служить или бунтовать против них, но объект служения или бунта дан извне. Чтобы изведать абсолютную свободу поисков цели, он должен был бы остаться один, а это невозможно, поскольку человек, не воспитанный среди людей, не может стать человеком. Этот… мой, это должно быть существо, не имеющее множественного числа, понимаешь?
– А, – сказал он, – и как я сразу… – и показал рукой на окно.
– Нет, – возразил я. – Он тоже нет. Он упустил шанс превратиться в Бога, слишком рано замкнувшись в себе. Он скорее анахорет, отшельник космоса, а не его Бог… Он повторяется, Снаут, а тот, о котором я думаю, никогда бы этого не сделал. Может, он как раз подрастает в каком-нибудь уголке Галактики и скоро в порыве юношеского упоения начнет гасить одни звезды и зажигать другие. Через некоторое время мы это заметим…
– Уже заметили, – кисло сказал Снаут. – Новые и Сверхновые… По-твоему, это свечи его алтаря?
– Если то, что я говорю, ты хочешь трактовать так буквально…
– А может, именно Солярис – колыбель твоего божественного младенца, – добавил Снаут. Он все явственнее улыбался, и тонкие морщинки окружили его глаза. – Может, именно он и является, если встать на твою точку зрения, зародышем Бога отчаяния, может, его жизненная наивность еще значительно превышает его разумность, а все содержимое наших соляристических библиотек – только большой каталог его младенческих рефлексов…
– А мы в течение какого-то времени были его игрушками, – докончил я. – Да, это возможно. Знаешь, что тебе удалось? Создать совершенно новую гипотезу по поводу Соляриса, а это действительно кое-что! И сразу же получаешь объяснение невозможности установить контакт, отсутствию ответов, определенной – назовем это так – экстравагантности в обхождении с нами; психика маленько