Глава 1. Гнездо

Иногда, очень редко, случается так, что я слышу песнь ночного города. Это бывает в те дни, когда вокруг особенно тихо. Молчание мрака вдруг прорезает нежная едва уловимая мелодия, будто прилетевшая издалека и случайно заплутавшая среди многоэтажек и подворотен. Город поёт без слов, убаюкивает своих жителей, принося им дивные сны, и тогда мне хочется верить, что всё в этом мире действительно имеет свою силу. Это любимые слова моей мудрой тётушки Инессы, но вспоминаю я их обыкновенно лишь в подобные таинственные ночи, когда ощущаю себя неотъемлемой частью этого большого города – незримой тенью средь мириад погасших окон.

А с наступлением утра мир как будто вновь теряет глубину и наполняется привычной рутиной и бестолковым шумом. Вот опять пронзительно поскрипывает несмазанными петлями дверь, ведущая в комнату, а на кухне, сцепившись, как две галки, во весь голос кричат друг на друга дорогие тётушки. Порой это кажется таким невыносимым, что вся квартира трещит по швам, как старое платье.

– …Ты не можешь так говорить! Я в ответе за своего сына! – высокий голосок тёти Анфисы вспарывает воздух, разносится эхом по комнатам и звонкими искрами ещё какое-то время мечется в стекляшках хрустальной люстры, венчающей собой потолок нашей прихожей.

– А на тройняшек и гнездо тебе, как всегда, плевать с высокой колокольни?! – отвечает ей низкий и грудной голос тётушки Инессы, которая хоть и не любит подобного рода разборки, но почему-то с завидным постоянством раз за разом становится их участницей.

– София оставила их тебе! Это всё не моя забота!

Я тяжело вздыхаю и пальцем провожу сквозь пламя свечи, зажатой в моих ладонях. Этот скандал идёт уже по третьему кругу который раз на этой неделе, и ни я, ни мои сёстры так и не можем сказать, в чём же заключается его суть, сколько бы ни подслушивали. Итогов у него тоже никаких нет, только всю квартиру заволакивает чёрным смолистым туманом, дышать в котором практически невозможно. То ещё удовольствие бродить после по комнатам, будто где-то неподалёку горят торфяные болота, но почему-то никого это совершенно не волнует.

Палец после свечи мгновенно окрашивается слоем копоти, и я его сразу же без каких-либо угрызений совести вытираю о чистую простыню на кровати. Всё равно не моя – тёти Анфисы, а её вещи совсем не жалко.

– Ты выбросишь их из гнезда, как только появится шанс!

– Будто бы ты с Гаврилой поступишь иначе? – возмущённо восклицает Анфиса.

– Я никогда не прогоню ни его, ни тебя, пока сами не попроситесь!

– Это только на словах! А на деле, знаю я, выставишь за порог, как щенка, потому что печёшься только о своих девчушках!

Громкий удар кулаком по обеденному столу разрывает вязкую тишину, царящую в остальной квартире. Я втягиваю голову в плечи, предчувствуя скорую развязку.

– Пока я – старшая в этой семье, никто не смеет сомневаться в моих словах! – гремит гневный голос тётушки Инессы. Противно скрежещет отодвигаемый стул, и на кухне становится на одну душу меньше. Эта душа, правда, сразу же возникает на пороге смежной с кухней комнаты, где и сижу я на краешке кровати, свесив ноги вниз и ловя капельки воска, сползающие вниз по свече белыми червячками.

– Варя, убери там, – строго просит тётушка и уходит. На моих глазах она поворачивает свой медный ключик в замочной скважине двери, ведущей в кладовку, и сразу же исчезает за ней. Совсем исчезает, покидая гнездо бесшумно, как привидение, и, судя по всему, не намереваясь сюда возвращаться раньше ужина. И куда только она сбегает так рано утром в выходной день?

– Варя, вот и ты, наконец! – едва завидев меня на входе в кухню, нетерпеливо восклицает тётя Анфиса, даже не озаботившись пожеланием доброго утра. – Мы тут с Инессой слегка повздорили… Ну да это не так важно! Мне пора уже бежать.

Она словно не знает, что я опять подслушивала из её комнаты и в курсе всех криков. Трудно, знаете ли, не подслушивать, когда весь дом ходуном ходит от таких воплей с самого утра.

– Варя, ты тут всё прибери! Только тщательно! А то вчера ты ванну вроде бы мыла, а разводы грязи на стенах остались, будто ты её и не касалась, – уже засовывая ноги в туфли в прихожей, беспрерывно бормочет Анфиса. Через пару секунд хлопает входная дверь, и тёти уже и след простыл, как не было.

Остаюсь лишь я, белая истекающая воском свеча и непроглядная тьма, сажей поднимающаяся под самый потолок кухни.

Вечно я за всех убираюсь, а потом ещё и упрёки выслушиваю!

Размахивая свечой из стороны в сторону, я начинаю ходить от стены к стене, прогоняя туман, набежавший от злых слов тётушек, и стараясь не брызгать воском на пол. А то мне же и придётся его соскабливать потом.

Клубы медленно и неохотно развеиваются. Едва во всей квартире светлеет, я слюнявыми пальцами гашу фитиль и быстрее выбрасываю в мусорку полностью почерневшую свечу.

Вечером, как и ожидалось, про скандал никто даже не вспоминает. Вся семья собирается за одним столом на ужин к восьми часам, как заведено. Сперва все молчат и сосредоточенно жуют курицу, пересушенную в духовке моей старшей сестрой Ольгой, которая уже какой год пытается отыскать в себе несуществующие задатки великого повара. А после, выковыряв из зубов резиновые волокна, за чаем с конфетами мы с ленцой делимся последними новостями дня.

– Кстати, нас просили заглянуть в художественную школу, – первой заговаривает тётя Анфиса, с противным звуком прихлёбывая горячий чай.

– Андрей Васильевич опять? – спрашивает тётушка Инесса. – Не иначе снова у них в западном коридоре шалят.

– Не в этот раз! – с лёгкой гордостью отвечает Анфиса. – Говорит, лица являются.

– Лица? – переспрашивает круглый, как шарик, румяный Гаврила, набивая щёки покупным печеньем. – Что ещё за лица такие?

– Надо смотреть, – лаконично произносит Инесса. – Но не в ближайшее время.

– Он завтра просит, – между делом упоминает её сестра.

– Никак не могу. Ни завтра, ни послезавтра. Ни вообще на этой неделе.

– Что у тебя там за дела ещё такие? – ворчит Анфиса, её чашка звонко ударяется о дно блюдца.

– Сама знаешь. У Брусникиных в окна заглядывают. Надо весь день караулить на подоконнике, как наседке, чтобы не пропустить. Ещё на работе двое на больничном – заменять их некому, кроме меня. Ничего не поделать, подождёт Андрей Васильевич со своими лицами.

– Ой, а можно мы сами посмотрим на лица, тётушка? – тихим голосом просит Лера, моя младшая сестра. Прелестный ангел с шаловливой душой, которого иначе как Лерочкой никто в семье не зовёт, хотя ей давно уже не пять лет.

– Нет, мой птенчик. – Склонившись к племяннице, Инесса гладит её по светлым торчащим во все стороны волосам, выгоревшим на солнце. – Неясно, что там Андрею Васильевичу привиделось. Вечно он придаёт ничего не значащим вещам чересчур много смысла. Мне нужно лично во всём убедиться.

– Ну мы ведь тоже с таким справимся, – ворчу я со своего места, посасывая леденец.

Тётушка бросает на меня поверх маленьких очков свой непроницаемый серый взгляд. В нём читается огромная бездна опыта и капелька сомнений.

– Ты так в этом уверена?

После подобного вопроса обыкновенно никто уже ни в чём уверен не бывает. Вот и я иду на попятную.

– Нет…

– Вот и не стоит пытаться прыгнуть выше головы.

– Но мы ведь можем и помочь чем-нибудь! – просится Ольга. – Так всё лето пройдёт, опять школа начнётся, а мы все каникулы по комнатам просидим…

– Будто есть в этом что-то дурное, – бормочет Анфиса себе под нос и сразу же скрывается от недовольных взглядов за чашкой с чаем.

– Ничего интересного предложить не могу. – Инесса пожимает плечами, отчего её чёрная пушистая шаль чуть сползает на спину, но тётушка сразу же ловит беглянку. – Хотя есть одно дело… В гнезде последнее время не слишком спокойно. Вредители повылезали из своих щелей, будто предчувствуют перемены. Нужно их изводить, пока не попрятались обратно.

– Всё верно они предчувствуют. – Прищурившись, Анфиса прожигает сестру непримиримым взглядом.

– Умолкни, ворона, – резко шикает тётушка в ответ. – Так вот. У меня в шкафу стали вещи пропадать. Думаю, сами знаете, что делать. Мне возиться неохота, да и некогда, так что выведите древоточцев и отыщите все мои пропажи. Такое вам по силам, думаю.

Ольга сразу же расцветает, я тоже охотно киваю головой, радуясь, что хоть какое-то занятие появилось. Нечасто нам доверяют полноценную работу.

– Гаврила, – обращается Анфиса к сыну. – Ты тоже помоги.

– Ладно, мам, – лениво бурчит он в ответ, хотя по блеску в глазах видно, что в душе он очень даже рад новому делу, рад, что и о нём не позабыли.

– Так и порешим.

Тётушка хлопает в ладони, закрепляя свои слова, и после возвращается к чаю. Вновь стучат ложечки, шуршат фантики, и наша семья быстрее заканчивает ужин, расходясь по своим комнатам.

Едва утром тёти покидают гнездо, разлетаясь по своим делам, мы уже готовы взяться за дело. Нам доверили работу! Давно такого не было, и надо не подвести семью, сделать всё по уму и как можно более гладко, чтобы и придраться было не к чему.

Ольга первой просыпается, будит нас с Лерой, свернувшихся клубочками на своих кроватях, и зовёт Гаврилу, который в одной пижаме сразу же прибегает на зов, будто давно уже сидел в коридоре под дверью и только и ждал приглашения войти.

– Давайте-давайте! – поторапливает старшая сестра, заплетая свои длинные волосы в крепкую толстую косу. – Быстрее начнём, быстрее похвастаемся результатами! Сейчас сделаю завтрак, и – за работу!

Ольга удаляется на кухню, с щелчком зажигает газ и начинает лазать по шкафам, гремя посудой, как беспокойный призрак. Я слышу, как тихо напевает она себе под нос какую-то навязчивую мелодию и, шлёпая тапочками, бродит туда-сюда, пребывая в отличном расположении духа.

Мы же с Лерой, протирая заспанные глаза, идём умываться. В ванной зеркало опять забрызгано мятной зубной пастой, и её свежий аромат витает над раковиной.

Моя младшая сестра что-то невнятно бормочет, не вынимая щётки изо рта. Белая пена течёт у неё по губам и капает на воротник пижамы.

– Неряха! – Я мокрой ладонью убираю мятную кляксу с её одежды. – Чего ты там сказала?

– У меня вчера бусины под кровать закатились, – повторяет Лера, и вновь пачкается пастой. – Я собрать их пыталась, но не достаю…

– Сейчас посмотрим, – обещаю я, а сама слежу, как бы Лера вся в белой пене не вымазалась. Удивительный ребёнок – она может выглядеть невинным ангелом, сидя в центре лужи. Грязь пристаёт к ней как намагниченная, а Лера даже внимания на это не обращает. Если бы не мы с Ольгой, то она бы уже давно превратилась в дикарку со спутанными волосами, чумазым личиком и дырявой, как решето, одеждой.

В нашей общей детской сестра первым делом лезет под свою старую металлическую кровать и указывает пальцем куда-то в угол.

– Вон там! Видишь? Они рассыпались, и я не дотягиваюсь.

Я сажусь на четвереньки, ухом касаюсь холодных половиц и заглядываю под кровать. Там темно и ужасно пыльно, хотя недавно моя метёлка была и в этом безрадостном месте – я готова поклясться! Ничего не видно, и только от дыхания клочки пыли перекатываются, как невесомые облака.

– Неси из коридора веник, – строго велю я, и, стоит верной метёлке оказаться в руках, сразу же тянусь ей в дальний угол.