Рассказ старого хангиче^[1]

Это случилось на заре моей молодости. Тогда я был куда проворнее, чем сейчас, рука была тверже, глаза – острее. После окончания семилетки мы работали в Дальстрое охотниками-промысловиками, снабжали работников приисков и заключенных Колымлага в придачу рыбой, мясом диких оленей, сохатиной. Но в тот год нам дали разнарядку на добычу белок, видать, какому-то большому начальнику захотелось побаловать свою зазнобушку беличьей дошкой. Вызвали нас в Эльген, в заготконтору, выдали новехонькие винтовки ТОЗ-8 – «мелкашки», продуктов месяца на два – и в путь.

Навьючив оленей, я вместе с моими напарниками Семеном-Тегойкой и Николаем-Андилькой отправились в далекий путь, в сторону Шаманихи. Стояли погожие осенние дни. На свежевыпавшем снегу там и сям виднелись следы разного зверья, но мы спешили добраться до базы и не обращали на них внимания. Дорога наша лежала вдоль Колымы. Местами на реке клубились полыньи, казалось, что огромный кипящий котел работает среди заснеженного льда и торосов. Густой пар над полыньей кажетсячерным, и постепенно рассеиваясь, белеет. В тихую погоду поднимается вверх, а в ветреную стелется понизу, закрывая все, что попадает в его полосу. Лес у полыньи особенно заиндевелый, белый, на кустах – плотная бахрома куржака. И без того густые тальники кажутся непроходимыми, и только внизу, под кроной кустов, кипит жизнь. Там проходят выбитые тропы лисицы и росомахи, щели и надувы по обрывистому берегу обследует горностай.

Прошло несколько дней, как мы обосновались в старом летнем чуме – одун-нума. Чум наш был покрыт пластами коры лиственницы. Сверху коры мы утеплили его оленьими шкурами. Его поставил Адилька – дедушка Николая. По весне, когда по стволу лиственницы начинает бродить живительный сок и кора снимается легко, Адилька вместе с женой, старухой Акулиной, ободрали несколько лиственниц и покрыли пластами заранее поставленный каркас из толстых жердин. Чум получился вместительный, крепкий и служил еще многие годы. Каждый день каждый из нас уходил в тайгу по своему маршруту. Добывали в день по шесть-семь, иногда по десять белок. Новые винтовки оказались очень прикладистыми, удобными в обращении и мы не могли нарадоваться им. Однажды вечером к нам на огонек заглянул старый якут- охотник Сохатый. Про него рассказывали, что он добыл более шестидесяти медведей. Сохатый был основным промысловиком – охотником на лосей. Поэтому и прозвали его Сохатым. Сорок голов лося в год – для него не предел. Рассказывали, будто в азарте погони за лосем он вскакивал на спину своего оленя и стрелял из старой берданки на полном скаку. Сидя у очага и попивая густой чай, дед пытливо изучал наши лица:

– В этом году будет шестая зима, как я нашел эти края. Стойбище мое у Ярхаданы, в сорока верстах от вас. Лосей тут много, часто встречаю оленей. Ранней осенью завалил я одного огромного лопатника. Думал, будет чем питаться на первое время. Нынче приехал, сунулся к своему лабазу – а там пусто. Думал, росомаха повадилась, ан нет, следы огромного медведя. Если медведь повадился наведываться к лабазу – это последнее дело.

Старик поставил пустую кружку на старые собачьи нарты, служившие нам столом, вынул кисет, набил прокуренную трубку и, схватив заскорузлыми пальцами уголь из очага, раскурил трубку. На вид было ему лет семьдесят. Был он маленького роста, с тонкими кривыми ногами. Раскурив трубку, он легко вскочил на ноги.

– На своем веку поохотился я вдоволь на хозяина тайги. Вы, юкагиры, не имеете привычки охотиться с собакой. А я без собаки – никуда. Много их перебывало у меня. И все охотно шли на медведя. Найдя берлогу, пускаю вперед собаку. Медведь выскакивает из берлоги, чтобы встретить собаку. В это время я и стреляю.

– А ты не боишься, что ружье даст осечку? – спрашивает Семен.

– На этот случай всегда беру с собой копье и за голенищем ношу якутский нож. И никогда не надо терять голову, запаникуешь – тут тебе и кранты! Не надо делать поспешных действий. Поспешность в этом деле плохой помощник. Нужно выбрать единственно правильный момент для решающего выстрела. Я по молодости вместо медведя несколько раз стрелял всвою собаку. Ведь медведь только кажется неуклюжим. Его неуклюжесть кажущаяся. На деле медведь стремителен. Все медведи, как и люди, совершенно разные. Среди них встречаются умные и глупые, отважные и трусливые. Но всегда и всюду поведение их непредсказуемо. В этом-то и заключается главная опасность. Думаю, что этот проказник залег где-то здесь. Раз он сожрал всю мою добычу, сала на нем на четыре пальца. Мужики, может, вы что-нибудь учуяли, нет ли признаков берлоги?

– Да ну его. Мы ни разу еще не ходили на медведя. Да и нет у нас желания охотиться на него. Пусть спит и видит сладкие сны.

– Ну, ну. Дело хозяйское. Если наткнетесь на берлогу – сами не тревожьте. Это не шуточное дело. Сообщите мне, и я приеду.

В тот день я провалился в полынью и пришел к тордоху засветло. Разжег очаг, приготовил нехитрую похлебку. Вдруг мне почудилось, как будто кто-то распевает во все горло. Прислушался, точно: Андилька горланит песню. Выскочил навстречу, смотрю – а он как-то странно возбужденный, испуганный какой-то.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Нашел берлогу, чуть в него лыжей не въехал. Не успел отъехать, сзади он как зарычит! Я и убежал.

– А зачем пел-то?

– Да со страху. Думал, если я буду шуметь, медведь не погонится за мной.

Надо сказать, что мы втроем окончили школу, учились в Таскане, жили в интернате. Наши сверстники, которые после четырех классов остались в стойбище, давно уже добыли своих первых медведей. А нам как-то не довелось – ведь мы были с родителями только летом, когда вовсю шла путина. Сразу после праздника лета Сахадзибэ в местах массового скопления рыбы ставили волосяные сети – йодйэили окружали рыбьи косяки неводами. На нерестилищах рыбу добывали баграми и крючьями. В горных речках ставили изгороди – ёз и плетенные из тальника верши – мортэ. Так что мы более разбирались в рыболовстве, чем в охотничьих делах. Мой отец, как председатель колхоза, был лигэйэ шоромох^[2], распределял нас, молодых юкагиров, по охотничьим ватагам, которыми руководили опытные и признанные охотники – хангиче. Вот и в этом году нам дали задание полегче: добыть белок. Вечером, когда приехал Тегойка, мы рассказали ему про берлогу.

– Завтра надо съездить к Сохатому, оповестить его, – говорю я.

– Зачем нам старый якут? Сами добудем медведя, и будет нам почет и слава! Скоро нам будет по семнадцать лет, а мы до сих пор еще не убили своего медведя. Доколе нам позориться? Неужели мы, будущие хангиче, с такими славными винтовками не сможем убить сонного увальня-медведя? – Тегойка высказал свое неодобрение.

Долго спорили и решили не вызывать на помощь Сохатого. Утром решили в этот день на охоту не идти, нужно все-таки набраться духу, подготовиться к охоте на медведя. Андилька сходил к охотничьему лабазу деда и принес старинное заржавелое охотничье копье. Древко копья не внушало доверия, поэтому Тегойка сходил в лес и принес срубленную им сухостоинку. Андилька, сев у горящего очага на свернутые калачом ноги, стал точить лезвие острия копья. В это время к намзаехал Сохатый.

– Это что же, парни, вы что, берлогу нашли? – увидев наши приготовления, спросил старый якут.

– Да нет, это мы так, на всякий случай. Мало ли что может случиться, – не моргнув, ответил Тегойка.

– А знаете, мне почему-то кажется, что вы лукавите. Вот посудите сами. Нынче приснился мне удивительный сон: как будто я очутился в одном богатом доме. Стол весь уставлен разносолами, только хотел сесть к столу, как хозяйка дома, молодуха – кровь с молоком, выгнала меня. Я так понимаю. Богатый дом – это берлога. Вот если бы хозяюшка приветила меня, напоила, накормила и спать рядом с собой уложила, – было бы к удаче. А тут вдруг не стала со мной даже разговаривать, выгнала. Что-то здесь не то. Меня Байанай никогда не обижал. Может, это юкагирский дух Земли Лэбиэн-погиль в женском обличии показался? Или вы что-то скрываете?

– Да нет, дедушка, как только найдем берлогу, хоть ночью, но тебя обязательно известим. – Что мне еще оставалось, как не слукавить?

Старик не солоно хлебавши уехал на своем олене. Мы, кроме копья, решили взять с собой еще мою двустволку. Я вытащил из оружейного ящика головку свинца (в магазине фактории продавали похожие на головки сахара конусы свинца), настрогал ножом сколько надо и, расплавив свинец в консервной банке из-под американской тушенки, залил в форму для пули. Наготовив десяток пуль, мы плотно пообедали и, решив основательно отдохнуть перед охотой на медведя, легли спать.

Мерцающий свет потухающих углей очага освещает наши фигуры. Тегойка и Андилька лежат на оленьих шкурах, укрывшись с головой заячьими одеялами. А у меня невиданный доселе в нашем стойбище олений спальник. Его отправили моему отцу его друзья по Ленинграду – оленеводы-чукчи. Перед войной отец поехал учиться в Ленинград. Проучился полтора года, но после ареста дяди, писателя Тэки Одулока, ему пришлось вернуться на Колыму. Весной 1941 года он ездил в Магадан на съезд охотников. Там ему и передали подарок его друзей. А он передал его мне. В оленьем спальнике – кукуле – очень тепло и уютно. Я пытаюсь уснуть, но в голове крутятся разные мысли. Вспоминаются страшные рассказы про «таежного старика». Говорят, что он очень злопамятен. Поэтому все избегают говорить о нем плохо, не называют его «медведем», а используют иносказательные имена, такие как «старик», «хозяин», «косматый».

Утром проснулись засветло, на скорую руку пожевали вяленого оленьего мяса и на оленях поехали к берлоге. Подъехав к берлоге, спешились и дальше пошли на широких, подбитых камусом лыжах – мойэдин. Как я уже рассказывал, к «косматому старику» у нас относятся с уважением. В нашем роду было принято идти на «косматого старика»открыто, схватка должна быть честной. То есть, ни в коем случае не стрелять или не закалывать спящего медведя, также не принято было у нас затыкать лаз в берлогу. Все это мы знали, не знали одного – как бессильны против него наши «мелкашки».

Как только подошли к берлоге шагов на десять, из нее стало слышно злобное рычание. Мы в нерешительности остановились, от удали нашей не осталось и следа. В это время из берлоги, разинув клыкастую пасть, стремительным прыжком выскочил огромный медведь и, сходу сбив Тегойку, впился зубами в его плоть. Мы с Андилькой разом спустили курки – раздались еле слышимые хлопки, медведь даже не вздрогнул. Поспешно перезарядив винтовки, мы уже более тщательно прицелились и опять выстрелили. На этот раз медведь оглушительно завизжал, хватанул зубами за бок, куда попали наши пули, и бросился на меня. Я пытался выхватить двустволку, но зацепился за заткнутый за пояс топор. Последнее, что помню, будто надо мной наклонился высокий – выше лиственниц, богато одетый человек и, стуча по моей голове палкой, начал что-то выговаривать.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала стал слышен тихий разговор, потом откуда-то издалека начало брезжить, постепенно возвратилось зрение, и я увидел Андильку и Сохатого, сидящих с трубками у очага и вполголоса о чем-то разговаривающих.

– Дедушка, Спиридончик очнулся! – радостно воскликнув, вскочил на ноги Андилька.

Я хотел было пошевельнуться, но снова провалился втемную бездну.

Прошло несколько дней, прежде чем я смог сесть на постель. Все это время я порывался встать, но не было сил, и очень болела голова. И почему-то не было рядом Тегойки. «Видать, уехал за помощью в стойбище»,– думал я.

После кружки крепкого бульона я почувствовал себя окрепшим и стал расспрашивать, что же произошло на охоте. Андилька рассказал следующее.

Как только медведь, отбросив в сторону тело Тегойки, бросился на меня, он успел сделать только один выстрел и его винтовку заклинило. Он в панике бросился в сторону чума, но мой душераздирающий крик остановил его. Повернувшись к медведю, он увидел страшную картину: медведь, подмяв под себя, рвал меня на куски. На мне была кухлянка с надетой сверху брезентовой курткой и подвязанный под подбородком шлем танкиста, который мне подарил начальник милиции Эльгена, бывший танкист-фронтовик. Это, как оказалось позже, и спасло меня. Зубы медведя вязли в густой оленьей шерсти, шлем смягчил удары когтистых лап. Андилька, крепко сжав древко копья, подскочил к медведю и изо всей силы нанес ему удар в бок. Медведь как-то странно хрюкнул, повернулся к Андильке и стал наносить удары лапами, стараясь дотянуться до него. Андилька, уперев конец древка в землю,что есть силы удерживал его. Оно начало трещать, силы были на исходе. И в этот момент вдруг пестрым вихрем невесть откуда подскочила собака и начала рвать медведя за гузок. Раздался выстрел, и огромная косматая туша медведя пала к ногам обессиленного Андильки. Это подоспел Сохатый.

– С утра мне было не по себе. Странный сон все не уходил из моей головы. Да и собака что-то предчувствовала, все время рвалась к вам. Вот я и подоспел вовремя. Если бы в тот вечер вырассказали как есть, беды можно было бы избежать и Тегойка бы не погиб.

Только тут до меня дошло, почему не было рядом моего друга Семена-Тегойки. Медведь сломал ему хребет, и он умер сразу. С Сохатым приехал напарник Егорка, его тотчас отправили в Эльген с сообщением о трагедии.

Сейчас я думаю, что за жадность и пренебрежение к медведю нас наказал хозяин земли – Лэбиэн-погиль.

Спиридон крепко затянулся «беломориной» и, выпустив из ноздрей густые клубы табачного дыма, задумчиво уставился на потухающий огонь костра.