Отзывы на книги автора «Стиг Дагерман»

В октябре 1946 года шведский писатель Стиг Дагерман едет в Германию – как бы навестить родственников жены, но на самом деле по заданию редакции одной газеты, которая заказала ему серию очерков. "Прикрытие" очень полезное, потому что поможет ему избежать назойливого внимания оккупационных властей и побывать там, где ему хочется, а не там, куда возят. Он очень молод, чуть старше двадцати, и еще не изжил в себе тягу к изящным парадоксам, но в своих описаниях фактографически точен. Он, подданный нейтральной Швеции, счастливо избежал ужасов войны и может оценивать увиденное, не руководствуясь гневом, отчаянием или желанием мести:

О зверствах, которые творили немцы в Германии и за ее пределами, разумеется, мнение может быть только одно, потому что о зверствах вообще – как бы и кем бы они ни совершались – не может быть больше одного мнения. Другой вопрос – не совершаем ли и мы схожее зверство, считая страдания немецкого народа, описанные, в частности, и в этой книге, справедливым возмездием за неудавшуюся попытку немецкой завоевательной войны.

Гамбург, где разбомбленные жилые кварталы тянутся на километры (можно идти час в любую сторону и не видеть ничего, кроме остатков внутренних стен и пола, свисающих с перекрытий, да обледеневших батарей, облепивших развалины, словно фруктовые мошки). Беженцы в товарных вагонах, отправленные властями относительно благополучной Баварии обратно в разрушенный Эссен (самим еды мало, а работы и вовсе нет). Суды по денацификации мелких чиновников, у каждого из которых припасена куча положительных характеристик (пел в церковном хоре!) и даже есть друзья-евреи, готовые свидетельствовать за них (стоимость услуги фиксированная, 200 марок). Шестнадцатилетний фолькштурмовец, который сбежал из советской зоны оккупации, чтобы уехать в Америку, потому что in Deutschland ist nix mehr los. Обитатель башни из слоновой кости:

– В концлагерь попадали только те, кто не мог удержать рот на замке. Почему они не помолчали и не переждали эти двенадцать лет?
– А откуда вы знали, что именно двенадцать?
– Могло оказаться и больше. Естественно. Ну и что? Почему бы не посмотреть на все это с точки зрения истории? <…> Строго говоря, такой вещи, как реальность, в принципе не существует, пока историки не поместят все эти события в контекст, а тогда будет уже поздно их проживать, мучиться над ними или оплакивать.

Книжка очень тонкая, тринадцать эссе по пять-семь страниц каждая, но эффект погружения поразительный. И только одно остается непонятным – как? Страна не просто проиграла войну, она в руинах – физически и морально. Но всего через двадцать лет ФРГ – вполне приличное государство, с развитой промышленностью и работающими институтами. А еще через четверть века Германия объединится. И все это при жизни и усилиями фактически одного поколения – в том числе и тех, кто осенью 1946 доказывал Дагерману, что в Германии нечего больше делать.

Осознанность, именно осознанность, открытые глаза, без страха созерцающие жуткое положение, в котором мы очутились, – вот что должно стать нашей путеводной звездой, нашим единственным компасом, компасом, задающим направление, ибо если нет компаса – то нет и направления

Попадают как-то семеро потерпевших кораблекрушение на необитаемый остров, а огромная зубастая ящерица им и говорит: «экзистенциалисты, идите на фиг отсюда!» Примерно так начинается «Остров обречённых» Стига Дагермана, только ящерицы тут, увы, не говорящие.

Самое точное определение этого романа – модернистская антиробинзонада. Вместо того, чтобы сплотиться и попытаться наладить островной быт, герои максимально разобщаются и делают всё, чтобы точно НЕ выжить: выливают пресную воду, забивают на костёр, не охотятся даже на слепых птиц, и, вообще, главная их проблема – невозможность договориться, какое изображение льва вырезать из белой скалы. «Я сохраню верность своему страху, своему голоду, своей жажде, своему отчаянию, своему горю, своей страсти, своему параличу, своему полу, своей ненависти, своей смерти» – вот девиз тех, кто всю жизнь существовал с зияющей бездной внутри, не зная ни любви, ни радости, ни счастья.

Вооружившись философией Ницше, учением Фрейда и опытом человека, жизнь которого пришлась на первую половину XX века, между двумя мировыми воинами, Дагерман щедро наградил своих героев жестокими или равнодушными родителями, посттравматическим синдромом, проблемами в сексе и ощущением ненужности и отверженности, рождённым из опыта объективации и обесценивания. Автор настолько жесток к своим персонажам, что не просто одаривает их тонко чувствующей душой и проводит через череду травмирующих эпизодов, доводя тем самым до критического состояния, но вдобавок ещё и материализует их страхи, превращая жутковатые образы растущей внутри ящерицы или затаившейся рыбы в часть враждебно настроенной окружающей действительности.

В «Манчкине» есть монстр с названием «Невыразимо жуткий неописуемый ужас», которому присвоен довольно высокий уровень – четырнадцатый. Мне кажется, что придумывая этого монстра, создатели думали об «Острове обречённых», а вовсе не о Лавкрафте…

К середине книги я узнала, что автор шизофреник, но это никак не повлияло на восприятие текста, как наркоманского. Так как от меня одинаково далеки и мышление шизофреника, и мышление наркомана. Ну, здоровая я. Дико извиняюсь.

К концу романа там появились более внятные мысли, но они всё равно сильно разили модернизмом, постмодернизмом и гнилыми ящерицами. Опять же я слишком унылая и здравомыслящая для таких выкрутасов. Не интересно, скучно, не трогает. Правда, это с возрастом пришло. В студенческие года искренне считала, что постмодернизм это круто и понятно, и прям вот я тоже так чувствую. "Всё проходит. И это пройдет".
Сейчас читаю и только одна мысль - я воспринимаю мир иначе. А вот это болезненное, обострённое и вопящее, гнетущее и гниющее мне не близко совсем.

Умные люди увидели в романе глубокое исследование темы одиночества и чувства вины. Исследования не заметила. Копания в болезненном для автора - много, собственно, весь остров про это. И вроде бы там 7 разных персонажей и 7 вариантов мировосприятия предполагается. Но это иллюзия. Там один герой и его разрывает внутриличностным конфликтом. Части его личности меряются одиночеством, совершенно не замечая, что их толпа и вот это "мы одиноки" звучит нелепо. Либо мы, либо одиноки. Я вообще заметила, что чем больше у человека внутреннего чувства, что он одинок/оригинален/неповторим/уникален, тем настойчивее его желание оказаться в толпе и качественно всем объяснить, что он один. Более того, он пестует своё одиночество, гордится им, но при этом в социум его тянет со страшной силой. И вот книжку хочется издать и в комментариях к сообщениям незнакомых людей отметиться - высказаться. Вбросить своё одиночество, чтоб было позаметнее, как он одинок. У меня стойкое чувство, что это театр - и не столько одиночество, сколько истеричность. По-настоящему одиноких людей не слышно и не видно.

По поводу чувства вины мне тоже не особо близки страдания автора. Я слишком чёрствая. И для норм современного (или даже человеческого) мира это означает, что я нормальная, в смысле здоровая, соответствую стандартам. У Дагермана чувствительность к некоторым аспектам бытия намного выше. Он (или его альтер-эго) испытывает не конкретное чувство вины, а вообще. Капец с такими тонкими настройками жить. Он же вроде покончил с собой? Не удивляет. Но и не очень трогает. Сложно думать, когда у тебя нервы оголены. Мы поэтому с ним не находим общих точек. Он с болью устами одного из персонажей восклицает: "нельзя же слушать всех, кто плачет в этом мире". Полагаю, что Дагерман как раз слышит и испытывает чувство вины за то, что кому-то плохо. Но так действительно нельзя жить. У человеческой психики нет такого резерва, чтобы вывезти все беды мира. "Лично я считаю, что невиновен лишь тот, кто либо еще не родился, либо уже умер". Дагерман своими же действиями доказал, что жить с таким мировоззрением невозможно. Но ему зачем-то надо втянуть меня, читателя, в свой бред.

И теперь вам так страшно, что и я уйду от вас, что вы пытаетесь удержать меня, сделав таким же больным, заразив меня вашей жуткой болезнью.

Не читайте шведских шизофреников модернистов до полного становления вашей личности. Мало ли что.

Позарилась я на красивую обложку и интригующее описание, раскатила губу на сюжет о выживании людей после кораблекрушения на острове, похожем на Галапагосы (голод, жажда, убийства, ох и размахнулась же моя фаетазия), прочитала миф о Кадле и змее, окунулась в чтение. На первой главе я еще не поняла всей беды, но потом пришло озарение - это просто мысли сумасшедшего человека, завуалированного под сюжет о кораблекрушении, это просто сюрреалистический сумбур, творящейся в больной голове, в которой и вина без вины, бегство от чего-то, чувство рабства, одиночества, интимных переживаний и ЛЕВ. А еще много слепых птиц и бесчувственных ящериц.

После прочтения я полезла в интернет ознакомиться с биографией автора и всё стало на свои места. Как говорится, автор, не перекладывай с больной головы на здоровую.

P.S. Искренне пытаюсь понимать скрытый смысл и значение мифов, но пока безрезультатно. А то, что более-менее поняла, вроде Эдипова комплекса, через какое-то время забываю. Люди которые разбираются в мифологии - вы гениальны.

"Остров обреченных" Стига Дагермана оставляет очень сильное и глубокое впечатление. Мощное эмоционально, постепенно затягивающее в себя произведение, долго не выходящее из головы после прочтения и возвращающее к осмыслению. Плотно написанное, через которое поначалу приходится пробираться медленно и с особой внимательностью, как потерпевшим кораблекрушение персонажам самой книги приходится продираться через заросли на необитаемом острове. Сначала мы понемногу узнаем персонажей одного за другим, потом, совершив круг, возвращаемся к ним всем. Так же, как и герои не знают, чего ожидать друг от друга, так и читатель не всегда понимает, кто перед ним, но почти все непонятное скоро прояснится.

При этом не уверен, как и кому стоит рекомендовать эту книгу, такой мрачной и гнетущей оказалась она для меня самого. В ней нет никакой манипулятивности, чувствуется, что она написана очень искренне и ощущения персонажей — это чувства самого Дагермана и от этого книга местами ужасно похожа на предсмертную записку, написанную молодым шведским автором за пять лет до суицида. Грань между сумасшествием и нормальностью стирается. Утоление вечного голода и жажды — если не смысл, то двигатель жизни, жизнь — страдание, и это страдание — маркер настоящести и мерило истинности. "Чего стоит твой мятеж, если, когда ты сыт, мысли о нем даже не приходят тебе в голову?"

Что точно можно похвалить без опаски и раздумий, так это издание — красивый томик уменьшенного формата, не книга, а маленький кирпичик тьмы.

В 1946 году шведская газета «Экспрессен» отправила молодого, но уже известного писателя Стига Дагермана в командировку в Германию для написания серии очерков о жизни послевоенного немецкого общества. Результат стал настолько обсуждаемым, что цикл статей выпустили в виде книги, которую впоследствии перевели на множество языков, а теперь и на русский.

Дагерман посетил несколько городов Германии, пообщался с немцами из разных классов, побывал на денацификационных судебных процессах, а затем вернувшись в Швецию, написал эти статьи. В отличие от модернистски витиеватого «Острова обреченных», «Немецкая осень» куда конкретнее и лаконичнее, но автор, его политические взгляды и эмоции присутствуют в книге сполна. Описывает фарс в судах и социальные проблемы, политическую ситуацию и грядущие выборы, двадцатитрехлетний анархист одновременно вовлечен и дистанцирован от всего происходящего — он и в затопленном подвале, где живут с больными детьми, и в самолете над Германией, улетающем в благополучную Швецию.

Какие-то тезисы и выводы Дагермана вполне можно оспаривать (в конце книги отличная подборка выдержек из критики), а какие-то стали очень близки. В любом случае, это очень любопытный авторский взгляд, весьма убедительный и как минимум подходящий как основа для собственных рассуждений читателя. Очень рекомендую и надеюсь, что Дагермана продолжат издавать на русском.

«В последнюю осень ни строчки, ни вздоха».
Но здесь осень первая — первая послевоенная немецкая, и строчек много, а вздохов ещё больше.

Почти беспристрастное свидетельство шведского журналиста о возрождении Германии после библейских масштабов кары, последовавшей за нацистским режимом. Потоп, по крайней мере, присутствует: Дагерман описывает подвальный быт семей, существующих по щиколотку в воде, и задаётся вопросами коллективной вины и раскаяния в условиях безработицы и нищеты.

В 1946 году шведский писатель Стиг Дагерман отправился в Германию и написал серию репортажей под названием «Немецкая осень». Это детальное и яркое описание разрушенной после войны Германии. Красной нитью через все репортажи проходит идея о том, что можно быть жертвой и преступником одновременно. Нищета, голод и отчаяние были повсюду. Независимо от того, было ли страдание безвинно или заслуженно.

Стигу Дагерману было всего 23 года, когда шведская газета Expressen отправила его в разрушенную Германию. На тот момент писатель был женат на немке, чьи политические взгляды находились в оппозиции к рухнувшему режиму. В Германии у нее жили родственники, и официально Дагерман поехал их навестить. Эта деталь позволила редакции не обращаться за аккредитацией к странам-победительницам, которые четко контролировали места посещения иностранных журналистов. К тому же Дагерман прекрасно владел немецким языком, ему не требовался переводчик, и он мог сам общаться с местными жителями без искажения их слов третьим лицом. Эти два факта позволили писателю свободно передвигаться по стране и заглядывать туда, куда другие журналисты не заходили, или от чего отворачивались с отвращением.

Репортажам Дагермана свойственна лаконичность. Это особенно сильно проявилось в отчетах о посещении подвалов в Рурской области. Несколько дней шел дождь, подвалы затопило, но в них продолжали жить люди. Им некуда было идти. Затопленные и сырые помещения стали их новым домом. Дагерман сдержанно описывает то, что видит, словно фиксирует картинку как фотоаппарат или видеокамера. А затем тон повествования плавно перетекает в объективную эмпатию. Писателю удается балансировать между дистанцированным восприятием журналиста и человеческим сочувствием.

Врач, рассказывающий иностранным журналистам о том, как выглядит питание в этих семьях, говорит, что варево в котлах просто не поддается описанию. На самом деле — поддается, как и весь их способ существования. Чудом добытое мясо неизвестного происхождения, бог знает где найденные грязные овощи — все это поддается описанию, да, все это ужасно неаппетитно, но вполне поддается описанию.

В лучших частях книги Стиг Дагерман показывает невыразимое и непривлекательное. Это переполненные беженцами вагоны, которые простаивают по нескольку дней на открытой местности и не едут дальше, потому что в стране слишком много бездомных и никакой разрушенный город не может и не хочет их принимать у себя. Это кашляющие дети, которые спят по несколько человек в одной кровати. Это замерзшие картофелины, которые были где-то украдены, и, благодаря какому-то чуду, еще не испортились, а значит, могут утолить дикий голод. Дагерман рассказывает о борьбе за выживание. Она отнимает столько сил, что на ее фоне меркнет стыд немцев за преступления нацистской Германии.

Голод — главный враг любой формы идеализма. Самыми ярыми противниками идеологической работы по восстановлению Германии являются вовсе не сознательные реакционеры, а равнодушные массы, которые готовы говорить о каких-то политических убеждениях лишь после того, как их накормят.

И если к осознанию произошедшего немцы были равнодушны, то происходящее на тот момент в Германии вызывало живой интерес. Речь идет о Spruchkammersitzung, то есть судах по делам о денацификации. Судебные процессы кажутся им постановочными представлениями. Они принимают абсурдные черты и радуют местных жителей не меньше, чем кинотеатры и другие места развлечений, которых так жаждет народ.

В описаниях Дагермана Spruchkammersitzung напоминает абсурдные суды в романе Франца Кафки «Процесс». Здесь все напоказ и одновременно все заметается под ковер. Тот, кто хочет оправдать себя и, главное, может себе это позволить, покупает свидетелей-пособников. За несколько сотен марок последние подтверждают, что обвиняемый обращался с евреями дружелюбно. Рядовой член партии, член штурмового отряда или начальник блока в концлагере с одинаковым упорством утверждали, что вступили в ряды нацистов, потому что у них не было другого выбора. Во всем остальном, как они заверяли суд, вели себя безупречно и со всех сторон положительно. Один рассказывал, что руководил церковным хором, когда религия оказалась под запретом. Другой уверял, что слушал иностранные радиостанции на свой страх и риск. Аргумент третьего заключался в том, что сейчас он работает на оккупационные власти, а это, по его мнению, исключает связь с нацистами. Денацификация превратилась в фарс, который в заметках Дагермана достигает своего пика.

Кроме прочего, Стиг Дагерман общался с людьми, которым удалось себя не скомпрометировать на протяжении двенадцати лет власти нацистов. В основном это люди из буржуазных кругов, интеллектуальная элита, которая либо ушла во внутреннюю эмиграцию, либо находилась одной ногой в концлагере.

Жертвам нацизма приходится тяжелее, потому что им чинят препоны повсюду. Они имеют право на сидячие места в поездах и на покупку без очереди в магазинах, но даже не мечтают воспользоваться этими правами, а вот господа Вальтер и Бауэр с помощью провидения, зачастую американского, устроились очень неплохо, и для них всегда найдется лазейка в жалких зарисовках из судебных процессов по денацификации.

Дагерман практически не дает политической оценки, отчего его наблюдения за повседневностью выглядят более интересно. Он пытается добавить оттенки к общему представлению, избегая стереотипов и идеологических предрассудков. На первый взгляд, послевоенное общество, которое может казаться монолитом, «на самом деле испещрено множеством трещин, пересекающих твердыню по горизонтали, вертикали и диагонали». Иногда эти трещины слишком тонкие, но тот, кто смотрит внимательно, может их увидеть.

Репортажи Стига Дагермана — это поразительный документ того периода. Но это далеко не просто заметки в режиме реального времени. Два месяца писатель провел в Гамбурге, Рурской области, Франкфурте-на-Майне, Мюнхене и Берлине. Он собирал материал, записывал наблюдения, фиксировал диалоги и надеялся, что в итоге все это превратится в текст.

Сначала было написано тринадцать хорошо составленных, литературно интересных статей для газеты Expressen. И всего через несколько месяцев, в мае 1947 года, они были опубликованы в виде книги. Уже тогда репортажи Дагермана выделялись на фоне тех, в которых пытались описать катастрофу, причиненную Германией миру и самой себе. Изображения, созданные Дагерманом, не менее впечатляющие, чем в фильме Роберто Росселлини «Германия, год нулевой», снятый на развалинах Берлина всего через год после посещения страны Стигом Дагерманом.

В 1946 году двадцатитрёхлетний шведский журналист и писатель Стиг Дагерман по заданию газеты «Эксперссен» отправился в Германию, чтобы рассказать своим соотечественникам о том, как живут люди, чья страна проиграла в войне, которую сама же и начала. В 1947 репортажи и эссе Дагермана вышли отдельной книгой под названием «Немецкая осень» и переиздаются до сих пор, несмотря на то, что взгляд писателя на немцев явно не соответствовал представлению о них ни как об одураченных пропагандой и посыпающих голову пеплом людях, ни как о тех, кто с трезвой головой и горячим сердцем примкнул к Гитлеровской партии.

Тексты Дагермана, заостряющие внимание на смирении перед лицом страдания, подсвечивают то, что и страны-победители, и сами проигравшие-немцы предпочли бы скрыть. Денацификация превратилась в удобный инструмент мести соседу, в то время как военные преступники заняли места в новом правительстве. Активисты сопротивления чувствовали себя разочарованными и были не готовы примыкать ни к одну сложившемуся в новой Германии институту. Молодёжь, которая должна была стать основной нового демократического общества, из-за нехватки продовольствия уходила с учёбы на поиски пропитания, рискуя стать самой необразованной в Европе. Да, жизнь в 1941ом была лучше, чем стала пять лет спустя, но лишь потому, что тогда были закрыты базовые потребности, и ради сырой картофелины немцам по крайней мере не приходилось рисковать жизнью. Потом же голод и нужда стали оружием мести, которым начали махать перед лицом людей, обвиняемых в непослушании после того, как это самое послушание и слепое повиновение и привели их к той точке, где они оказались после мая 1945го. «Голод – плохой учитель» пишет Дагерман, и сложно обвинить его во лжи, каким бы ни было отношение к представителям поверженной страны.

С временной дистанции в почти восемьдесят лет можно увидеть, что писатель не всегда был прав в мелочах и своей оценке, однако его описание одновременно прекрасных и ужасных немецких руин, непригодных для жизни, – одно из самых ярких свидетельств послевоенного времени. Дагерман подчеркивает, что в этом физическом и моральном разрушении продолжала теплиться не только жизнь, но и человеческое достоинство. Герои его текстов помимо голода и холода боролись с чувством стыда, утраты и полной неопределённости. Им продиктовали условия, выдали общественный строй, но искать надежду, новый смысл и опору, на которую можно положиться со всем тяжким грузом вины, всё равно пришлось самостоятельно. Насколько успешно завершился этот поиск вполне могут судить современные читатели.

19.09.2024. Остров обреченных. Стиг Дагерман.1946 год
Пустынный остров становится последним прибежищем для тех, кто выжил после кораблекрушения. Вдали от цивилизации люди оказываются в ловушке бесконечной борьбы с самими собой и окружающей пустотой. Каждый шаг на этой земле напоминает о том, что надежды нет, а любые попытки сохранить порядок и человечность обречены на провал. Лица героев, некогда скрытые под масками, обнажают глубокие страхи, отчаяние и осознание бессмысленности существования. Остров становится символом изоляции и неизбежного конца, где единственными постоянными величинами остаются смерть и абсурд.
«Остров обречённых» — это мрачное и философски насыщенное произведение шведского писателя Стига Дагермана. В центре романа — группа людей, оказавшихся на необитаемом острове после кораблекрушения. Эти персонажи представляют разные социальные классы и взгляды, что позволяет автору воссоздать модель общества, помещённую в экстремальные условия. Остров становится символом замкнутости, изоляции и неизбежности страданий.
Роман можно сравнить с другими произведениями, исследующими тему изоляции и замкнутого общества, например, с «Повелителем мух» Уильяма Голдинга. Однако, в отличие от Голдинга, который концентрируется на деградации человеческой природы в условиях дикости, Дагерман рассматривает более абстрактные вопросы: смысл жизни, социальные механизмы и смерть.
Плюсы романа связаны, прежде всего, с его глубокой символикой и мастерством в создании атмосферы изоляции и отчаяния. Место действия — это не просто пространство, а символ экзистенциальной пустоты, в которой персонажи теряют связь не только с внешним миром, но и со своим внутренним. Это позволяет автору через образы героев показать процесс постепенного срывания масок и деградации человеческой природы, что помогает раскрыть сложные психологические аспекты личности. Напряжённость усиливается благодаря динамике взаимодействий между героями, отражающей их внутренние страхи и метания.
Также стоит отметить философскую глубину произведения. Вопросы жизни и смерти, смысла существования и человеческой борьбы с абсурдностью бытия создают многослойную структуру повествования. Это не просто история выживания на отдалённом острове, как в классической робинзонаде, но и размышление о природе человеческой сущности. Каждый персонаж представляет собой определённый архетип, отражающий разные стороны человеческой натуры, а их поведение — это столкновение этих архетипов с необратимой катастрофой.
Однако в романе бросаются в глаза и минусы. Произведение чрезмерно мрачно и тяжеловесно. Постоянное погружение в состояние отчаяния, где нет места надежде или позитивным переменам, может утомлять. Книга словно затягивает в бесконечную, вязкую тьму, где любая попытка найти хотя бы проблеск света оказывается бессмысленной.
Кроме того, символизм и философские размышления перегружают роман. Автор вводит большие объёмы абстрактных размышлений и метафор, что замедляет действие и отодвигает сюжет на второй план. Герои кажутся зацикленными на своих внутренних переживаниях, что придаёт повествованию монотонность и однообразие.
Наконец, один из ключевых недостатков произведения — его ощутимая мизантропия. Пессимистичный взгляд на человеческую природу и неизбежное разрушение всех общественных и личностных устоев кажутся чрезмерно циничными. Отсутствие многогранности в изображении человеческой натуры (которая показана только в тёмных тонах) создаёт впечатление, что роман сосредоточен исключительно на негативе, упуская важные детали, которые могли бы сделать картину более реалистичной и сбалансированной.
Несмотря на глубокий символизм и философские размышления, книга оставляет после себя угнетающее пессимистично-депрессивное послевкусие.6 из 10.