Лин

Минуло шесть лет, и лишь тогда Джонни Лин Линкок признался себе в том, что его женщина не вернется домой даже ради их дочери. Он сидел на заднем дворе с бутылкой пива, наблюдая за тем, как ящерица хватает невидимых насекомых, и думая о том, как трудно всегда было удержаться на плаву, с Матильдой или без нее. Для Лина жизнь проходила в постоянной борьбе, как и для его родителей, и для всех поколений, в прошлом покинувших родину и пустившихся в путь через океан.

Его ба^[2] любил рассказывать своим мальчикам историю о тех соотечественниках, кто начал бедственную жизнь в Америке, но затем сумел обратить трудности себе во благо. Так, в 1854 году некоторые мужчины, работавшие на строительстве Панамской железной дороги, сильно захворали: их рвало черной желчью и глаза у них пожелтели. Многие китайские рабочие, присланные на эту стройку, потребовали, чтобы их отправили в более безопасное место. Часть из них оказалась на острове. Они были ослаблены тяжелым трудом и недугом, и мало кому посчастливилось выжить. И вот один из этих людей открыл оптовый склад, подав пример, вдохновивший других китайских иммигрантов.

А затем приехала семья Лина. Новый век, благоприятные возможности. По крайней мере, надежда на них. Отец Лина прибыл из Гуанчжоу в качестве кока, и в какой-то момент в документах он был записан как Линкок. Отработав свой контракт, он послал за женой и маленьким сыном по имени Цзянь, которого вскоре назовут Джонни, и вступил в ряды местных владельцев магазинов. Открыв наконец свою первую лавку, он повесил над ней вывеску «Галантерея и всякая всячина», и вскоре народ стал называть его мистером Лином, а его старшего сына – просто Лином. Позже появится еще одна лавка, родятся другие сыновья с английскими именами. Однако путь к этому окажется весьма трудным.

Рыбная похлебка. Когда Лин был маленьким, приходилось питаться в основном этим. Мать Лина изо дня в день варила бульон из рыбьих голов, приправляя его луком-пореем и перцем чили. Только через много лет Лин узнал, что в других семьях на их острове варили эту похлебку с целыми кусками рыбы, зелеными бананами и даже с креветками. Однако к этому времени его родители уже могли позволить себе кое-что получше, ибо семейные лавки наконец стали приносить доход. Его отец заготавливал свинину и вывешивал куски на крючьях на террасе, а мальчишки сидели во дворе и смотрели, как эти куски крутятся от ветра.

Но это было потом.

В детстве только уроки арифметики отвлекали Лина от мыслей о еде. Учителя считали мальчика одаренным. Но Лин уже тогда чувствовал, что недостаточно просто разбираться в числах, – чтобы преуспеть в этом мире, нужно стремиться противостоять их логике. Нужно не бояться рисковать. Будучи подростком, он наблюдал за играющими в цу-е фа^[3] мужчинами, пытаясь угадать шансы. В средней школе он начал делать ставки на лошадей. Затем открыл для себя петушиные бои, и у него в руках оказалась первая пачка долларов. Он вдыхал смешанный запах бумажных денег, пыли и крови, и ему чудилось, что так пахнет первый реальный шанс на хорошее будущее.

Лин понял, что, если следить за тем, как владелец кормит своих птиц, что за кормовые добавки он им дает, можно увеличить шансы на выигрыш. Заработанные деньги помогли модернизировать магазины отца, благодаря чему родители сумели приобрести дом на участке с тамариндовыми и хлебными деревьями. Так что дела шли неплохо. Мать Лина произвела на свет еще троих мальчиков, но после туберкулеза выжили лишь двое ее сыновей, а в городе остался один Лин.

Он всегда был предан семье. Так его воспитали. Когда ставки приносили хорошую прибыль, он всегда делился со вдовами братьев и их детьми. А когда родилась Кови, он нанял прислугу, Перл, лучшую кухарку в округе, потому что так захотела мать девочки. Но потом доходы упали.

Со временем заводчики бойцовских петухов открыли для себя стероиды. Птицы быстро набирали вес, но при этом с ними трудно было справиться, в особенности при наличии у них острых шпор. Один владелец из соседнего округа умер оттого, что собственный петух поранил ему руку. Никто даже не заметил, как это произошло, но все увидели красный фонтан, бьющий из запястья мужчины. Так вместе с кровью из него вытекла жизнь.

А ведь Лин очень рассчитывал, что эта птица победит. Но происшествие со смертельным порезом привело к тому, что вместо ожидаемого успеха началась долгая полоса невезения. Женщина Лина постепенно перешла от криков и споров к полному молчанию. Однажды она просто исчезла, оставив короткую записку и их двенадцатилетнюю дочь, и та теперь всюду следовала за Лином по дому, глядя на него круглыми глазами матери.

Лин подозревал, что Матильда ушла от него под влиянием раста-афро-братства, как-то так^[4], – короче, движения за независимость черных, которое выплеснулось на улицы. К тому же она жаловалась, что Лин не хочет жениться на ней официально и вдобавок ходит на петушиные бои.

– Тебе не нравится, что я делаю ставки? – однажды спросил ее Лин. – Откуда, по-твоему, я беру деньги на содержание лавок? Половина наших клиентов покупают товар в кредит, который они, кстати, никогда не закроют. Или мне отказать им? И откуда, по-твоему, взялся этот дом? Ты думаешь, все эти деньги упали с неба?

Лицо женщины выразило досаду, что бывало постоянно, когда Лин в присутствии их дочери переходил на местный говор.

Нет, Матильда никогда не ценила своего счастья. У кого-то из торговцев были жены на той стороне океана или подружки в другой части города, но только не у Лина. Она все же относилась к тем женщинам, от которых мужчина готов многое вытерпеть. Да хоть бы ради этой груди, выпирающей из рубашки… Даже то, как Матильда бестрепетно подгоняла дочь навстречу волнам, раздражало Лина и в то же время возбуждало его.

В трудные, но полные надежд годы после окончания Второй мировой войны многие парни, вернувшиеся на остров после службы в Королевских ВВС, только и говорили что о возвращении в Британию. Нередко молодые китайцы из столицы уезжали с острова во Флориду. Однако Лин не хотел снова иммигрировать, он стремился улучшить свою жизнь здесь. Матильду, которая была на два года моложе его, это вполне устраивало. Когда они оставались одни, она гладила его по макушке, говоря, что ей нравятся его волосы – черные, прямые и жесткие как щетка.

Ведь Лин мог жениться на другой. Мать в свое время хлопотала, чтобы он познакомился с «правильной» девушкой – одной из тех, кто недавно приехал из Китая. С девушкой, которая сумеет навести должный порядок в доме к китайскому Новому году. Не забудет о маленьких конвертах хунбао^[5] для детей. Приготовит особые блюда, приносящие удачу. Такой невесткой гордилась бы семья, пригласившая на праздничный обед важных гостей.

Однако Лин прекрасно понимал, что Матильда не стала бы долго скучать. Чтобы найти состоятельного мужчину, ей надо было лишь обратить взор на какого-нибудь владельца отеля на побережье или на кинозвезду из тех, кто умудрился разбогатеть, хотя полжизни праздно валялся на пляже. Но вот Матильда сообщила ему, что беременна, и он понял, что хотел именно этого. Жить с Матильдой и их ребенком.

Любовь ставила в тупик, она самым таинственным образом могла запросто уничтожить человека. Да, Лину приходилось признать тот факт, что он остался один с дочерью. Их бросили.

За три года у Кови налились плечи и грудь. Она переросла всех девочек и почти всех мальчиков в округе и плавала быстрее всех. В выражении ее глаз Лин узнавал себя. Девочка была похожа на него. И дело было не только в таланте. Она не просто развлекалась. Она была настроена на победу.

Кови продолжала выигрывать, а Лин постоянно проигрывал. И что самое смешное, Лин все понимал. Он отлично знал, что нельзя непрерывно делать ставки. Нельзя тратить всю наличку на спиртное. Лин никогда не забывал цифры, держал в голове множество комбинаций, но никак не мог припомнить тот день, когда утратил способность сдерживать себя.

В какой-то момент Лина стали одолевать мысли об уехавших отсюда людях. Он начал подумывать о том, чтобы продать имущество и вернуться в Китай.

– Какой Китай? – осадил его единственный из братьев, оставшийся в живых. – Твое место на этом острове. Забудь о Китае!

И еще была Кови. Лин понимал, что не сможет взять ее с собой. У нее смуглое лицо матери, выступающий нос, английская речь. Пожалуй, со времен ее младенчества он не сказал Кови и двух слов на языке хакка^[6]. Там она никогда не найдет себе мужа. Ха! Он понимал, что понапрасну теряет время, сердясь на эту девчонку, уже начинавшую кокетничать с ним. Или огрызаться, как это повелось теперь у молодых, вместо того чтобы делать то, что велено. Он догадывался, что Кови безнадежна. И все же остался.

Бухта

Пока бухта не прославилась, она принадлежала только им.

Шлеп, шлеп, шлеп.

Ни один уважающий себя островитянин не вышел бы на воду в будний день без лодки или доски для серфинга. А вот Кови и Банни могли.

Шлеп, шлеп, шлеп.

Время от времени сюда приходили поваляться на песке кинозвезды и писатели со своими гламурными друзьями, жившие в особняках дальше по берегу. Но в дневное время, когда здесь появлялись девочки, на пляже в основном было пусто.

Шлеп, шлеп, шлеп.

По воскресеньям Кови и Банни вели себя как другие пятнадцатилетние девочки, разгуливая по пляжу в бикини, тыкая палкой в выброшенных на берег медуз, закапывая друг друга по шею в песок, лакомясь жареными рифовыми окунями и лепешками из маниоки, приготовленными на открытом огне Фиши и его женой, а затем ополаскивая пальцы в прибое.

Невозможно было представить себе этот берег без Фиши. Он торговал обедами из свежевыловленной рыбы с тех пор, как отцы Кови и Банни бегали здесь мальчишками. Он видел, как отец Банни ушел воевать за Британию и возвратился из-за моря поднимать двух своих детей, в отличие от тех, кто развернулся и отправился обратно в Англию, или Уэльс, или куда-нибудь еще. Фиши не раз со смешком говорил Кови, что у него на глазах ее папаша вырос из тощего мальчугана в тощего мужика. А теперь эти ребятишки превратились в мужчин, которые, окружив Фиши с бутылками в руках, спорили о независимости острова от британского правления.

Иногда по выходным отец Кови, вместо того чтобы накачиваться спиртным, садился за руль и вез девочек с подружками на дальний водопад. Они бросались в поток, вопя от прикосновения холодных струй. «Посмотри на меня, папа! – кричала Кови. – Посмотри на меня!» Это были хорошие дни. Он, откинув голову, смеялся и хлопал себя рукой по бедру. В такие дни девочка чувствовала, что для папы она важнее, чем кучка вонючих петухов, дерущихся до смерти.

По будням Кови и Банни натягивали купальные шапочки, и Кови возвращалась к своему истинному «я».

Она впервые увидела Банни в плавательном клубе. Кови держалась на плаву, перебирая в воде опущенными вглубь ногами и повторяя про себя строчки стихотворного отрывка, который учила, чтобы рассказать в школе. Как раз в это время вошел друг папы, дядя Леонард, со своей дочерью Банни.

Дядя Леонард отпустил руку девочки и слегка подтолкнул ее к инструктору. «Просто сосредоточься, Банни», – сказал он и отошел в сторону, а Банни сделала несколько робких шагов вперед. Кови никогда не встречала ее раньше, они ходили в разные начальные школы. Но Кови видела, как дядя Леонард в своем белом фургоне подъезжает к их дому за папой. Мама еще была с ними, и каждый раз, когда папа с приятелем отправлялись на петушиные бои, Кови слышала, как она цедит что-то сквозь зубы.

В бассейне Банни с испуганным выражением на круглом лице выполняла все указания инструктора. У нее не было никакой подготовки, но она быстро все схватывала. Однажды на тренировку пришла мать Банни, и девочка улыбнулась ей. Кови, не удержавшись, переглянулась с другими детьми. Они никогда не видели такой ослепительной улыбки. Даже мама Кови не могла похвастать столь безупречными зубами. Со временем Кови заметила, что помимо улыбки Банни обладала еще одним достоинством: она, похоже, не знала усталости в воде.

После занятий по плаванию Банни стала заходить к Кови домой. Девочки, болтая ногами, сидели рядом за кухонным столом и с урчанием в животе ждали, когда Перл, занятая приготовлением ужина, подсунет им по кусочку жареного плода хлебного дерева или по горячей вязкой клецке. Если было еще светло, они убегали на задний двор, ловили ящериц или взбирались на огромное старое миндальное дерево и сидели там, пока мама не позовет их.

Потом Кови сказала Банни, что хочет начать тренироваться в бухте.

– Но зачем? – спросила Банни. – У нас есть бассейн.

– Увидишь, – ответила Кови, глядя в сторону побережья.

– Но это не опасно?

Кови замялась, но по блеску в глазах подруги поняла, что отвечать необязательно.

Самые долгие заплывы происходили, когда отцы уезжали на петушиные бои. Кови и Банни упрашивали соседских парней отвезти их на какой-нибудь дальний пляж. Пока отцы оттирали с долларовых купюр пятна крови, девочки уже стояли на песке и в следующую минуту, скинув туфли и платья, бросались головой вперед в сапфировые волны.

С Банни Кови больше не чувствовала себя единственным ребенком в семье. Ей казалось, что она нашла себе сестру не только на земле, но и в воде. Кови плавала быстрее подруги, однако Банни могла без устали рассекать открытое море по прямой – больше никто из знакомых пловцов не был на такое способен. Если Кови хотелось сравнить с дельфином, то Банни напоминала одну из тех гигантских черепах, о которых рассказывают, что они могут, не сбиваясь с пути, пересечь мировой океан.

Людям нравилось поддразнивать Кови из-за плавания. Она как молния, говорил кто-то. Но в присутствии Банни все помалкивали. По городу ходили слухи. Банни – настоящий идол, которому надо поклоняться. Банни – даппи-победитель^[7]. Но потом девочкам минуло шестнадцать, и многое изменилось. Люди начали называть их «юные леди». Кови знала, что именно некоторые думают о юных леди. Что тем следует с бо́льшим уважением относиться к могучей и непредсказуемой стихии. Что хватит рисковать, уплывая в открытое море.

«Это как-то неестественно», – говаривал ее папа.

Когда Кови была еще маленькой, ее отец, сделав пару удачных ставок, пообещал, что потратит эти деньги на плавательный клуб. Папа продолжал вносить плату даже в те времена, когда, по его словам, денег ни на что другое не оставалось, и на протяжении ряда лет Кови оправдывала инвестиции, заполняя полку в своей спальне медалями за плавание. Потом решила, что этого недостаточно.

Отец заблуждался – для Кови не существовало ничего более естественного, чем плавание в море. И пока рядом была Банни, Кови чувствовала: она вправе продолжать делать то, что ей нравится больше всего.

– Объявили заплыв через бухту, – как-то раз сообщила она Банни. – Давай поучаствуем. Посмотрим, сможем ли мы получить спонсорскую помощь для поездки в столицу.

– Заплыв через бухту? – переспросила Банни. – Ты же знаешь, я не люблю состязаний.

– Но мы можем выиграть.

– Нет, это ты можешь выиграть, Кови.

– Но ты попадешь в первую тройку, я уверена. Это же здорово, длинный заплыв – то, что ты любишь. К тому же некоторые из знаменитых пловцов с других островов не осмелятся приехать сюда.

На их острове располагалась одна из самых маленьких стран на Земле, при этом здесь были одни из самых обширных природных бухт. Не стихали разговоры о том, что может скрываться в их водах.