Посвящается С. Х. Ты старался как черт

Только точная винтовка вызывает интерес.

Полковник Таунсенд Уэлен

Stephen Hunter

POINT OF IMPACT

Copyright © 1993 by Stephen Hunter

All rights reserved

© И. Н. Евтишенков, перевод, 1994

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021

Издательство АЗБУКА®

Глава 1

Был ноябрь, холодный и дождливый месяц на западе Арканзаса. За отвратительной ночью наступил не менее отвратительный рассвет. Мокрый снег с дождем падал среди деревьев, скапливаясь на верхушках торчащих из земли камней; прямо над головой пролетали сердитые облака. Время от времени ветер порывами налетал на каньоны и, проносясь между стволами сосен, рассеивал мокрый снег, как пушечный дым. До наступления охотничьего сезона оставался один день.

Боб Ли Свэггер расположился сразу за последним подъемом, ведущим в долину Большой Сделки, которая находилась высоко в горах Уошито^[1] и была ровной, как крышка стола. В полном молчании он сидел напротив старой сосны, поставив между коленей винтовку. Это был главный дар Боба – умение хранить тишину. Он нигде этому не учился, просто черпал силы из потайного внутреннего источника, никогда не реагировавшего на внешние раздражители. Тогда, во Вьетнаме, о Ли Свэггере ходили легенды из-за того, что он, как зверь, мог полностью замереть и продолжительное время сохранять абсолютную, можно сказать, мертвую неподвижность.

Холод забрался к нему под гамаши и, дойдя до короткой куртки, стал проникать под нее, поднимаясь по позвоночнику, как маленькая пронырливая мышка. Стиснув зубы, он поборол настойчивое желание застучать ими. Время от времени от полученной давным-давно раны начинало ныть бедро. Но он приказал мозгу не обращать внимания на эту боль. Сейчас он был выше собственных неудобств и желаний. Его мысли были совсем в другом месте.

Он поджидал Тима.

Понимаете, если бы вы были одним из тех немногочисленных, может быть двух-трех, мужчин, с которыми он вообще разговаривал в этом мире: старым Сэмом Винсентом, бывшим прокурором округа Полк, или, скажем, доктором Ле Мье, дантистом, или Верноном Теллом, шерифом, – тогда он объяснил бы вам, что нельзя взять и просто так выстрелить в животное. Выстрелить – это слишком просто. Любой городской балбес может сидеть в засаде и, попивая горячий кофе, ждать, когда самка оленя гордо пройдет рядом с ним, причем настолько близко, что ее можно будет коснуться рукой. Только после этого он выставит ствол винтовки и судорожно нажмет на спуск. Выпустив ей кишки, он найдет истекающую кровью олениху на расстоянии трех округов отсюда и увидит в ее глазах застывшую тупую боль.

Боб сказал бы вам, что вы заслужите свое право на выстрел лишь тем, что сами когда-то побывали в шкуре животного и с вами происходило все то же самое, что может произойти со зверем на охоте, и совсем не важно, сколько это длилось. В конце концов, игра велась по правилам.

Сквозь сосны и молодую поросль Боб видел расположившуюся в ста пятидесяти ярдах внизу небольшую прогалину, которую постепенно заливал слабый, призрачный свет наступающего дня. Петлявшая по ней тропа шла из светлой части в темную, но он знал, что животные все равно пройдут по ней, один за другим, самец-олень и его гарем. Прошлой ночью Боб видел двенадцать оленей: трех самцов и их подруг, причем у одного из самцов, довольно-таки красивого и упитанного, было восемь ответвлений на рогах.

Но Боб пришел за Тимом. Жизнь потрепала старину Тима, он был весь в шрамах и немало повидал на своем веку. Тим тоже будет один. У него нет гарема, ему вообще никто не нужен. Был год, когда какой-то удачливый городской болван из Литл-Рока отстрелил ему один отросток на роге, и весь сезон после этого Тим выглядел раздраженным и злым. Весь следующий год он ужасно хромал из-за того, что Сэм Винсент, уже не такой подвижный и ловкий, как раньше, поскользнулся и всадил заряд дроби из своего четыреста сорок четвертого калибра – слишком серьезное оружие, но Сэм любил эту старую винтовку – ему в задние ноги, и Тима спасло только то, что потеря крови оказалась не настолько сильной, чтобы убить любого нормального самца.

Боб знал, что Тим был, как говорится, «чертовым» оленем; кстати, это было самое доброе слово, которое он употреблял по отношению к кому бы то ни было – живому или мертвому.

Боб оставался на одном месте уже семнадцать часов. Он просидел на холоде всю ночь и, когда около четырех утра пошел мокрый снег с дождем, все еще продолжал ждать. Он так сильно замерз и промок, что был едва живой. Время от времени у него перед глазами проплывали картины прошлого, но он сразу же отгонял их прочь, заставляя себя сосредоточиться на том участке местности, который находился в ста пятидесяти ярдах от него.

«Ну давай, старый черт, – думал он. – Я жду тебя».

Что-то привлекло его внимание. Но это была всего лишь олениха с маленьким олененком. Ленивые, самоуверенные и глупые животные спустились к прогалине с вершины и двигались в низину, чтобы попастись там, где какой-нибудь удачливый городской придурок, конечно, обязательно убьет их.

Боб все так же сидел возле своего дерева.

Доктор Добблер сглотнул слюну и напрягся, пытаясь по глазам полковника Шрека разгадать его намерения. Но тот, как всегда, сидел свирепо нахмурившись. Грубоватые и резкие черты его лица сейчас выражали раздражение. От него веяло властностью и нетерпением и еще чем-то таким, что пугало всех сидящих в этой комнате. Шрек был ужасен. Он был самым ужасным человеком, которого Добблер когда-либо видел, ужаснее самого Рассела Айсендлуана, торговца наркотиками, который изнасиловал Добблера в душевой массачусетской каторжной тюрьмы в Норфолке, сделав доктора своим «петухом» на три долгих, очень долгих месяца.

Было уже поздно. По жестяной крыше собранного из металлических листов дома барабанил дождь. В комнате стоял отвратительный запах ржавого железа, старой кожи, пыли, нестираных носков и несвежего пива. Запах тюрьмы, хотя это была не тюрьма, а полевой штаб подразделения, называвшегося «Отдел безопасности Рэм-Дайн». Располагался он на нескольких сотнях акров безымянной пахотной земли в центре штата Виргиния.

Все, кто отвечал за планирование, собрались сейчас в этой полутемной комнате. Грубиян Джек Пейн, второй самый ужасный человек в мире после Шрека, сидел за столом. И больше никого. Группа, перед которой стояла необычайно сложная и мрачная задача, была весьма малочисленной.

На небольшом экране проектор высветил четыре лица. Каждый из этих людей обладал огромным количеством способностей. Сначала их разыскал Отдел исследований, потом Отдел планирования навел справки и проверил каждого, и только после того, как профессионалы Отдела боевых операций убедились в их способностях, из них образовали этот зловещий квартет. Добблер должен был сломить их психологически – это было последнее решение полковника Реймонда Шрека.

Естественно, у всех четверых имелись свои комплексы. Доктор Добблер сразу это заметил. Он был специалистом в области психиатрии. Комплексы были его профессией.

– Слишком самовлюбленный, – сказал он о первом. – Очень много времени уделяет своим волосам. Никогда не доверяйте человеку с прической стоимостью в семьдесят пять долларов, потому что люди такого склада считают, как правило, что к ним должны относиться по-особому. А нам нужен такой, кто был бы в чем-то особенным, но к которому никогда не относились бы как к особенному… Что касается второго номера, то он чертовски умен. Необычайно расчетлив, но всегда играет по правилам. Просчитывает все наперед. Никогда не сидит на месте. Теперь о третьем… Очаровательный болван. Но тихий. Он обладает как раз теми качествами, которые нам нужны, к тому же имеет опыт работы с техникой. Предан как собака. Не буйный. Пожалуй, даже слишком тихий, слишком педантичный, слишком любит всякие удовольствия. Очень суровый.

– Чувствую, вы снова начинаете свои штучки, Добблер, – грубо сказал полковник Шрек. – Давайте нам только информацию, без всяких там милых словечек.

Добблер поморщился.

– Хорошо, – в конце концов произнес он, – нам осталось разобраться только с одним.

Джек Пейн ненавидел Добблера. Добблер, весь мягкий, со своей большой головой, жиденькой бородкой и длинными нежными пальцами, был самым мерзопакостным созданием в мире. С женоподобной грудью, он сам скорее походил на настоящую женщину. К тому же вечно старался превратить все в спектакль.

Джек Пейн был суровым, неприятным на вид человеком, невысокого роста, покрытым татуировками, недалеким, с пустыми маленькими глазами на мясистом лице. Он обладал необычайной силой и почти не чувствовал боли. Его профессией было обеспечивать решение всех проблем – не важно, каких именно и как именно. Он коснулся своего укороченного «Ремингтона-1100», который удобно торчал из кобуры, расположенной под левым плечом. В длинном подствольном магазине было шесть спаренных патронов двенадцатого калибра. В каждом патроне – девять свинцовых картечин тридцать второго калибра. Меньше чем за три секунды он мог выпустить пятьдесят четыре куска свинца. И решить благодаря этому любую проблему.

– Подробности впечатляют, – продолжал Добблер. – Он убил восемьдесят семь человек. То есть все восемьдесят семь человек были выслежены и убиты самым зверским способом. Думаю, вы согласитесь, что это впечатляет.

Возникла пауза.

– Я за утро убивал по восемьдесят семь человек, – сказал Джек.

Джек был в роте «А», когда ему довелось пережить долгую осаду на южных высотах; особенно туго им пришлось, когда желтые твари пустились в атаку, вновь и вновь обрушиваясь на них своими многочисленными телами, словно волнами.

– Да, ты скосил всех за один раз. Из «Эм-шестьдесят», – подтвердил Шрек. – Я там тоже был. Давай дальше, Добблер.

Добблер дрожал, и Джек это видел. Он все еще вздрагивал, когда полковник порой обращался непосредственно к нему. Джек уже почти смеялся. Он знал, что́ вызывает у психиатра страх: Пейну вообще нравилось наблюдать, как другие люди испытывают это чувство.

Преодолевая себя, Добблер продолжил:

– Это не кто иной, как комендор-сержант Боб Ли Свэггер, Корпус морской пехоты США, в отставке, родом из Блу-Ай, штат Арканзас. Его называли Боб Снайпер. Он был вторым снайпером в Корпусе морской пехоты США во Вьетнаме по числу убитых. Джентльмены, я представляю вам величайшего американского снайпера.

Боб любил волшебство и очарование этих животных. Когда он охотился за людьми, никакого волшебства и очарования не было и в помине. Люди трусили, кричали и выдавали себя со всеми потрохами еще за несколько миль до того, как попадали в смертельную зону.

А олени, особенно старые уошитские самцы старше пяти лет, появлялись как привидения, выплывая из покрытой кустарником неизвестности, подобно сверхъестественным пришельцам с других планет. Боб знал, что по-своему олени действительно были сверхъестественными существами: они необычайно тонко чувствовали окружающий мир, и все их чувства постоянно концентрировались на предстоящих двух минутах жизни. В этом была их тайна. Они не думали о прошедших двух минутах, которые переставали существовать для них в тот момент, когда истекала их последняя секунда. Они думали только о двух минутах – о тех двух минутах, в течение которых жили. Никаких мыслей о прошлом, никаких мыслей о будущем. Только о настоящем.

И когда Тим выплыл из-за тонких арканзасских сосен, как бы материализовавшись из воображения и памяти Боба, тот, еще раз поразившись его красоте, не удивился.

Из сложных ситуаций прежних лет он вынес урок: удивляться опасно. В момент неожиданной встречи можно неуклюже дернуться и сразу же потерять преимущество.

Поэтому Боб никак не отреагировал, когда увидел Тима.

Он сидел с подветренной стороны, поэтому чуткие ноздри Тима не должны были уловить никакого запаха, к тому же вчера Боб на всякий случай вымылся непахнущим мылом, просушил на ветру одежду и прополоскал рот перекисью водорода – чтобы в воздухе не витал острый запах зубной пасты.

Животное дернуло головой и, повернувшись, безошибочно нашло взглядом Боба.

«Ты не можешь меня видеть, – думал Боб. – Я же знаю все твои повадки. Ты можешь заметить только движение. Ты слишком умный парень, поэтому, уловив чье-нибудь резкое движение, сразу же спасаешься бегством и скрываешься в чаще. Но сейчас ничего подобного не произойдет. Я сижу себе тут, а ты смотришь прямо на меня и ни черта не видишь».

После того как олень будто осмотрел Боба с ног до головы, Свэггер почувствовал, что взгляд животного скользнул в сторону. Мгновение, которое он любил больше всего: именно в эти недолговечные, хрупкие секунды благодаря винтовке между оленем и человеком возникает мимолетная и призрачная связь. Она длится всего ничего, но Боб был уверен, что, если не подведет олень, если не подведет ветер, если не подведут его нервы и не подведет удача, Тим скоро окажется в перекрестье его прицела.

Он поднял винтовку.

Это был «Ремингтон-700» с автоматическим затвором, приобретенный группой подготовки стрелков Корпуса морской пехоты США и с любовью преподнесенный ему как подарок, когда он по инвалидности увольнялся из Корпуса в 1975 году. У «ремингтона» был тяжелый ствол старого образца, который почти полностью гасил отдачу при стрельбе. Однако Боб заменил его стволом из нержавеющей стали от хартовской винтовки, который покрыл тефлоном: казалось, оружие сделано из потускневшего от времени олова. Ствол и затвор крепились к алюминиевым частям винтовки с кевларовым прикладом, в патроннике которой спокойно лежал один из тех патронов, что Боб набивал вручную.

Он поднял винтовку плавным, отработанным за многие годы движением. Если бы он находился в более благоприятных условиях, то, может быть, устроился бы поудобней, выбрав максимально устойчивое положение для стрельбы из положения лежа, но Боб знал, что ему придется провести здесь слишком много времени, и боялся, что если будет лежать на холодной земле, то совсем окоченеет. Уперев винтовку в плечо, он поставил локти на колени и, наклонив плечи вперед, держал весившую десять фунтов винтовку так, чтобы мышцы практически не напрягались и ни каприз уставших мускулов, ни стук сердца, ни колебания пульса в последний момент не помешали бы ему выстрелить.

Боб внимательно смотрел в прицел «Леупольд» десятикратного увеличения. Через мощные линзы, улавливающие почти все, он следил за головой и спиной Тима, которые в прицеле были в десять раз крупнее оригинала.

Большим пальцем Боб опустил предохранитель и поставил его в положение ведения огня.

«Я дождался тебя, черт ты этакий, – подумал он, – и теперь с Божьей помощью обязательно заполучу твою задницу».

Казалось, сердце совсем перестало биться. Отключившись практически от всего, он пытался погрузиться в тот источник внутреннего спокойствия, где единственным, что имело значение, было маленькое пятнышко на кончике его указательного пальца, лежавшего на спусковом крючке.

«Нормально, – подумал Боб, произведя небольшую коррекцию и установив прицел на спине Тима, ближе к позвоночнику, в то время как тот не спеша облизывал обледенелые веточки дерева. – Отлично, теперь ты у меня в руках».

Все четыре лица на экране исчезли, и неожиданно появилось молодое лицо Боба.

– Здесь ему двадцать шесть, он третий раз во Вьетнаме, – сказал доктор Добблер. – Десятое июня тысяча девятьсот семьдесят второго года. К этому моменту уже официально зарегистрировано сорок человек, которых он уничтожил с помощью снайперской винтовки, хотя, по неофициальным данным, их было намного больше.

С экрана глядело грубоватое молодое лицо, худое и угрюмое. Узкий разрез глаз, гладкая кожа, тонкая ниточка рта. Что-то во всем его облике выдавало уроженца южных штатов. Взгляд был суровым, как у человека, знающего свое дело и не имеющего даже намека на чувство юмора. Казалось, он не терпит неудачников и отстающих и готов драться с любым, кто его заденет. Тропическая шляпа была сдвинута на затылок, приоткрывая соломенного цвета ежик. На нем была помятая форма с тиснением на кармане: земной шар и якорь. В руках он гордо держал черную винтовку с длинным стволом и вытянутым телескопическим прицелом – поперек, положив оружие на изгиб своей левой руки и сжимая правой цевье приклада ближе к предохранителю.

Добблер смотрел на парня на экране. Перед ним было такое же невыразительное лицо, как у всех бедных белокожих крутых парней из южных штатов, тела которых, как правило, представляют собой настоящие шедевры татуировок: этакие убийцы, рожденные для того, чтобы сеять смерть, истинные профессионалы, всегда готовые напасть на кого-нибудь, проводящие время на войне так же легко, как и в отпуске. Первый шок, который испытывал там всякий нормальный человек, был оттого, что в таких зверских, ужасных условиях некоторые умудрялись не только выживать, но еще и благоденствовать.

Доктор продолжил: