Говорит "вчера", что "сегодня" было.
Нынче говорят, что вчера постыло.
Говорит уха: о судьбе лопочет.
Голубь во дворе гулит всё, что кочет.
Говорят дома, говорят деревья,
с городом ещё говорит деревня.
Водка говорит, догоняясь пивом,
с дядькой – бузина, с резедой – крапива.
Разговор идёт о делах насущных:
крейсеру не стать авианесущим,
подковать блоху не удасться правой.
Кулачками в грудь бьёт себя неправда,
хилое "вчера" приручить пытаясь;
к волку лезет в пасть, вразумляя, заяц.
Где-то в тишине затерялось "завтра".
Повторяет речь о молчанье мантру.
Непогода нынче. Пасмурно и зябко.
Ветер ветками колотится в окошки.
То зима, прощаясь Золушкою, Зяма,
ищет туфельки хрустальные и брошки.
Фея встретится не скоро, но привычно,
а пока оставил падчерицу ангел,
между небом и землёю закавычив
ожидание с прощанием, как анкер.
Отправляю тебе, Зяма, это фото.
Помнишь школу? Как бузили на уроках?
Выходил к доске ты, точно к эшафоту,
и звучал звонок спасительный до срока.
Я сейчас один, жена ушла к соседям:
смотрят вместе "Поединок" с Соловьёвым.
Ни Америки, ни северных осетий —
только ветер, как в предгориях Айовы.
Кликну мышкой – вот и всё, уже готово.
Наш четвёртый с классной строгой, Октябриной.
Два плаката фоном в будничной столовой.
Чёрно-белый цвет, а кажется карминным…
Крайним слева, Славка Деллинг из Поволжья.
Он в Германии, владеет бакалеей.
Взял девчонку в жёны, сорок лет моложе,
в ус не дует, ностальгией не болеет.
Ностальгия, Зяма, странная забава
для людей, которым выпало родиться
в этой проклятой империи, и право,
раем тут сегодня служит заграница.
Ты живёшь, пускай, в заштатном городишке,
но свободен от боязни, как болезни;
не империей – семьёй своей гордишься —
для истории семейной интересный.
Стары стали, Зяма, многого не помним,
а о многом вспоминать и неохота.
Разве что мелькнёт какой-нибудь топоним
из прошедшего, как огонёк киота.
Едем с ярмарки. Ход жизни не поправить.
На слюде окна вода торит бороздки.
То ли время убивает нашу память,
то ль – серьёзные до одури берёзки.
Деревянные грелки до срока рассыпались в прах
и остались в руках грифы скрипок, что шеи нерях:
то ль обмылки ловить, то ль обломки искать на погостах
средь неясных теней и страны миражей,
где количество лет – лишь довесок к числу этажей,
проштампованных ГОСТом…
Не вернуться, так сгинуть хоть "пробкою" в рыхлый бетон
иль струёй молока в мой эмалевый, белый бидон
(подвезли в шесть утра, я последним успел на раздачу);
за овальным столом ни толкнуться, ни глазом моргнуть,
но не рыцари там – белоглазая чудь
ставит бодро задачу…
Полоса отчужденья лжи и зависти вашей
Станет вмиг наважденьем безысходным и страшным.
Братья станут родные вам врагами навеки.
Не прозреют слепые, не восстанут калеки.
Счастье сгинет, от моли чуда ждать не придётся.
После этих злословий только смерть остаётся.
Полоса безразличья ваших сытых желудков
Неподвластна приличьям, недоступна рассудку!
И научите с пылом, и спасёте без спроса,
В спину всадите вилы, горло вспорете просто,
И во время эфира завопите в экстазе,
Что вы лишь ради мира убиваете, мрази!
Никто не затушит свечу,
Не сядет к плечу в изголовье,
Глаза не прикроет ладонью,
Не скажет – о чём промолчу.
Затворник – истаявший мрак —
Коснётся случайно рассвета.
И вспышкою солнечной где-то
Движенье начнётся в мирах.
Планеты метнутся с орбит.
Молох кровожадный – гиеной —
Восстанет внезапно из тлена,
Осклабясь, на мир поглядит.
Пойдут по дорогам жнецы
С свинцом и стальными серпами,
Усеют могилы крестами
Зловещего бога жрецы.
Никто не придёт на погост.
И душам не будет покоя:
Их матом при жизни покроет,
Стяжавший на смерти прохвост.
Ты говоришь о любви,
Смотришь на паучка,
Ползущего
Под прицелом зрачка,
Тянется медленный блюз…
Ты говоришь о мире,
Но переживший смерть
Безногий мальчишка рядом.
Выбор за ним: смотреть
Или катиться мимо.
Быстро отводишь глаза.
Ищещь смысл бытия…
Зачем тебе это надо?
"Небо, разве же я…?*"
Ты говоришь о слезах
Рано познавших счастье
Думать чужим умом
Ведущего
К стенам разбитым в дом,
Ради преступной власти.
Смотришь на паучка и звучит медленный блюз…
*разве же я сторож брату моему – В Ветхом Завете (Бытие, гл. 4, ст. 9) приводится этот ответ Каина, убившего своего брата Авеля, на вопрос, где находится брат его.
....."Душно! без счастья и воли
.......Ночь бесконечно длинна.
.......Буря бы грянула, что ли?
......Чаша с краями полна!"
.....................Н.А.Некрасов
Что-то стало душновато.
Не пора ли окна настежь?
Жизнь короткая, ребята.
В ложь поверишь – небо застишь.
Мириады звёзд Вселенной
Перестанут загораться:
И кумиру – власти бренной
Вмиг раздастся гром оваций.
Память редко ставит точки,
И желание понятно:
Рисоваться между прочих
На просторах необъятных.
Это старая затея —
Сделать Богом человека.
Мир души давно затерян:
Без неё и царь – калека.
Цель простая – мысль замедлить,
Управлять людей стадами.
Чуть отсыпешь грязной меди,
Глядь! Получше ведь, местами…
Облаков густая вата
Всё сгущается, темнея.
Пред грозою душновато.
Буря б грянула скорее!
Её не замечали никогда.
Ну что за невидаль, на самом деле?
В Галактике творится кавардак:
Центаврики от Тау залетели.
За всем следить попробуй день-деньской,
Хоть длинный он, космический, парсечный.
На Альфе ведь – покуда – Домострой;
А таутята те – не безупречны.
Землян гоняют сверху и направо,
Вдоль Млечного Пути и поперёк.
Вселенной всей народная забава —
Набрать ноль-три, пока непохмелён.
„Соседа с Антареса заберите", —
Орёт надрывно с Сириуса моль: —
„Куда ещё беднее и забитей,
А чистит гад сегодня антресоль!
На антресоли может быть воспряну,
Восстану, то есть, до размеров тли.
Давай, земляне, красную поляну!
Поляну мне накройте, чёрт возьми!
А если нет, я – страшная в азарте —
Раздуюсь мигом и поем бельё.
Со мною планетарно не базарьте!
Залезу в галактический бульон!
Да что бульон, смогу Вселенной править,
Духовностью болезни излечить!
Не всё – бельё и Сириус дырявить —
Микстуру мне сакральную, врачи!
А на Земле вприпрыжку пробегал
Порою зайка из забытой сказки,
По окоёму, в небе – облака.
Всё по уму: без страха, без опаски.
Планета третья, потому – ноль-три.
Помогут, приголубят, приутешат,
Но на беду для этой наглой тли
Не подошёл космический скворечник.
Продёрнута в игольное ушко,
Аэрозолью травлена и сыта,
Среди микстур и прочих порошков
О проекте
О подписке