Под знаком Рыб (сборник)

Какой ты художник:
Поль Гоген (50%). Твои произведения полны солнца и красок. Они плоские, но плоски не той плоскостью, которой плоски некоторые шутки, а той плоскостью, которой плосок круг, нарисованный на листе бумаги и лишенный рефлекса и тени. Твои произведения лишены вычурности, но не красоты. В них жизнь, пойманная в момент своего расцвета.
Марк Шагал (50%). В твоих произведениях будничное и невероятное совмещены так, что сложно определить, что было на самом деле, а что является лишь сном. Где явь, а где видение? Тона немного приглушены, с примесью синевы. Все то же отсутсвие выпуктости и сложных деталей.

Какая ты музыка:
Эрик Сати (75%). Простые и запоминающиеся мотивы, немного грусти, размеренности. Музыка твоих слов не спешит, не несется галопом.
“Хава нагила, Хава нагила, Хава нагила вэ-нисмэха!!” (25%) Бурная радость еврейского народа.

Какой ты писатель:
Габриэль Гарсия Маркес (80%). Именно тот Маркес, написавший свои рассказы и повести. Твой “Песчаный холм”, подобен “Полковнику никто не пишет” — история долгого ожидания, безнадежного и тягостного. Возможно, ты получишь Нобелевскую премию… Oh, wait! Ты уже ее получил! Как и Маркес, в своих произведениях ты опираешься на этническую колоритность своего народа, на мелкие особенности быта и верований, которые составляют основу жизни детей Израилевых.
Остальные 20% — это огромный букет остальных писателей: Кафка и Гоголь, Коэн и Жид, мистики и (анти)утописты... Кого-то, возможно, не узнал, кого-то просто не знаю.

Какой ты цвет:
Белый. Твои произведения имеют цвет пустыни и палящего солнца, цвет веры и надежды.

Какое ты животное.
Рыба. Естественно, потому что рыбы — праведники, они живут в воде, а вода очищает. С одной только разницей, рыбы немы, а ты — нет.

_____
Ну, а если серьезно, то нашел я пару дней назад на тумбочке у Аарона книгу. Обычно он читает всяких опустившихся маргиналов и я к нему не суюсь, но тут меня заинтересовало две вещи. Первое — книга израильского автора. “Чего это Аарон корнями заинтересовался? — подумал я. — Из него самого еврей хреновый: кашрут и субботу не соблюдает, в синагоге ни разу не был”. Вторая причина — на обложке рыба, из пасти которой торчат человеческие ноги. Не плохое начало, не находите?

Я купил себе сочный фалафель и устроился на подоконнике читать. Солнце слепило глаза, во дворе орали какие-то люди, я вдыхал аромат фалафеля и погружался в атмосферу Израиля…

О Шмуэле Агноне сложно сказать что-то одно, конкретное и обобщающее. Я там пытался дать ему какие-то характеристики, но он настолько непохожий в каждом из своих рассказов, что может создаться впечатление, что их писали совсем разные авторы. В некоторых из них явно проскальзывает тема “освоения” Израиля — то, насколько сложно было людям бросать все и ехать в неизвестность, в Страну (именно так, с большой буквы), в жару, в окружение арабов. Голод, нищета, множество сложностей. Но Агнон не жалуется, он сочувствует. Помимо этого есть рассказы более психологические, они мне напомнили творения французских писателей: о мужчине, ревнующем свою жену к кому-то, который был задолго до него, эта ревность свела его с ума, и о мужчине, престарелом и бедном писателе, влюбленном в молоденькую девушку. Удивительно трогательно описаны эти любовные томления старика. Есть рассказы, более фантастические: среди них и “ожившие” мертвецы, и люди, обратившиеся в рыб, и какие-то неизвестные народы, выстроившие навес от дождя над целой страной. Есть очень смешные, но смех там не из тех, что надрывает живот, а из тех, что радует разум. Этим смехом лишь чуть-чуть смеются глаза.

Больше всего мне понравился рассказ "Целая буханка". Наверное потому, что я любому глубокому и психологичному предпочту нечто абсурдное и непонятное. Опишу лишь в общих чертах: мужчина накануне субботы не купил себе еды и проголадал весь день. Навестил знакомого в надежде поесть у него, но еды он там не получил, зато получил задание — отнести письма на почту. И вот он разрывается между голодом и этим заданием, по ходу случается много странного и совершенно сюрреалистичного. Свой день герой оканчивает в ресторане, но поесть ему так и не удается...

Иногда, для собственного развлечения, я брал отдельные отрывки и читал их с интонацией евреев-одесситов, попробуйте и вы:

Комната у него величиной с маслину, а хозяин, скотина, обнаглел вконец, дерет за нее, как за роскошный дворец, простая служанка ведет себя, как дворянка, рабочие набрались социалистических идей, а богачи, знай, грабят несчастных людей. Телефоны не звонят, а дребезжат, дети не говорят, а визжат, повсюду слышишь одну только брань, пиво не пиво, а какая-то дрянь, в синагогах люди плюют, в магазинах орут, на улице объясняются руками, на работе бездельничают часами, на каждом углу попрошайки, политики здешние — гнусная шайка, все до единого такие идиоты, что это не лезет ни в какие ворота, а местные общественные деятели — только о своем кармане радетели.

На этой позитивной ноте отложу свое перо и пойду на обед. Фалафель фалафелем, а бамбук никто не отменял.

Приписка врача: у пациента, определенно, наступила фаза подъема. Много улыбается и шутит, появился хороший аппетит. Надо таки давать ему читать евреев почаще.
Доктор М. Обриц.

Неловко это признавать, но сборник рассказов одного из величайших еврейских писателей, лауреата Нобелевской премии, Шмуэля-Йосефа Агнона, оставил меня практически равнодушной. Агнон в этом не виноват, просто культура, вырастившая его и пропитавшая его творчество, мне чужда, и я мало о ней знаю. Хотя каждый рассказ в отдельности выглядит вполне "интернациональным", и сложностей с его пониманием не возникает, сборник в целом всё же вызывает ощущение чужой культуры, чужого наследия. И это не было бы проблемой, если бы основной нотой сборника не была ностальгия по прошлому и тема долгого возвращения домой - чтобы разделить их с автором, нужно быть хоть немножечко в теме, а всё это изгнанничество, многовековая тоска по родине, старые еврейские традиции и т.п., понятны мне лишь умом, не сердцем. И хотя можно влюбиться в чужую культуру по рассказам, и многие успешно это проделывают, для меня Агнон таким случаем не стал. Я чувствую себя иностранцем, который приехал куда-то, ему показывают достопримечательности, и гид вещает о каких-то людях, чьи имена он слышит впервые, и вроде бы иностранцу интересно, но на завтра уже ничего не вспомнится. Поэтому мне тяжело даётся рецензия - громить тут нечего, рассказы хорошие, но и на каждое хвалебное слово находится своё "но..."

Например, я люблю сборники рассказов, хорошую малую прозу люблю, и зачастую читаю их с большим удовольствием, чем длинные романы. И некоторые произведения этого сборника оставили сильные впечатления - "С квартиры на квартиру" и "Вечный мир" назову, пожалуй, в первую очередь. Но идея показать разносторонность автора, поместив под одну обложку как можно более непохожие его произведения, у меня лично вызвала отторжение - получилось пёстро и при этом безлико. Отличу ли я теперь Агнона от какого-нибудь другого еврейского писателя? Вряд ли.

Или взять, скажем, язык и стиль автора (в переводе, конечно, так что опосредованно). Чувствуется, что писатель богатый, не вымучивающий слова и не сплетающий натужных кружев, за которыми теряется смысл; чувствуется, как сильно его творчество привязано к народной традиции и к родной культуре. Замечательные выражения встречаются, такие простые, но создающие безупречный, замечательно яркий образ - например, один персонаж говорит, что посадил вокруг своего дома сад, чтобы порадовать землю. Как хорошо и точно сказано - чтобы порадовать землю! С удовольствием ощущаешь это доброе, очеловечивающее отношение к земле, любовь ко всему живому, тёплому, дающему жизнь. Смакуешь образ, в котором всё - голая земля, превратившаяся в цветущий сад, и плодородие вместо пустыни, и необходимость делать что-то не только ради себя. Это всего лишь один пример, а ведь ими полны эти рассказы, они правда очень хорошо написаны, просто, но душевно, и переживания персонажей выражаются так же коротко и ярко. Но - вот опять это "но" - мне не хватило соответствующих знаний, чтобы в полной мере оценить стиль автора. Дело в том, что очень многие хорошие, меткие образы он передаёт через что-нибудь специфически еврейское. Скажем, пишет, что смерти в воздухе было уже больше, чем на одну шестидесятую. И конечно, в сносках объясняется смысл этого выражения, и что оно почерпнуто из традиционных религиозных представлений, согласно которым примесь в одну шестидесятую делает целое подобным этой примеси. Но вы же понимаете, что это как анекдот объяснять - пропадает вся соль. Читатель понял, читатель оценил, читателю как было не близко, так и осталось. И опять же, подчеркиваю - я не писателя в данном случае критикую, а себя, мне знаний не хватило.

А взгляд в прошлое? Хотя я из тех людей, которые считают, что мир, в общем, движется в лучшую сторону, и вернуться на сто/двести/триста/тысячу лет назад отказалась бы наотрез (ну разве что ненадолго, в виде экскурсии, а потом сразу обратно, в уютную современность), тема тоски по прошлому мне, как правило, приходится по сердцу. "Другие берега" Набокова, "У нас дома в далёкие времена" Ганса Фаллады - превосходные, любимейшие образцы этой богатой темы. Люди, обращающиеся к прошлому в таком ключе, как бы носят в себе потерянный рай, в который могут вернуться силой воспоминаний, откуда черпают силы и веру. Мне вообще иногда кажется, что детство - это единственная настоящая жизнь человека. Но эта же тема у Агнона становится какой-то... неоднозначной. Я даже не знаю, как к ней относиться. В некоторых рассказах прошлое - как болезнь. "Развод доктора" - крушение двух жизней, катастрофа вместо ожидаемого счастья из-за зацикленности героя на прошлом. "Письмо" - герой беседует с умершими, посещает некогда существовавшую, а ныне исчезнувшую синагогу, будто движется во времени в обратную сторону (или попросту застрял на одном месте). И это тревожно, потому что не могут быть не тревожными прогулки с почившими. Интересно, что при этом герой, как и многие персонажи Агнона, занимается изучением Торы - то есть в прошлом погряз по уши и только прошлое составляет его интересы. И вот с одной стороны эта странная болезненность - а с другой вполне понятная ностальгия, и "плох тот еврей, что не мечтает вернуться в Страну Израиля".

Что касается юмора, который переводчики сравнивают с юмором Гоголя и сатирой Салтыкова-Щедрина... знаете, действительно похоже, хотя и Гоголь, и Салтыков-Щедрин несравненно смешнее, язвительнее и увлекательнее. Во всяком случае, для меня.

А кстати, вы замечали, как уютна и безопасна позиция: "Книга хорошая, а я лох и не оценил"? Придут к тебе поклонники автора, начнут ругаться: "Книга хорошая, а ты просто лох и не оценил!", а ты им: "Ну а я что говорю?"

Они на это молчат в ответ,
У них ответа на это нет,
И честь отдавши:
Прощайте, мол -
Иду я дальше,
Куда и шёл.

Кумская сивилла стара. Аполлон подарил ей долголетие, но не дал вечной молодости – и она сморщилась, высушилась. Ноги её крепко стоят на земле, а под пергаментной кожей звенят жилы, но годы, бесчисленные годы сливают воедино мелькнувшие перед ней лица и события.
- Стар Иерусалим, стар еврейский народ. Неразрывна его судьба сквозь тысячелетия, замкнут его круг и другие народы как неразумные дети рядом. С веками накапливается усталость и крепнет уверенность, что всё повторится и нет нового на свете.

Чернила, которыми брызгали газетные перья, впитались в людские души, и вскоре вся страна начала плеваться теми же словами.
«Вечный мир»

Когда этот старый народ пишет, то описывает не частность, но общее правило.
Писали еврейские писатели в начала XX века о соплеменнике – одиноком человечке, всюду гонимом и чужом.
И остальные народы нашли себя в этом человечке, и каждый стал как он - когда сотрясался миропорядок в войнах и бедствиях.
Сейчас пишут еврейские авторы о найденной Земле Обетованной, о достигнутом доме, но пустота в душе древнего народа, обращен он назад лицом. Внимают молодые народы, ищут предсказаний своей судьбы. Пробьется ли свежий стебель, возгорится ли новый огонь среди пыльных светильников – этого не знаю и я, Кумская сивилла, старая как корни земли.

Вдохновенно юна Дельфийская сивилла, широко распахнуты её глаза, стремительны движения и умеет она одной фразой схватить многое.
- Буду говорить вам о горьком знании. Оно как сочащаяся слезами и гноем книга, что хранится у прокаженных и утешает их в муках.
Буду говорить вам об умирании. Становишься прозрачным для других, проходишь незамеченным мимо и всё больше говоришь со своими мертвецами – пока сама память о них и о тебе не развеется дымом.
Буду говорить вам об искусстве. Об огромной рыбе с молитвенным тфилином на голове и нарисованным лицом Фишла Карпа.

Загадочны пути людей искусства – из-за того, что трепещет в них дух, исчезает их собственная личность, и они оказываются в его власти и поступают так, как велит им дух…
«Под знаком рыб»

Отвернулась от настоящего Персидская сивилла, придвинув к близоруким глазам книгу. Витает она в чужих смыслах и словах, не поймет посторонний её речей.
- Веками живёт знание, веками мудрецы толкуют друг друга, тысячи тысяч страниц исписаны и еще больше продуманы. Что ищите вы, странники, в моих речах?
Ну так я расскажу вам о целой буханке и человеке, оставшемся голодным в Субботу, но что поймете вы без знания древних законов?
Я поведаю вам о рыбине с молитвенным тфилином на голове, а тфилина для руки нет… Что поймете вы кроме красивой фразы?
Я расскажу о пустой комнате в осенние праздники Суккот, но то для вас останется лишь звуком.
Стыдно смотреть на непонятное как на диковину, но попытайтесь проникнуть сквозь толщу веков, сквозь паутину символов – да поможет вам в этом Дельфийская сивилла, Поэзия.