Конечно, мама тоже могла отправить фотографию обыкновенным письмом, но держалась та на магните из Сочи. Этот упитанный мультяшный дельфин точно не влез бы в конверт. А мама, покупая голубую животину в сувенирной лавке, сказала: «Для коллеги». И ни слова о бабушке.

Но если мама и навещала бабушку, то, наверно, очень редко – деньги всегда приходили по почте.

Глафира приподняла с плиты чайник, чтобы определить по весу, сколько там воды. Цвете показалось, что совсем немного, но бабушка все равно зажгла газовую конфорку. Уже через минуту чайник засвистел.

Цвета украдкой разглядывала бабушку, узнавая в ней черты мамы и даже свои собственные. Остроносая, тонкогубая, узколицая. Только волосы у бабушки и мамы были не длинные, как у Цветы, а подстриженные ровным каре до подбородка. У бабушки, правда, прическа была с перышками седины, а лицо смялось морщинами.

Такой Цвета станет, когда постареет.

Если постареет.

Глафира достала чашку из шкафчика. Одну. И чайный пакетик. Да уж, какая из бабушки знахарка, если она пьет пыль, на которой лежали чайные листья.

Сама Цвета любила травяные сборы. Жаль, что приходилось покупать их в аптеке или супермаркете. Дачи у них не было, а в лес они не ездили. Вроде даже была уважительная причина: однажды Цвета заблудилась в лесу. Но она не помнила этого – совсем маленькая тогда была.

Кипятка хватило на полчашки. Глафира придвинула к внучке наполовину полную, а скорее, наполовину пустую – сейчас Цвета была пессимисткой – чашку и сделала шаг от стола, прислонившись к подоконнику и скрестив на груди руки.

– Что за дело? – спросила она.

Цвета облизнула сухие губы, надавила на тельце чайного пакетика ложечкой, и в воде расплылось малиново-красное пятно.

Девушка, сделав глубокий вдох, выдохнула всего одно слово:

– Приворот.

И покраснела сконфуженно, словно вдруг громко икнула и теперь не знала, куда себя деть.

Приворот.

Да, ей казалось это куда нужнее, чем избавление от страшного сонного ступора.

Цвета по жизни была невидимкой. В буквальном смысле. Она не просто теряла контроль над своим телом, но и упускала его совсем – оно будто растворялось. Тогда как одноклассники росли, дружили друг с другом, ссорились, мирились, влюблялись… и огибали ее, словно ручей – малый камень.

А с новым учебным годом в классе появился и новенький одноклассник. Антон. Он остался на второй год по болезни: у него было что-то с позвоночником. Но с Цветой он своими проблемами не делился, конечно. Девушка ловила слухи из шепотков одноклассниц.

Первого сентября на классном часе Антон сел за последнюю парту, но уже на следующий день спросил Цвету: «Ты одна сидишь?» Цвета вздрогнула, заморгала растерянно, а потом быстро закивала.

Когда-то учителя специально подсаживали к ней одноклассников. Обычно говорунов, потому что с ней они сразу замолкали. Затухали. Но в старших классах все уже садились как хотели, и ее последняя соседка сбежала к подружке. Наверное, Антон думал, что Цвета поможет ему влиться в коллектив, догнать по предметам, освоиться.

И Цвета сразу решила, что он для нее. Что он может ее заметить, выделить. Полюбить. Что он тот принц, который скинет с нее мантию-невидимку. Она не упустит этот шанс, и Антон станет ее другом, а лучше парнем.

Цвете казалось, что она симпатичная, но мальчишки никогда не дергали ее за длинную косу, не дразнили, не увязывались за ней после школы, а позже на дискотеках не приглашали на медленный танец.

Тогда она накупила девчачьих журналов. Стала регулярно красить ногти, не забывать про тушь и блеск для губ. Она попросила у мамы денег и сходила в торговый центр, где сама выбрала себе платье. Ей, правда, больше нравилось ходить в джинсах, но сейчас хотелось просто новую вещь. В своем вкусе.

Она очень редко покупала что-то для себя. Обычно ей всё заказывала мама – с китайского сайта. Розовое, фиолетовое, иногда лазурно-голубое или мятное. Блескучее, шаблонно-девчачье. Хотя сама мама ходила обычно в темном спортивном костюме – работа на улице, да еще собаки со своими лапами и слюнями. Цвета терпела, понимая, что мама, наряжая ее, исполняет собственные мечты и покупает то, что хотела бы носить сама. Она удивилась, когда мама дала ей деньги на шопинг, но даже не посоветовала, что купить. И чуть расстроилась. Порвалась еще одна ниточка их связи. Теперь маме безразлична была и ее одежда.

В магазине Цвета по привычке потянулась к розовому, но вдруг отдернула руку, как от огня, и огляделась. Ведь теперь она могла выбрать одежду любого цвета!

В итоге она взяла коричневое платье из мягкой искусственной замши. Как раз на осень. В нем она себе нравилась. А еще купила блеск с лесными ягодами. Мама ей выдавала обычно с клубникой или вишней.

Цвета была готова лететь навстречу переменам. Теперь и у нее будут длинные переписки по ночам, прогулки за ручку. И объятия. И поцелуи.

Но Антон ничего не сказал про обновку, даже не глянул как следует, только поздоровался равнодушно.

Цвета снова загрустила, но не стала винить парня. Ему, конечно, было не до нее. И ни до кого. Он переживал за потерянный год, ведь теперь был «младше» своих друзей, старался наверстать учебу и явно был не в восторге от внимания новой одноклассницы, да еще троечницы.

Через неделю Антон пересел к Диме. Так Цвета растворилась и для него.

Но она не хотела сдаваться, не хотела исчезать. Поэтому решила сосредоточиться на учебе и подтянуть оценки, чтобы давать Антону списывать, помогая ему с уроками, как тот и надеялся изначально.

Хотя в последнее время с ее здоровьем тоже стало что-то твориться. Ей все время хотелось спать или просто лежать, завернувшись в одеяло, не было сил даже смотреть на экран телефона. Но спать Цвета боялась. Ведь тогда приходил этот жуткий сонный паралич. Тело становилось чужим, а она билась внутри застывшей оболочки, пытаясь найти невидимые нити, чтобы потянуть за них и привести в движение руки и ноги, вернуть управление над этой хитрой конструкцией из мышц и костей. Ведь ее тело было создано для движения, так почему оно отказывалось подчиняться? Наверно, на нее накатила депрессия. Или что-то типа того.

Но нет, скорее всего, это просто одиночество, которое уже невозможно было выносить.

Ей требовались перемены.

И Цвета возвращалась мыслями к бабушке-знахарке…

Глафира секунду глядела на внучку, а потом резко наклонилась вперед и прихлопнула ладонью чашку. Пальцы с черными земляными ободками вокруг ногтей по-птичьи обхватили тонкий фарфор, и Цвета вздрогнула, решив, что чашка сейчас сомнется сотней трещинок, как пустая яичная скорлупа. Стебель чайной ложечки торчал между сухих коричневых пальцев, точно копье, пронзившее жертву.

Бабушка вдруг повернулась к холодильнику:

– А ты помалкивай!

Зачем она обращалась к нему? Там кто-то был? Бред.

Глафира вновь посмотрела на внучку – сурово, колюче – и прошипела сквозь зубы, словно выходил воздух из проколотой шины:

– Тебя должны полюбить добровольно! Иначе не будет счастья!

Цвета пружиной взвилась из-за стола, а бабушка тут же выпрямилась, лишь звякнула тревожно ложечка в многострадальной чашке.

– А я счастья и не прошу! Хочу только, чтобы со мной кто-то был! Я устала! Мне одиноко! – выпалила Цвета и сама испугалась своего громкого голоса.

Мама сейчас бы не узнала ее. Окружающие всегда говорили, что ее девочка слишком замкнутая, слишком тихая.

Глафира покачала головой и опустилась на табуретку, по-прежнему не убирая ладонь с чашки.

– Мама твоя тоже так говорила…

Все, с нее хватит! Цвета резко вышибла из-под бабушкиной руки чашку с чаем. Малиново-красная вода зловеще растеклась по белой клеенке.

– Да мама своих собак любит больше меня! Как будто я у тебя многого прошу! Чужому ребенку ты помогла, я знаю! А мне – не желаешь! Откупаешься деньгами!

Слезы стыда, обиды и злости обожгли Цвете глаза. Она кинулась к двери, вернее, сделала пару шагов в тесном коридоре, сунула ноги в ботинки и вылетела из квартиры, даже не завязав шнурки.

Уже на улице она все-таки привела себя в порядок, дрожащими пальцами еле справившись со шнурками, а когда выпрямилась, снова увидела кудрявую незнакомку. Та все сидела на скамейке у второго подъезда и теперь с любопытством глядела на нее.

Цвета, еще рассерженная на бабушку, не стала отводить взгляд и с вызовом посмотрела на девчонку, которая уже не напоминала лучик света.

На вид незнакомка казалась ее ровесницей. Часть волос была закручена на макушке пучками-рожками, а распущенные пряди отливали неприятным зеленоватым оттенком – видно, дешевый шампунь оказался слишком ядреным. Да еще из локонов тут и там торчали сухие стебельки и листья. Выглядело весьма необычно.

Одета незнакомка была в поношенную синюю толстовку не по размеру и черные линялые джинсы. Даже кроссовки ее теперь не казались такими уж белоснежными.

В другое время Цветана просто бы прошла мимо, но сейчас, взвинченная неприятным разговором с бабушкой, сердито бросила незнакомке:

– Чего?

Девчонка удивленно вскинула зеленоватые брови.

– Это ты мне? – уточнила она.

– А ты еще кого-то видишь? – пробурчала Цвета.

– А ты, значит, видишь меня? – с интересом уточнила девчонка.

– Больная, – пробормотала себе под нос Цвета и пошла к остановке.

– Постой! – незнакомка сорвалась со скамейки и подскочила поближе. – У меня к тебе встречный вопрос. Откуда оно у тебя?

– Что? – не поняла Цвета, замедляя шаг.

– Тело.

– Больная, – повторила Цвета, но вопрос незнакомки холодным камушком упал внутрь.

Почему она это спросила? И почему Цвете этот вопрос на самом деле не показался бредовым? Пальцы снова задрожали, и Цветана досадливо сунула руки в карманы ветровки.

– Тебе помочь? – спросила незнакомка, продолжая семенить рядом. – У тебя внутри омут. Уже глубокий.

– Какой такой омут?

Цвета сама не знала, зачем это спросила. Нужно было быстрее идти к остановке, где людей побольше, – уж слишком подозрительно вела себя настырная девчонка. Мама учила, что с такими людьми надо говорить тихим спокойным голосом. И линять побыстрее.

– Омут… Как бы тебе объяснить, – задумалась незнакомка. – Он из тоски, отчаяния, горечи…

Цвета снова сбавила шаг, будто придавленная словами рогатой девчонки.

– Безысходности, обреченности, уныния, обиды, боли… – чеканила незнакомка.

– Хватит, – глухо сказала Цвета.

И почему-то остановилась, словно желая, чтобы странная собеседница дала ей лекарство, ведь она угадала все ее чувства. Она увидела в ней омут.

– Так что тебя гложет? – спросила рогатая.

Цвета заглянула девчонке в глаза. Они были ярко-зеленые, словно ряска. Цвета вновь разозлилась. Чем ей поможет эта встречная с улицы?

– Ты психолог, что ли? – фыркнула она. – Или сектантка? Конечно, внутри меня омут! Ты не знаешь, что со мной происходит! Отца я не видела, мама вся по уши в работе, бабушка – это тупо конверт с деньгами! – Она говорила все громче, не заботясь о случайных прохожих, да никого и не было на этой тихой улочке. – Ты ничего не знаешь! Не знаешь, как мне тяжело!

– А что ты для себя делаешь? – спросила незнакомка с любопытством врача-исследователя, собирающего анамнез. – Чем ты засыпаешь омут?

Цвета оторопела, потом вздохнула: даже крик ее не замечают. Но она задумалась над словами рогатой.

«Чем засыпаю?» В голове мелькнул образ Антона. Ее несбывшиеся фантазии. И обида на бабушку показалась Цвете черной водой этого самого омута.

– Я пришла к бабушке, – прошептала она.

– Но та тебе отказала, – кивнула незнакомка и вдруг добавила весело: – Тогда я тебе помогу!

Цвета нахмурилась. Эта чудная шла за ней, выспрашивала ее, а теперь предлагает помощь? Наверняка ей что-то нужно. И Цвета машинально глянула на руки рогатой в поисках визитки какого-нибудь центра. А потом, словно внутри разжалась пружина, она отбросила подозрения и сказала, точно бросая вызов:

– Ну помоги!

Терять ей было уже нечего.

– Есть что-то острое? – деловито спросила девчонка. – Ножичек? Иголка?

– А зачем? – не поняла Цвета.

– Тебе же приворот нужен?

Цветана остолбенела: откуда незнакомка это знает? Подслушивала под окнами? Неужели Цвета так громко кричала?

Она медленно кивнула.

– Да, нужен.

Но приворот на крови? Ей попадались только жуткие варианты на менструальной. Цвета тогда сразу закрыла вкладку с текстом. Нет, так привязывать к себе Антона она не хотела.

– У меня его фотография есть, – сказала Цвета. – Скачала из интернета и распечатала. Еще есть его карандаш, я попросила специально перед последним уроком и убежала с ним, чтобы не забрал обратно. А вот волосы, ногти и всякое такое раздобыть не смогла.

– А что-то острое? – упрямо повторила незнакомка. – Нужна кровь. Твоя. Понимаешь, надо живое. На фото и забытые карандаши нашептать может разве что шарлатанка.

Цвета сморщилась, как перед чихом, и вдруг подумала, что до сих пор не знает имени этой рогатой девушки. Ничего о ней не знает.

– Так кто ты такая? – спросила она.

Рогатая хитро глянула на нее глазами-болотцами.

– Бесёна. Но люди обычно зовут меня просто бесом.

* * *

Глафира сначала порадовалась, что разговор с внучкой вышел коротким. Она вытерла с клеенки и с пола красные лужицы разлитого Цветой чая. Капли походили на кровь. Чайный пакетик она кинула в мусорное ведро, туда же отправились и круассаны. Закончив с уборкой, Глафира выглянула в окно.

У дома никого не было, но наверняка внучка где-то рядом: небось дуется, ходит кругами по двору или сидит на соседней скамейке, думает, как к бабке подступиться. А может, вырвала в приступе ярости бархатцы, те, в углу, которые из окна не видно. Не уйдет она так просто, не уйдет, но надо было дать ей время остыть.

Наконец Глафира сунула ноги в галоши и без куртки вышла на крыльцо, осматриваясь по сторонам. Внучки не было.

Неужели она так быстро сдалась?

Глафира торопливо зашла за угол дома и увидела, как Цвета идет к остановке.

Она окликнула ее. И еще раз. Но внучка не обернулась.