Глава 2. Пташки и Соловьи

В следующие дни новость о кончине герра Хагана и фрау Марии стала самой обсуждаемой не только в пабе «У Мадлен», но и во всем городе.

Эта новость ходила по улицам, проникала в гостиные, на кухни, в кафе и клубы, грелась у каминов, обрастала подробностями, домыслами и сплетнями, и снова выходила на улицы. Люди носили ее в карманах и в руках, с радостью передавали друг другу. Кто-то украдкой торопливо выдыхал ее прямо в ухо собеседнику, кто-то выкрикивал на улицах, а кто-то томно шептал, прикрываясь кружевными веерами.

На похороны пригласили только членов семьи и нескольких коллег. Это породило новую волну домыслов – от версий об изуродованном теле до осторожных предположений, что герр Хаган на самом деле жив.

Уолтера не особенно интересовали эти сплетни и компания «Механические пташки». Он только с брезгливостью отметил среди своих знакомых нескольких особо сокрушающихся о том, что следующий художник может не понять «того особого шарма, который был присущ прошлому».

Гораздо больше Уолтера заботило событие, которого он каждый раз ждал с плохо скрываемым волнением – Хенрик пригласил Мию, и она обещала прийти. Несколько раз она переносила свой визит, присылая надушенные записки Хенрику, но в ближайшие дни обязательно должна была появиться в пабе.

В тот день Уолтер спустился в зал к обеду. Утром он успел сходить к морю, умыться ледяной водой и послушать прибой. Потом вернулся домой и проспал еще несколько часов.

Хенрик сидел за стойкой и читал газету. Уолтер издалека узнал вензель в названии. «Парнас» – газета, чьей статьи об убийстве герра Хагана ждал весь город.

– Ну что, их Пишущие уже нашли убийцу и выдали его толпе? – усмехнулся Уолтер, садясь на стул.

– «Редакция “Парнаса” отказывается от любых комментариев по поводу убийства герра Хагана Хампельмана и его жены, фрау Марии Хампельман до проведения конференции», – процитировал он, не отрываясь от газеты.

– Уолтер, ты проснулся! Хочешь кофе? – рядом словно из ниоткуда возникла сияющая Василика с подносом, полным грязных тарелок.

– Очень, солнышко, только о нем и мечтаю, – улыбнулся ей Уолтер.

– Так подвинь аккуратненько Хенрика и свари мне тоже – я с утра бегаю, устала!

Через секунду ее у стойки уже не было. Уолтер тяжело вздохнул – он никак не мог привыкнуть к простоте здешних нравов.

– Нет, ну ты слышал? – риторически спросил он Хенрика, так и не оторвавшегося от газеты.

– Слышал, как не слышать. На меня тоже вари, – коротко ответил он, отодвигаясь от печки.

Пока Уолтер возился с песком и джезвами, сверху спустился еще один поздно просыпающийся постоялец. Чародейка Сулла появлялась в обеденном зале в полдень, а потом пропадала до ночи. Наверное, пыталась наняться на корабль.

Почему у нее не получалось, Уолтер уже понял. Единственным волшебством, которое она показала за все это время, были несколько искорок, которые она стряхнула с ладони.

На Альбионе гораздо реже пользовались услугами чародеев, предпочитая развивать технику. Но за время жизни в Лигеплаце Уолтер успел сделать некоторые выводы о представителях этой профессии.

Отец обеспечил Уолтеру блестящее образование. Городской университет Альбиона, считающийся лучше всех на континенте, Уолтер закончил с отличием. Но вопросам магии там уделялось удивительно мало времени. Магия считалась пережитком и варварством. Ирония состояла в том, что едва ли не единственной постоянно использовавшейся там магической вещью были антимагические экраны. Чародеи никогда не отличались щепетильностью и исправно поставляли экраны на Альбион, где привыкли дорого платить за свои прихоти.

Альбион всегда был прогрессивен. Именно там на технологической выставке впервые был представлен дирижабль – огромное, кажущееся несуразным чудовище, которое все же могло решить проблему опасных морских путешествий. Впрочем, дирижабли так и не получили большого распространения – во-первых, они постоянно падали, а во-вторых, даже при таких условиях в небе быстро появились воздушные пираты.

С тех пор, как было открыто электричество, на Альбионе считали, что будущее – за этими холодными лиловыми сполохами, которые дал им худой, бледный мужчина из Кайзерстата.

Но, к немалому удивлению Уолтера, выяснилось, что в самом Кайзерстате промышленная революция не мешала чародеям. Они продолжали занимать свои посты, часто нанимались для охраны на корабли и дирижабли, и даже на поездах, отправляющихся с местных вокзалов, обязательно присутствовал штатный колдун или ведьма. Уолтер очень ценил преимущества, которые давало их присутствие, но не мог отделаться от инстинктивной неприязни к этим людям.

Наверное, они просто слишком сильно напоминали ему альбионскую аристократию своей надменностью и непредсказуемостью.

Уолтер уже знал, что существует множество направлений, в каждом из которых свои чародеи, и колдуют они по-разному. И каждый чародей, даже внутри своего направления, колдует по-своему.

Но всех их объединяло одно: эффектность и естественность использования своей силы. Чародеи легко зажигали свечи во всей комнате одним взмахом руки; не задумываясь, ловили падающие предметы, сделав легкое движение пальцами, и часто во время разговора жестикулировали и рисовали в воздухе светящиеся узоры. Сулла же в первый вечер погадала всем желающим и демонстративно выпустила несколько искр с ладони.

Уолтер не знал, чем обычно занимаются слабые чародеи. Ведь наверняка же они существуют.

Но точно знал, чем им заниматься не следовало – наниматься на корабли. Ни один корабль не заходил в порт, не попав по пути в какую-нибудь неприятность. На корабли нападали пираты и морские чудовища, на море часто случались шторма. Надо ли говорить, что у пиратов часто находились свои чародеи, отличающиеся редкой изобретательностью и жестокостью. Уолтер читал о казни чародейки, работавшей на пиратском судне «Крадущийся». Корабль полностью оправдывал свое название – он следовал за жертвой на большом расстоянии и никогда не принимал бой. Если на борту корабля не оказывалось хорошего чародея, который распознавал и отражал чужие чары, пиратская ведьма насылала на весь экипаж болезнь, которая сжигала человека за пару дней. Потом «Крадущийся» приближался к судну, и пираты забирали весь груз, который не могли защитить мертвецы. Правда, это было до того, как антимагические экраны стали доступны всем.

На что надеялась Сулла, если его выводы о ней были верны, Уолтер просто не представлял.

Она сидела за самым дальним столом в углу, и Уолтер видел, как она провожает не замечающую ее Василику злым взглядом каждый раз, когда та проходила по залу. Сулла была в том же платье, в каком и приехала, только плащ из белых ласок сменила грубая серая шаль.

– Госпожа ведьма сидит там уже минут десять и, кажется, очень недовольна тем, что ты к ней не подходишь, – сообщил Уолтер Василике, когда она подошла к стойке за кофе.

– Ой! А раньше ты мне не сказал, – расстроилась девушка.

Спустя минуту она вернулась.

– Далеко не уходи, ей тоже нужен кофе!

– Если я буду постоянно варить вам кофе – к вечеру не смогу играть, – проворчал Уолтер.

– Если ты со своими джезвами так обессилеешь, что не сможешь играть, то я дам тебе отгул. Только если твоих сил при этом хватит бутылку поднять – это будет отгул за твой счет, – усмехнулся Хенрик.

Звякнул колокольчик над дверью. Уолтер оторвался от кофе и поднял взгляд на вошедшего.

– Хенрик, у нас жандарм, – пробормотал он, возвращаясь к джезве.

– Вижу.

Хенрик был абсолютно спокоен, но Уолтер увидел, как он едва заметно кивнул Зэле, читавшей газету в другом углу зала.

Жандарм, едва заметно хромая, подошел к стойке.

Он был высоким и худым. Форменная шинель висела на нем мешком, редкие, мышиного цвета волосы он старательно зачесывал назад, чтобы скрыть плешь. Лицо у него было вытянутым, нос – длинным, а глаза под круглыми очками в проволочной оправе имели совершенно невыразительный, светло-голубой цвет.

– Что вам угодно, уважаемый? – доброжелательно спросил его Хенрик.

– Я хочу знать обо всех ваших посетительницах за эту неделю, – просто ответил жандарм, кладя ладонь на стойку.

Голос оказался тихим и дребезжащим, с заискивающими интонациями.

– Спросите что проще, герр?..

– Унфелих.

– Так вот, герр Унфелих, у нас портовый паб. К нам за неделю приходят и уходят десятков пять женщин разного возраста и разных классов. Кто-то остается на ночь.

Хенрик лукавил. На самом деле из новых постояльцев у них была только Сулла, которая стала платить за комнату, не сумев наняться на корабль. И почти всех, кто появлялся в пабе по вечерам, он знал лично, поэтому мог назвать герру Унфелиху все имена. Но Хенрик не собирался этого делать. Во-первых, жандарм не показал никаких удостоверений, во-вторых, он задал неправильный вопрос.

Видимо, он и сам это понял. Вздохнув, жандарм выложил из кармана на стол удостоверение в черной обложке. Хенрик взял его в руки. Открыл, несколько секунд вчитывался и все больше мрачнел.

– В пабе нет никого, кто бы вам подходил, – холодно ответил он, возвращая удостоверение.

– Позвольте, но это мне решать. Они редко сбегают, но отлично прячутся, герр Хенрик. И так похожи на людей. Вы и сами знаете, верно? Одна из кукол живет у вас дома, – улыбнулся жандарм, и в голосе его не осталось и следа заискивания.

Уолтер вздрогнул. Кофе пролился на песок, дотек до подноса и зашипел, сгорая на раскаленной меди.

– Я закон не нарушаю. И никого не укрываю. Но здесь нет тех, кого вы ищете, только ведьма с Севера. Вы же знаете, герр Унфелих, что куклы не колдуют, – сквозь зубы процедил Хенрик.

– А кто-то видел, как она колдовала? – спокойно поинтересовался жандарм.

– Все видели. Уолтер, видел, как Сулла колдовала?

– Да, – не задумываясь, ответил он.

– Василика, девочка моя, ты видела, как Сулла колдует?

– Так же ясно, как вижу вас, герр Хенрик, – покладисто ответила она.

– Видите. Вам тут нечего искать. А если хотите проводить у меня обыски и допросы – принесите бумагу из Канцелярии, а не только удостоверение и свои домыслы, – сквозь зубы процедил Хенрик.

Уолтер на месте жандарма испугался бы. Герр Унфелих выглядел обычным неудачником, к тому же довольно субтильным, а Хенрик сейчас напоминал разъяренного огненно-рыжего медведя, способного разорвать человека пополам.

Но жандарм сохранял абсолютное спокойствие. Улыбнувшись, он кивнул Хенрику, убрал удостоверение в карман и вышел, напоследок окинув взглядом зал.

– Вот ведь штопаный подонок! – раздался полный возмущения голос Зэлы, едва за герром Унфелихом закрылась дверь.

Зэла швырнула в камин газету, за которой пряталась весь разговор, и села за стойку.

– И правда, удивительно неприятный господин, – отозвалась Василика, подходя к Хенрику и осторожно прикасаясь к его запястью.

– Жалобу напишу и бумагу перцем пропитаю, чтобы, если ей подотрутся, мое недовольство все равно пробрало! Каков подлец! И где, скажите на милость, хваленая конфиденциальность «Механических соловьев»?! – продолжала возмущаться Зэла.

Уолтер только тяжело вздохнул. Он не знал, что сказать.

Все постоянные посетители «У Мадлен» и все работники паба знали, почему он не называется «У Хенрика».

Никто из них не видел Мадлен. Она умерла тридцать лет назад, во время последнего плавания Хенрика. Именно тогда он потерял ногу в сражении и возвращался, не зная, как сказать молодой жене, что ее муж теперь калека. Тогда еще не было механических протезов такого качества. И механических кукол тогда только начали делать. Выходили они неуклюжими, с фарфоровыми лицами.

Но оказалось, что Хенрику некому сообщать плохие новости. Уолтер так и не узнал, умерла Мадлен от болезни или ее убили. Но Зэла показывала ему фотографию. Среди множества фотографий и картинок в рамках, украшавших стены, эта ничем не выделялась. Девушка на ней навсегда застыла в насмешливом полупоклоне. На ней было старомодное длинное платье с корсетом, но длинные волнистые волосы ее остались распущенными, и даже шляпку, обязательную для дам тех лет, она не надела. «Хенрик очень ее любил. У него не было женщин с тех пор, ни одной. Какая-то лебединая верность, или медвежья – уж не знаю, как у них там», – проворчала Зэла, но Уолтер видел, что она искренне сочувствует Хенрику. Они оба не могли разглядеть в лице на фотографии то, что видел там Хенрик, и стекло заслоняло Мадлен от мира так же верно, как могильная плита.

Когда открылась фирма «Механические Соловьи», Хенрик даже не думал туда идти. Они обещали ему не спасение – не могли они вернуть его Мадлен. Только сделать бездушную механическую куклу с ее лицом. Наделить ее не душой Мадлен – воспоминаниями Хенрика о ее душе. Но шли месяцы. Царапающая мысль о коротком утешении все больше и больше разрасталась в сознании. К тому времени у Хенрика был его паб, нетронутые «выходные» после его увольнения с корабля и сбережения на счете. Он мало тратил на себя, не видя в этом смысла. Видимо, одиночество и отчаяние сделали свое дело – Хенрик принес «Механическим Соловьям» все фотографии Мадлен, ее дневники и исписанный крупными почерком блокнот – все его воспоминания о жене, каждой ее привычке, выражениях ее лица, движениях. И пластинку с записью ее голоса он тоже принес.

Хенрик никуда не выходил с Мадлен – это было запрещено договором с фирмой. Но почти никто из владельцев механических копий своих близких и не хотел показывать их людям, предпочитая хранить эту зыбкую ложь от чужих глаз.

К тому же Хенрик не хотел смотреть на себя с Мадлен со стороны. Ведь каждый взгляд прохожего, каждое отражение в витрине могли послужить ему напоминанием, что все это лишь игра. Хенрик ради Мадлен не только потратил все свои сбережения, но и влез в долги. Он говорил, что его Соловушка оставалась вечно тридцатилетней. Так как детей у Хенрика не было, после его смерти Мадлен должны были просто отключить и утилизовать, хотя некоторые завещали хоронить «соловьев» вместе с собой или покупали им места на кладбище.