевых»?
«Дождь в Париже»… Какая ж всё-таки пропасть между названием и содержанием!!!

У Сухбата Афлатуни, к слову, тоже есть книга со словом «Дождь» в названии. И в «Рае земном» «сквозь дождь слышатся слова Карла Семёновича», «Дождь покрывает холодным глянцем мостовую».
Литература – это ведь далеко не только «О чём?», но прежде всего «Как?»
Послушайте.
«Из крана крупными слезами капает по немытой посуде.
Поле закутано тьмой, в редких фонарях, несущих равнодушную ночную службу.
Плюша видит, как легонько шевелится и дышит на нём земля. Как подымает себя в тёмных, невидных местах, расходясь трещинами. Как заполняются трещины рыжеватой жижей. Как свихнувшийся воробышек-врубель просыпается и вертит клювом. Как поднимается в ночной воздух ворон-крук, вспугнутый потянувшим от земли беспокойством.
Ходит по земле козлоногий пан, на свирели играет, голубой глазок слезится».
Или вот, про Плюшу:
«В тихом омуте черти водятся» - услышала она о себе случайно. Вспомнились черти из альбома Босха с зелёными пупырчатыми животами. Заперлась в туалете, растирала слёзы. Они думают, что она кто? Вечером нагрубила мамусе, потом мучилась этим.
Научилась есть рыбу.
Связала Карлу Семёновичу ещё две салфетки. Дипломную работу она будет писать у него, у кого же ещё?
Хотела взять что-то польское, но профессор, пройдясь вдоль книжных полок, величественно помотал головой: «Не надо…»
Согласна с LiveLib: «Удовольствие запредельное буквально от каждой строчки»
А какие образы! (Пишу «образы», а на самом деле не образы вовсе, а люди, я теперь их знаю).
«Ясновельможная пани Плюша»… Полина Круковская…Полюшка и… Поле… То самое поле, куда выходят окна Плюшиной пятиэтажки. Пока жива Плюша, живы и они, каждый из тех, кто был расстрелян здесь когда-то. После прочтения этой книги я подумала о том, что человек умирает навсегда тогда, когда никто, ни единый человек больше о нём не помнит…
В самом начале книги, покоробили меня: «квартирка», «обувка», «мелочушка». Насмехается, значит, Суфлатуни над Плюшей. А она и вправду забавная, сущее дитя.
А вот жёлудёвые и восковые бусики маленькой Плюши, которые мамуся терпеливо носила только дома, «на работе если наденет, в подъезде быстро снимет и в сумочку. Плюша её за этим обманом застигла». А через много лет бусики эти Плюша нашла, и «одни на мамусю надела, когда та уже говорить не могла и сопротивляться. В этих бусах её и отпели».
«Неясная, и не вельможная совсем пани Натали» - полная Плюше противоположность: золотые руки и большая душа, «никто её не оберегал, и сама она себя ни от чего не оберегала». Вихрем ворвалась в стоячую Плюшину жизнь, спасла её от «глубокого одиночества».
«Смех у Натали был такой сочный, что и Плюша начинала похихикивать». Чувствуете? У каждого человека в этом романе – своё неповторимое звучание. Но, удивительным образом, складывает Сухбат Афлатуни единое, законченное произведение. Даже, не вписывающийся, «из другой оперы» Максим, вносит только лёгкое колебание, не нарушая единой композиции.
Вам никогда не казалось, что своего любимого литературного героя вы понимаете гораздо больше, чем, скажем своего брата или сестру или мать? К нему мы милосерднее. Мы видим самое его нутро, а не наше толкование его отражения в неких поступках.
Кстати, тема отражения – одна, на мой взгляд, из самых задевающих в романе. И с Фомой, я бы, пожалуй, поспорила. Вот он пишет, что «Всякий грех имеет в себе удовольствие»...
Есть о чём поговорить-поспорить.
И опять, после одной из ставших любимыми книги «Мойры» - польская тема. Я ведь, наполовину Белоруска. Но Белорусского языка не знаю. Польский же, манит меня … и отчего-то вызывает озноб.
«Или польский, на котором говорил змей, был польским смерти и льда, и отличался от их польского, тёплого, как недавно вынутый из духовки яблочный пирог».
«Рай Земной» - это, действительно, «Большая книга». Именно такой представляется мне настоящая Литература.

Выходит, он доверил свою жизнь в руки сразу двух женщин? И одна-то женщина уже означает большой риск, но чтобы две - это граничит с самоубийством

Агата Кристи "Рождество Эркюля Пуаро"

С интересом слежу за творчеством Сухбата Афлатуни, что-то, несомненно, в его творчестве точно есть, надо только научиться настраиваться и принимать его прозу.

Что после прочтения двух книг мне увиделось? Да, автор по жанровости тяготеет к творчеству Дины Рубиной, пробует похожий слог, продумывает и излагает на бумаге похожие необычные человеческие судьбы, укрывает их необычной психологической аурой, выдает на суд необычные поступки людей, показывая, что не могли эти судьбы развиваться как-то иначе. Судьба все равно предназначена и у каждого есть свой, особый рай земной, но ощутить его и постичь, оказывается, совершенно непросто.

Вот именно так дела обстоят и в этом романе. в отличие от прочитанного мною ранее "Поклонения волхвов" автор здесь раскрывает судьбы двух женщин в советское временную эпоху и в настоящем. Все бы ничего, но кроме двух необычных героинь, соседок Плюши и Натали в романе существует еще два главных формальных героев - религии как таковой в столкновении ее различных мировоззрений и польской самоидентичности. Если в первом моменте автор хорошо преуспел с позиции простых людей - обывателей, то по второму вопросу автор меня не убедил.

Все же я вырос рядом с польской культурой и бытом. В сибирском детстве мы учились вместе с детьми из польской деревни. Позже, в десяти километрах от нас был польский город и постоянное общение с поляками, поездки через границу, постоянное слушание польского радио, а позже и полноценное изучение мною польского языка, чтение книг, просмотр фильмов, слушание аудиокниг и постоянные поездки через Польшу из Германии в Беларусь и обратно уже сформировали во мне стабильную картинку о польской душе. Автор же представил мне другой взгляд на польское меньшинство внутри большой советской страны. Нет, не докрутил он тут по данному вопросу.

Что касается самых главных героинь - да, тут автору все удалось, красивые смачные характеры, совершенно необычные в своей обычности проживания своих жизней (о как с двойной тавтологией завернул, сам удивился). И только к концу этого "прожигания" каждый увидел в итоге свой рай земной, свою отдушину, а мы, читатели, находяться в глубине преломлений характеров этих женщин понимали, что вывод, показываемый автором, реально неизбежен. Вот еще бы мне понравилась хотя бы одна из этих двух красавиц, но характеры Плюши и Натали были мне лично чужими, потому и я не смог читать о их судьбе с большим вдохновением. Мне помог дойти до финиша Игорь Князев, филигранно описавший неожиданные повороты судеб, предлагаемые автором.

Ну, а в конце, как обычно Цитата сегодняшнего дня:

Мир после грехопадения превратился в огромную зеркальную комнату. Бог, он же Добро, творит. Зло не способно к творчеству, оно только отражает. Один грех отражает другой, третий, четвертый. Иногда грех отражает добро, но всякое отражение – всего лишь отражение; отраженное добро выходит несовершеннее, сомнительнее. А следующее отражение – еще более отдаленное от добра, от творчества и от любви, которая есть добро производящее, рождающее.

Не соглашайтесь принимать отраженное добро!

Книга о поляках (преимущественно мертвых), написанная русским автором, живущим в Узбекистане - событие само по себе необычное и выдающееся. Поляки всегда были какие-то неудобные - вроде бы и свои (славяне же), но с другой стороны и чужие (католики, а не православные). Нечто чужеродное, к чему относятся с опаской. С территорией, по которой проехались все, кто только смог, хотя и делить там по сути нечего. Сами поляки тоже любят аккуратно оценивать - а правда ли ты не чужак, лицом вроде бы и вышел, но кто знает, как там на самом деле: привыкшие к предательствам теперь всегда настороже.
Вот так не очень известная книга стала очень личной историей - мои прабабушка с прадедушкой, будучи поляками, уважаемыми врачами, проживающими в центре Москвы, оказались репрессированы, а их сын, мой дедушка, по счастливой случайности оказался в семье троюродной тетки, которую депортировали в Сибирь. Там он и прижился. А мне от богатой истории моей семьи досталась лишь фамилия, хотя сохранить ее - само по себе большая ценность.
В истории СССР столько таких черных пятен, что куда ни плюнь, появится богатейший материал для романа. Как и почему Афлатуни выбрал именно поляков - я не знаю, но очень важно, что этот голос проявился и заявил о себе. И роман получился многослойный, но не вязкий, охватывающий много тем, но в то же время без единой масштабной идеи. Другой вопрос - а нужна ли она здесь?
На окраине города, рядом с полем, на котором были захоронены расстрелянные в сталинские годы поляки, проживают Плюша и Натали, подруги скорее по недоразумению, чем по привязанности. Жизнь их обычна, уныла, одна замкнута в себе и плывет по жизни амебой, вторая крутится-вертится, но счастья как такового не наживает, да оно ей, кажется, и не нужно. От этих затхлых жизней очень тошно. И чем больше подробностей приоткрывается по ходу романа, тем все жальче и жальче. И не менее важным выглядит поле-полюшко с мертвыми поляками, безмолвно ожидающими своей судьбы - то ли забвения и застройки, то ли уважения и раскопок.
Плюша, полька по происхождению, а по паспорту Полина Круковская, прибивается к тем, кто сильнее и умнее - сначала к своему научному руководителю Карлу Семеновичу, закинувшему ей в голову польские идеи, затем к Геворкяну, сменившему Карла Семеновича, даже Натали - и та сильнее, несмотря на тяжелое состояние не забывающая шептать "Танцуем!" Работа Плюши в Музее репрессий выглядит как дополнительный триггер, но ее это, кажется, не особенно заботит - она погружена в свою работу, знакомится с документами, скрытыми от широкой общественности, но документы эти не сочетаются с действительностью, становятся неудобными. Они существуют в довольно жестоком мире, в котором молодые теперь отмечают день рождения Сталина (на самом деле нет, это был "прикол"), где на ходу меняется история и уничтожается идея об эмиграции ("было расширение Русского мира, распространение русской цивилизации, русских общин по всему миру").
Поначалу Плюша казалась мне носителем какой-то весомой идеи (этакий мститель за весь польский народ), а сам роман - повествованием о большом маленьком человеке, который в одиночку восстановит справедливость, но воздаяния не происходит - Плюша остается скрупулезным, рядовым исполнителем. И судьба поля с захоронениями и вопрос канонизации неудобного святого Фомы оказываются не в ее руках, а в руках все тех же, прежних бюрократов. И допустят ли они танец свободы на поле забвения?

В центре повествования - история двух подруг, проживающих в небольшом российском городке на границе с Польшей. Вроде бы всё верно, но не совсем так.
К историям их непростых жизней автор стремится притянуть как можно больше тем, ныне модных у современных российских писателей.

За домом, в котором живёт одна из героинь, находится огромное поле, где в известные годы сотрудники НКВД расстреливали безвинных поляков. По сути, именно горькая история безымянного поля и становится во главу угла, к которому сходятся все сюжетные линии произведения. Да и сама обложка тоже об этом-же.

Тема репрессий не могла обойтись без другой важной темы в современной литературе: религия, вера, забытые в начале прошлого века и спустя длительное время словно заново обретённые, позволившие одним вспомнить о когда-то позабытом чувстве и обрести в нём опору, другим - получить неплохой повод использовать эти чувства себе во благо и собственной мошны.

По мере развития сюжета автор усиленно стремится связать эти нити в единое цельное полотно, дополнив трагическими в своей обыденности историями ни чем не примечательных жизней двух подружек, характеры которых и основные черты настолько затасканы в литературе, что узнаваемы с первых строк.
Инфантильная безхребетная Плюша и полная её противоположность "бой-баба" Наталья.

Чтобы окончательно следовать канонам современной литературы, автор использует магический реализм, разбавляет все библейскими сюжетами, странными видениями, в которых переплетается прошлое и настоящее, затрагивает тему национальных конфликтов.

Чтобы осилить такое небольшое произведение - это ещё надо постараться. Буквально с первых-же строк в глаза бросается вторичность во многом, если не во всём. Знакомство с главными персонажами и продвижение вглубь произведения только убеждали, что дружбы у нас не получится, несмотря на слезливо-хэппи-эндовский финал, проходящий под девизом "Давайте жить дружно", "Миру мир" и "Со святыми упокой". Не рекомендую.