В нашей профессии все основано на клише. И неспроста.
Дело в том, что они справедливы.
Когда пятнадцатилетняя девочка тянется бритвой к собственной коже, дело, вероятно, в том, что она чувствует себя неполноценной, и физическая боль ей нужна, чтобы унять резь от жгущих ее изнутри эмоций. За восемнадцатилетним парнем, в гневе не способным себя контролировать, наверняка кроется спор об опеке между родителями, чувство покинутости, необходимость самоутвердиться. От двадцатилетней третьекурсницы, которая имеет привычку в пьяном виде лезть в койку к любому, кто готов потратить ради нее пару долларов на водку с тоником, а потом рыдает по утрам, прямо-таки несет низкой самооценкой и потребностью во внимании, за которое дома ей приходилось сражаться; внутренним конфликтом между тем, какова она есть, и тем, чего, по ее мнению, от нее ждут окружающие.
Отец не любил. Синдром единственного ребенка. Дитя развода.
Все это клише, и каждое справедливо. Я имею полное право так говорить, потому что я и сама – клише.
На экране моих «умных» часов мигает хронометраж записи сегодняшней сессии: 1:01:52. Жму «Отправить на смартфон» и наблюдаю, как маленький таймер из серого делается зеленым, пока файл перекачивается на телефон, одновременно синхронизируясь с ноутбуком. Технология. Из детства мне помнится, как каждый из докторов брал в руки мою историю болезни и принимался ее листать, пока я сидела на похожих одна на другую истертых кушетках и разглядывала картотеки, битком набитые чужими проблемами. Полные таких же людей, как и я сама. Каким-то образом это помогало чувствовать себя не такой одинокой, почти нормальной. Металлические ящики на четыре отсека символизировали возможность того, что и мне однажды удастся выразить свою боль – описать ее словами, криком, рыданиями, – а потом, когда заведенный на час таймер дотикает обратно до нуля, мы попросту закроем папочку, вернем ее на нужную полку, запрем там на ключ и забудем про ее содержимое до следующего сеанса.
Пять часов. Пора закрываться.
Я смотрю на экран, на чащобу иконок, в которые превратились мои пациенты. Вообще-то, закрыться мне невозможно. Они постоянно изыскивали способ меня найти – по имейлу, через соцсети, – во всяком случае, до тех пор, пока я не махнула рукой и не поудаляла отовсюду свои профили, когда мне вконец надоело копаться в панических личных сообщениях от клиентов, которых опять прихватило. Я всегда работаю, всегда наготове, как круглосуточный магазинчик, мигающий во мраке неоновой вывеской «Открыто» в отчаянных попытках выжить.
На экране выскакивает сообщение о загруженной записи. Я кликаю на него, даю файлу название «Лэйси Деклер, сессия 1», потом отрываю взгляд от компьютера и щурюсь на пыльный подоконник – в свете заходящего солнца окружающая меня грязь еще заметней. Снова прокашливаюсь, несколько раз подряд. Наклоняюсь, берусь за деревянную ручку, выдергиваю наружу нижний ящик письменного стола и начинаю копаться в персональной офисной аптечке. Разглядываю баночки с таблетками, от банального ибупрофена до рецептурных средств с названиями попричудливей: алпразолам, элениум, диазепам. Отпихнув их в сторону, достаю коробку растворимого витамина С, высыпаю содержимое одного пакетика в стакан с водой, размешиваю пальцем. Делаю несколько глотков и начинаю писать имейл.
Шэннон,
поздравляю с окончанием рабочей недели! Только что провела отличную первую сессию с Лэйси Деклер – спасибо, что направила ее ко мне. Хотела уточнить насчет лекарств. Насколько я вижу, ты ничего ей не выписала. Исходя из сегодняшней сессии, думаю, ей пошел бы на пользу небольшой курс «Прозака». Как по-твоему? Противопоказания?
Хлоя
Нажимаю «Отправить» и, откинувшись в кресле, допиваю свою жидкость со вкусом мандарина. Остаток порошка на дне стакана течет медленно, словно клей, мои зубы и язык покрываются шершавым оранжевым налетом. Ответ приходит через несколько минут.
Хлоя,
не стоит благодарности. Я не возражаю. Можешь сама выписать.
PS Как насчет встретиться вскорости, промочить горло? Расскажешь мне поподробней о близящемся СОБЫТИИ!
Доктор Шэннон Тэк
Я поднимаю трубку офисного телефона, набираю номер аптеки, упомянутой Лэйси – я и сама ею пользуюсь, это очень кстати, – и попадаю прямиком на автоответчик. Записываю сообщение.
– Алло, это доктор Хлоя Дэвис, – диктую имя и фамилию по буквам. – Я звоню, чтобы выписать рецепт для Лэйси Деклер, – снова диктую по буквам, – дата рождения шестнадцатое января две тысячи четвертого года. Я рекомендую пациентке начать курс «Прозака», десять миллиграммов в день в течение восьми недель. Продлевать не нужно. Спасибо.
Делаю паузу, барабаню пальцами по столу.
– Я также хотела бы продлить рецепт другому пациенту, Патрику Бриггсу, – по буквам, – дата рождения второе мая тысяча девятьсот восемьдесят второго года. «Ксанакс», четыре миллиграмма в день. Повторяю, доктор Хлоя Дэвис. – Диктую номер своего телефона. – Благодарю вас.
Кладу трубку и смотрю на нее, неподвижно лежащую на телефонном аппарате. Взгляд непроизвольно дергается к окну – заходящее солнце окрасило мебель из красного дерева в моем кабинете в оранжевый оттенок, цветом не слишком отличающийся от клейкого осадка, что засыхает на дне стакана. Смотрю на часы – семь тридцать, – закрываю свой ноутбук и подпрыгиваю на месте, когда телефон с пронзительным звуком пробуждается к жизни. Бросаю взгляд в его сторону, но офис уже закрыт, и сегодня пятница. Я продолжаю собираться, игнорируя трезвон, и тут соображаю – может быть, мне перезванивают из аптеки, чтобы что-то уточнить. После очередного звонка я все же беру трубку.
– Доктор Дэвис, – говорю я.
– Хлоя Дэвис?
– Доктор Хлоя Дэвис, – уточняю я. – Чем могу помочь?
– Однако к вам так просто не дозвонишься!
Голос принадлежит мужчине, и он сердито усмехается, словно я его чем-то обидела.
– Прошу прощения, вы – пациент?
– Я не пациент, – отвечает голос, – но я вам целый день звоню. Целый день. Ваша регистраторша отказывалась перевести на вас звонок; дай, думаю, попробую вечером, может, на автоответчике сообщение оставлю… Не ждал, что вы трубку возьмете.
Я морщу лоб.
– Видите ли, это мой офис. На личные звонки я в рабочее время не отвечаю. У Мелиссы инструкция переключать на меня только пациентов… – Тут я замолкаю, не понимая, с чего это решила распинаться перед незнакомцем и излагать ему распорядок собственной практики. Добавляю своему голосу немного жесткости. – Могу я узнать, с кем разговариваю? Кто вы такой?
– Меня зовут Аарон Дженсен. Я – журналист из «Нью-Йорк таймс».
У меня перехватывает дыхание. Я поспешно кашляю, хотя звук, наверное, такой, будто я подавилась.
– Вы там в порядке? – спрашивает он.
– Да, – отвечаю я, – просто в горле немного першит. Прошу прощения, вы сказали, «Нью-Йорк таймс»?
Стоит вопросу вырваться, и я уже готова себя возненавидеть. Знаю я, что ему нужно. Сказать по правде, я этого ожидала. Чего-то подобного. Не обязательно «Таймс», но чего-то в этом духе.
– Вы меня поняли? – неуверенно переспрашивает он. – Я из газеты.
– Да, я знаю, что это такое.
– Я пишу очерк о вашем отце и хотел бы с вами побеседовать. Как насчет кофе?
– Прошу прощения, – повторяю я, чтобы он замолчал. Мать вашу! Что ж я все время извиняюсь-то? Делаю глубокий вдох, прежде чем продолжить: – Мне не о чем с вами разговаривать.
– Хлоя…
– Доктор Дэвис!
– Доктор Дэвис, – повторяет он со вздохом. – Близится годовщина. Двадцать лет. Уверен, вы и сами знаете.
– Само собой, знаю, – резко отвечаю я. – Прошло двадцать лет, и ничего за это время не изменилось. Девочки по-прежнему мертвы, отец по-прежнему в тюрьме. Что вам всякий раз нужно-то?
Аарон на другом конце провода молчит; я понимаю, что и так уже слишком много ему сказала. Удовлетворила болезненную журналистскую страсть вскрывать чужие раны ровно тогда, когда они готовы зажить. Удовлетворила достаточно, чтобы он ощутил на языке металлический привкус и захотел еще, подобно акуле, которую манит запах крови.
– Но вы-то изменились. Вы и ваш брат. Читатели будут рады узнать, как у вас дела – как вы справились.
Я закатываю глаза к потолку.
– А ваш отец? – продолжает Дженсен. – Может статься, он тоже изменился… Вы не пробовали с ним поговорить?
– Мне не о чем разговаривать с отцом, – отвечаю я. – И с вами. Прошу больше мне не звонить.
Я заканчиваю разговор, бросив трубку на рычаги – резче, чем намеревалась. Опускаю взгляд и вижу, что у меня дрожат пальцы. Поправляю прическу, чтобы чем-то их занять, и гляжу в окно. Небо сделалось темным, чернильно-синим, а солнце – пузырьком на самом горизонте, готовым вот-вот лопнуть.
Я снова поворачиваюсь к столу, хватаю сумку и встаю, оттолкнув кресло. Бросаю последний взгляд на настольную лампу, медленно выдыхаю, потом выключаю ее и неуверенно двигаюсь сквозь мрак.
Незаметных для постороннего взгляда приемов защиты, которыми мы, женщины, подсознательно пользуемся на протяжении дня, превеликое множество. Защиты от призраков, от затаившихся хищников. О которых повествуют назидательные истории и городские легенды. Сказать по правде, эти способы незаметны настолько, что мы сами их почти не осознаем.
Уходи с работы прежде чем стемнеет. Одной рукой прижимай к груди сумочку, а в другой держи наготове ключи, зажав их между пальцами, словно оружие, – и осторожно подходи к машине, стратегически припаркованной прямо под фонарем ровно на тот самый случай, если закончить работу засветло все же не получится. Оказавшись рядом с машиной, сперва проверь заднее сиденье, а потом уже отпирай дверь. Возьми в руку телефон, держи его покрепче и так, чтобы указательным пальцем можно было сразу задействовать быстрый набор 911. Сядь в машину и сразу запри двери. Заведя мотор, не стой на месте, немедленно отъезжай.
Выехав с парковки рядом со зданием, где у меня офис, я сворачиваю в направлении от центра. Остановившись на светофоре, бросаю взгляд – надо полагать, по привычке – на зеркало заднего вида и морщусь, увидев в нем свое отражение. На улице духота, да такая сильная, что кожа покрылась тусклой пленкой; мои каштановые волосы, в обычное время прямые, сейчас слегка вьются на кончиках; в подобный беспорядок их может привести только лето Луизианы.
Лето Луизианы…
Как много для меня всего в этой фразе! Я здесь родилась. Ну, не то чтобы именно здесь, не в Батон-Руже. Но все-таки в Луизиане. В крошечном городке Бро-Бридж – мировой столице раков. Отчего-то мы этим званием очень гордимся. Примерно как Кокер-Сити в Канзасе гордится своим веревочным клубком в две с половиной тонны весом. Подобные вещи придают совершенно бессмысленному месту хоть какое-то значение.
А еще в Бро-Бридже меньше десяти тысяч населения; иными словами, там все друг друга знают. Или, если конкретней, там любой знает меня.
В детстве я всякий раз дождаться не могла, когда же придет лето. Сколько у меня воспоминаний о жизни на болотах! Вот я высматриваю аллигаторов на озере Мартин и громко кричу, заметив под ковром из водорослей пару маленьких жадных глазок. Мой брат хохочет надо мной, и мы кидаемся врассыпную с воплями: «До свиданья, аллигатор!»[1]. Вот я делаю себе парик из испанского мха, которым густо заросли деревья на обширных задворках нашего дома, а потом несколько дней вычесываю из головы клещей-кожеедов и капаю на красные опухшие укусы бесцветным лаком для ногтей, чтобы не так чесалось. Вот откручиваю свежесваренному раку хвост, чтобы сразу досуха высосать голову.
Только за воспоминаниями о лете следуют и воспоминания об ужасе.
Когда начали пропадать девочки, мне исполнилось двенадцать. Девочки были немногим старше меня самой. На дворе стоял июль 1999 года, и луизианское лето обещало быть жарким и влажным.
А потом все в одночасье переменилось.
Помню, как в то утро я забрела на кухню. Было еще рано; я терла заспанные глаза, волоча за собой по линолеуму мятно-зеленое покрывало. Я под ним чуть ли не с младенчества спала, а что края обтрепались, мне даже нравилось. Помню, как стала дергать пальцами ткань, вроде нервного тика, когда увидела перед телевизором обеспокоенных родителей. Они о чем-то шептались.
– Что случилось?
Родители обернулись ко мне, вытаращив глаза от неожиданности, но все же успели выключить телевизор, прежде чем я успела увидеть то, что на экране.
Ну, то есть они так подумали.
– Радость моя, – сказал мне отец, шагнув мне навстречу и обняв – крепче, чем обычно. – Все в порядке.
Только ничего не было в порядке. Это я сразу почувствовала. По тому, как отец меня обнимал, по тому, как у мамы, когда она отвернулась к окну, дрожала губа – точно так же, как дрожала сегодня губа у Лэйси, когда она заставила себя осознать то, что и так знала с самого начала. Осознать то, что она стремилась отпихнуть от себя подальше, делая вид, будто все это неправда. Я успела заметить ярко-красный новостной заголовок внизу экрана, и он уже навеки впечатался в психику – набор слов, разом изменивший всю мою жизнь.
ПРОПАЛА ДЕВОЧКА ИЗ БРО-БРИДЖЕ
Когда тебе двенадцать, ты еще не видишь в словах ПРОПАЛА ДЕВОЧКА зловещий смысл, столь очевидный старшим. Сознание не рисует автоматически жуткие картины: похищение, насилие, убийство. Помнится, я еще подумала: а где она пропала? Наш дом стоял на участке в добрых десять акров; мне и самой не раз доводилось там теряться, когда я охотилась в болоте на жаб или обследовала пока еще не знакомые заросли, выцарапывала собственное имя на коре ничем не примечательного дерева, сооружала крепости из поросших влажным мхом веток. Как-то раз даже умудрилась застрять в небольшой пещере – норе какого-то животного; ведущий туда чуть приподнятый над землей лаз выглядел одновременно пугающе и заманчиво. Брат привязал мне к ноге кусок старой веревки, я легла на живот и принялась, извиваясь, заползать в холодную, темную пустоту, крепко зажав зубами цепочку карманного фонарика. Я ползла все глубже и глубже, позволив тьме поглотить себя целиком, – и помню, какой чудовищный ужас меня охватил, когда я поняла, что выбраться самостоятельно уже не смогу. Так что, увидев кадры, на которых поисковые группы продирались сквозь густую листву или шлепали по болоту, я никак не могла отделаться от мысли – а что будет, если я когда-нибудь «пропаду» сама, если меня станут искать так же, как сейчас ищут ее.
«Она найдется, – думала я. – А когда это случится, ну и дурой же она себя почувствует, узнав, какая поднялась суматоха…»
Только она не нашлась. А три недели спустя пропала другая девочка.
Через четыре недели – еще одна.
К концу лета исчезли шесть девочек. Сегодня здесь, а завтра уже нет. Пропали без следа.
И одна-то пропавшая девочка – слишком много, а шестеро, да еще в Бро-Бридж – в крошечном городке, где, стоит одному ребенку бросить школу, в классе делается непривычно пусто, а стоит переехать семье, на улице становится очень тихо, – оказались тяжестью почти невыносимой. Не обращать внимания на их отсутствие было невозможно; в небесах над городом словно нависло зло, подобно надвигающейся буре, от которой все внутри леденеет. Это зло ты чувствовала кожей, ощущала на языке, видела в глазах любого встречного. Город, где все доверяли друг дружке, оказался в плену неодолимого недоверия, подозрительность укоренилась так прочно, что не избавишься. Все задавались одним и тем же молчаливым вопросом.
Кто следующая?
Был объявлен комендантский час, с наступлением темноты закрывались все магазины и рестораны. Мне, как и всем девочкам в городе, запретили выходить на улицу после захода солнца. Да я и днем-то чувствовала, что зло может скрываться за любым углом. Предчувствие, что это буду я – что я следующая, – оставалось со мной всегда, постоянное, удушливое.
– Не переживай, Хлоя! Тебе бояться нечего.
Мой брат закинул на плечо рюкзак – рано утром, собираясь в летний лагерь. А я опять плакала, мне из дому-то выйти страшно было.
– Ей есть чего бояться, Купер. Все очень серьезно.
– Она еще слишком маленькая, – ответил он. – Двенадцать всего. Он-то, если не забыла, старшеклассниц предпочитает.
– Купер, ради бога!
Мама присела на корточки со мной рядом, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, поправила мне непослушную прядь волос.
– Все очень серьезно, моя хорошая, но ты просто будь осторожна. И внимательна.
– Не садись в машину к незнакомцам, – вздохнул Купер. – Не гуляй в одиночку по темным переулкам. Все очень просто, Хло. Главное, не будь дурой.
– Те девочки не были дурами, – отрезала мама негромко. – Им не повезло. Оказались в неподходящем месте в неподходящее время.
…Я сворачиваю на парковку аптеки и подъезжаю к окошку обслуживания для автомобилей. Человек за стеклом занят расфасовкой разнообразных пузырьков по бумажным пакетам. Он открывает окошко, даже не потрудившись поднять взгляд.
– Имя?
– Патрик Бриггс.
Он все же поднимает глаза, поскольку я явно не Патрик. Нажимает на компьютере перед собой несколько клавиш.
– Дата рождения?
– Второе мая, тысяча девятьсот восемьдесят второй.
Развернувшись, сотрудник аптеки принимается шарить в корзине с литерой «Б». Я внимательно слежу за тем, как он достает оттуда пакет и снова идет ко мне, и крепко сжимаю руль, чтобы не выдать беспокойства движениями пальцев. Он наводит сканер на штрихкод, я слышу писк.
– Как принимать лекарство, вам известно?
– Вполне. – Я улыбаюсь ему. – Вопросов нет.
Он проталкивает пакет из своего окошка в окно машины; я его ловлю, запихиваю поглубже в сумочку, снова поднимаю стекло и отъезжаю, даже не сказав «спасибо».
Следующие несколько минут я просто веду машину, а сумочка на пассажирском сиденье словно бы светится – внутри таблетки. В свое время меня поражало, насколько легко получить лекарства за другого человека: если можешь назвать его дату рождения, записанную в базе данных аптеки, большинство фармацевтов даже и не попросят тебя предъявить никакой документ. А если кто и попросит, чаще всего удовлетворится несложным объяснением. «Вот черт, права в другой сумочке остались… Я – его невеста, могу и адрес назвать, хотите проверить по базе?»
О проекте
О подписке