Глава первая, в которой Оливия Адамсон откликается на манящий зов благих намерений, а молодая француженка возносит молитвы Пресвятой Деве

Дежурный по железнодорожной станции Гарсдейл уже собирался взмахнуть флажком и подать сигнал машинисту, как вдруг обнаружил, что по перрону, вслед за носильщиком, совершенно неподобающим образом путаясь в пышных юбках и удерживая одной рукой широкополую шляпу, бежит статная пожилая леди. Заметив, что он мешкает, леди издала залихватский крик и припустила ещё быстрее, на ходу подбадривая носильщика, будто он был жокейской лошадью.

Когда она приблизилась, дежурный, ощущая тайную радость всех, кто облечён маленькой властью и имеет возможность её применить, приготовился произнести заученную фразу: «Следуя утверждённому расписанию, поезд отправляется ровно в одиннадцать ноль три, и ни минутой позже» – и взмахнуть флажком, но раскрасневшаяся от быстрого бега леди перебила его на полуслове:

– Ну-ну, я уверена, что из-за нескольких минут задержки ничего страшного не произойдёт. Не будем препираться, – предвосхитила она его возмущение и уверенно вложила ему в руку донельзя измятый билет.

К билету она присовокупила банкноту такого номинала, что дежурный опешил и счёл своим долгом прикрикнуть на носильщика, чтобы тот поторапливался и не вздумал задерживать леди, которая явно спешит по важному делу.

Когда все саквояжи переместились с тележки в купе, она уселась на бархатную скамью и царственно кивнула дежурному, разрешая ему приступить к исполнению служебных обязанностей. К этому времени из окон соседнего вагона уже начали выглядывать пассажиры, недовольные задержкой.

Поезд, наконец, тронулся и проплыл вдоль перрона, постепенно набирая скорость, а леди Элспет Понглтон откинулась на спинку сиденья и, пользуясь тем, что находится в купе одна, сняла неудобную шляпу и швырнула её на противоположное сиденье. С неприязнью посмотрев на неё, хотя шляпа была ни в чём не виновата, она с наслаждением вытянула ноги и жалобно произнесла в пространство: «Час от часу не легче. Мало мне Джорджа с Седриком, так теперь ещё и вдова Монти!..»

Вынув из сумочки письмо, она пробежалась взглядом по мелким пляшущим строчкам и остановилась на особенно возмутительном, по её мнению, пассаже.

«…не имея на этом свете ни пристанища, ни родной души, я сочла своим долгом посетить родину моего горячо любимого супруга Монтгомери Понглтона, безвременно усопшего и оставившего всех, кто его знал, в неутешном горе. Могу заверить вас, что приложу все старания, чтобы скрасить ваши дни, что отпущены милосердным Господом, и стать вам послушной дочерью…»

– Какой вздор! Ну, положим, у меня вот тоже не имеется ни одной родной души, – громко произнесла она, обращаясь к ненавистной шляпе, – но я же не еду к посторонним людям в поисках пристанища?! А намёки на то, что мои дни сочтены, а? Каково?! Держу пари на сто фунтов, что Монти угораздило жениться на католичке.

Леди Элспет возмущённо фыркнула и принялась обмахиваться сложенными пополам листками письма, лихорадочно соображая, как бы поскорее выставить из поместья не в меру заботливую вдову младшего сына, вообразившую, что мать её погибшего мужа стоит одной ногой в могиле, и не оскорбится ли та, если предложить ей достаточное содержание. Разумеется, не дело, что Монти оставил несчастную женщину без гроша в кармане, но и жить с ней под одной крышей она вовсе не намерена. Тем более теперь, когда, наконец-то, она сама себе хозяйка и не обязана терпеть ничьи указания. «Нет уж, дудки! Пусть погостит до июньского праздника, а потом я её спроважу», – решила леди Элспет.

Как и всегда, присущее ей добросердечие победило, принеся облегчение, но всё равно осталось чувство, что её принудили к этому решению, пренебрегли её собственной волей. Леди Элспет вздохнула, уголки её губ опустились. Всё ещё привлекательное лицо, чей возраст выдавала только сеточка морщин и увядшая кожа в уголках ярких голубых глаз, исказилось от неудовольствия. Однако жизнь приучила леди Элспет, что грустить – значит тратить время зря, а у каждой тучки есть серебряная подкладка, и, отбросив мысли о предстоящих хлопотах и разногласиях с сыновьями, она улыбнулась.

Всю прошлую неделю она предавалась любимейшим занятиям – игре в бридж и ставкам на ипподроме. Игроком леди Элспет была превосходным, порой позволяя себе такие рискованные ходы, что наблюдавшие за игрой от охватывающего их азарта стискивали зубы и принимались хрустеть пальцами. Имея на руках самые, казалось бы, невыгодные комбинации, она умудрялась выигрывать и делала это с такой обезоруживающей простотой, что досадовать на неё не приходило в голову никому. С извиняющейся улыбкой она деловито записывала суммы, причитающиеся ей, в миниатюрной пухлой книжечке, и ни в малейшей степени не стеснялась напоминать о долге, когда подходил срок уплаты.

Если за карточным столом Элспет Понглтон демонстрировала степенность и невозмутимость, то на ипподроме её знали как одну из самых взбалмошных леди на свете. Там, сидя на жёсткой скамье и наблюдая забег в изящный серебряный бинокль, пожилая дама давала себе волю. Презрев условности, вместе с букмекерами, джентльменами сомнительного рода занятий, «жучками», отирающимися на ипподроме, и нарядными девицами, приехавшими развлечься или подцепить удачливого и щедрого пройдоху, она с наслаждением поедала жареные каштаны, купленные у разносчика, выкрикивала ободряющие возгласы жокеям или азартно честила отстающую лошадь, на которую сделала солидную ставку.

Везло леди Элспет просто феноменально. Она практически никогда не оставалась внакладе, не только возвращая затраченные на сомнительное времяпровождение средства, но и приобретая солидный выигрыш.

Те, кто не был близко знаком с ней, и помыслить не могли о таком вопиющем нарушении ею приличий, так как пожилая дама вид имела самый что ни на есть респектабельный. Остальные же, те, кто не понаслышке знал об истинном нраве леди Элспет, прощали ей некоторую эксцентричность, объясняя её низким происхождением. Злопыхателей в аристократических кругах Йоркшира с каждым годом находилось всё меньше, ведь красота, хоть и несколько увядшая со временем, неподдельное жизнелюбие, а также живое, порой весьма своеобразное, чувство юмора и искреннее добросердечие служат пропуском даже в узкий круг британской знати.

Привыкнув скрывать от всех свои увлечения, леди Элспет два или три раза в месяц предпринимала краткие развлекательные поездки, нигде не задерживаясь надолго и проводя время в своё удовольствие в недорогих пансионах, где почти не было шансов встретить кого-нибудь знакомого. Потеряв мужа, а точнее говоря, избавившись от гнёта его тирании, она стала позволять себе блаженствовать целыми неделями, преотлично проводя время в Скарборо или Ричмонде, где у неё были заведены соответствующие знакомства. Она вдруг снова вспомнила того смешного толстяка в измятом котелке, карманы которого облегчила на сто двадцать фунтов, и довольная улыбка тронула её губы.

Поезд мчался по виадуку Рибблхед над изумрудными холмами, день обещал быть чудесным, и только две вещи не давали Элспет Понглтон покоя: визит вдовы младшего сына и безапелляционное письмо старшего, Джорджа, полученное с утренней почтой, в котором он уведомлял мать о том, что «…далее так продолжаться не может…», и о том, что он «…не позволит ей забывать о приличиях и порочить доброе имя его отца…», и ещё о том, что «…он считает своим долгом незамедлительно принять соответствующие меры».

* * *

Первым, что увидела Оливия Адамсон, высокая девушка с тёмными блестящими волосами, небрежно уложенными в косу, шагнув в купе поезда, следующего по линии Сеттл-Карлайл, была огромная шляпа из соломки ядовито-зелёного цвета с нелепыми виноградными гроздьями на тулье. Шляпа самодовольно устроилась на единственном свободном месте, а напротив неё сидела пожилая рыжеволосая леди, с неподдельным интересом читающая «Панч».

Оливия уже хотела поискать другое купе, но тут дама, бросив журнал на колени, спохватилась:

– О, прошу меня простить. Входите же. Сейчас я уберу её.

Проворно схватив шляпу, она, вопреки ожиданиям, не водрузила её на голову, а попыталась сложить и подсунуть под маленький кожаный несессер, располагающийся рядом с ней на скамье. Через мгновение упрямая шляпа своенравно развернулась, подобно складной подзорной трубе, и скинула лёгкий несессер на пол, заняв всё свободное пространство. Пожилая леди, со вздохом капитулируя, надела её и рассеянно поинтересовалась у попутчицы:

– Не правда ли, она ужасна? Я просто не смогла устоять, настолько она вызывающая.

– В ней есть что-то дионисийское, – туманно выразилась Оливия, подавая забавной леди упавший несессер, и в её серых глазах промелькнули искорки смеха.

– Да, да, орибасии^[1] и быстроногие вакханки – вот первое, что приходит на ум, когда её видишь, – с восторгом согласилась с ней та. – В маленьких деревенских магазинчиках порой попадаются любопытнейшие экземпляры. Однажды в Кенте я отыскала превосходный кушак с единорогами, вышитыми золотой нитью, но так и не осмелилась его носить.

Дежурный торжественно благословил состав, взмахнув флажком, широко зевнул и одёрнул форменную куртку. Поезд тронулся, и женщины одновременно качнули головами, будто вступая в тайный сговор.

Вспомнив о манерах, Оливия Адамсон посчитала нужным представиться эксцентричной леди, и та, выпрямившись с чопорным достоинством, в ответ произнесла: «Леди Элспет Понглтон, из Фроингема. Вдова лорда Артура Понглтона». Потом дамы перекинулись парой слов, но разговор быстро увял, и около получаса они ехали молча, листая журналы и с удовольствием разглядывая в окно проплывающие мимо зеленеющие холмы и долины.

Откинувшись на спинку скамьи и погрузившись в чтение, Оливия не сразу заметила, что новая знакомая разглядывает её с непосредственным любопытством, граничащим с бесцеремонностью. Особого внимания леди Элспет удостоились синие саржевые брюки девушки, от них она перешла к потёртому твидовому пиджаку цвета жжёного сахара и, наконец, наткнулась на прямой насмешливый взгляд своей визави.

Ничуть не смутившись, пожилая леди разразилась добродушным смехом и всплеснула руками:

– О, мисс Адамсон, вы непременно сочтёте, что у меня ужасные манеры, и будете совершенно правы. И тем не менее я скажу: эта новая мода восхитительна! Хотя сама я на такое, понятное дело, не решусь.

– Отчего же? – вежливо поинтересовалась Оливия. – В Лондоне многие дамы носят брючные костюмы.

– Вы не знаете моего сына Джорджа, – леди Элспет заёрзала на сиденье и заговорщически наклонилась вперёд: – Боюсь, что для него это станет последней каплей. Он и так считает, что я позволяю себе слишком многое, – таинственно пояснила она.

И без всякого перехода вдруг осведомилась будничным тоном, сощурив голубые глаза, нисколько не потерявшие с возрастом яркости цвета:

– Скажите, мисс Адамсон, а вы, случайно, не ищете место?

В тот же момент в голову ей пришла великолепная идея, и она, жестом отметая и возражения, и возгласы изумления, которые могли бы последовать дальше, решительно продолжила:

– Позвольте мне договорить, дорогая! Я хочу предложить вам место компаньонки. Но не по-настоящему, не взаправду, понимаете? Лишь на то время, что в Мэдлингтоне будут гостить мои сыновья с жёнами. Мне только сейчас пришло в голову, что это станет отличным решением моей проблемы.

Оливия отложила журнал в сторону. Любопытство её разгоралось всё сильнее, и поездка, от которой она не ждала никаких неожиданностей, на глазах превращалась в небольшое приключение.

– Какой проблемы, леди Элспет? Вы нуждаетесь в услугах компаньонки?

Та, уловив в тоне попутчицы заинтересованность, наклонилась к ней ещё ближе и довольно непоследовательно заявила:

– Да нет же, дорогая, в чём я действительно нуждаюсь, так это в том, чтобы меня оставили в покое. Никакая компаньонка, разумеется, мне не нужна. Смешно даже и думать об этом! У меня есть небольшой штат прислуги, которая сполна удовлетворяет все мои нужды, а во время путешествий я превосходно справляюсь сама. Нет, речь идёт о соглядатае, которого мой старший сын, Джордж, мечтает приставить ко мне, чтобы та шпионила за мной и совала нос во все мои дела.

– Соглядатае? – переспросила Оливия, мысли которой резко изменили направление, а из глубин памяти невольно всплыло воспоминание о болтливой миссис Ромни, постоялице пансиона в приморском городке, где они с братом провели прошлую весну. Миссис Ромни имела обыкновение каждому, кто не успевал заметить её первым и уклониться от беседы, жаловаться на слежку приставленных к ней констеблей. Само собой, констеблей ни разу никто не видел, зато весь пансион несколько раз за неделю просыпался от истошных воплей миссис Ромни, которой чудилось, что к ней в комнату проникло всё полицейское отделение в полном составе.

Эксцентричные манеры, нелепая шляпа, блеск в глазах и торопливая речь… Да полно, является ли эта женщина с виноградными гроздьями на голове вдовой лорда Артура Понглтона? Пристально вглядываясь в лицо попутчицы, Оливия больше не находила в его чертах врождённой аристократичности, свойственной высшему классу. Нос с широкой плоской переносицей и вздёрнутым кончиком, чересчур выдающаяся челюсть, полноватая, оттопыривающаяся нижняя губа и глубокие ямочки на щеках – всё это выдавало происхождение из низов. И всё равно леди Элспет Понглтон, или женщина, выдающая себя за неё, в юности наверняка была ослепительной красавицей.

– Ох, дорогая, вы явно пришли к выводу, что у меня не все дома, – покачала головой леди Элспет, правильно истолковав отчуждённый вид Оливии, который та мгновенно напустила на себя. – Уверяю вас, я в своём уме и не страдаю никакими душевными хворями. Разве что сплю порой не так крепко, как в молодости, особенно если ужин был поздним.

– Почему же ваш сын стремится навязать вам услуги компаньонки? Ведь должна же быть этому причина, – всё ещё настороженно спросила Оливия.

– Потому что он боится, как бы я не растратила подчистую фамильное состояние, – с невозмутимым выражением лица сообщила леди Элспет. – И надо признать, его опасения не напрасны, – тут она расхохоталась так заразительно, что Оливия не выдержала и улыбнулась.

Хохот пожилой леди был отнюдь не похож на деликатное хихиканье благовоспитанных дам. Нет, она смеялась от души – ямочки на её щеках трепетали, пенсне на серебряной цепочке подскакивало на пышной груди, а виноградные грозди на шляпе пустились вскачь, и одна ягодка из выдувного стекла, не удержавшись среди товарок, разбилась, упав на пол.

– Правда-правда, я страшная транжира! – с какой-то даже гордостью заверила Оливию леди Элспет. – Зачем же ещё нужны деньги, как не за тем, чтобы их тратить? Это и не даёт Джорджу покоя. Представляю, как он мучается, бедняга, прикидывая в уме мои расходы на дом, туалеты и развлечения, особенно теперь, когда цены растут как сумасшедшие. Его заветная мечта, чтобы я нашла себе крошечный скромный коттедж, а Мэдлингтон и управление всеми делами передала ему. Он был бы счастлив, просто невероятно счастлив.

Последние слова леди Элспет произнесла таким тоном, что Оливии стало ясно – подобного развития событий в обозримом будущем Джорджу Понглтону ждать не стоит.

Промокнув уголки глаз платком, пожилая леди продолжила с прежним пылом:

– И вот, Джорджу в его глупую лысеющую голову пришла идея: прислать ко мне, в Мэдлингтон-Касл, компаньонку. Некую миссис Прендергаст, вдову каноника, попавшую в стеснённое положение, которая в прошлом занималась миссионерской деятельностью. Нет, вы только вообразите себе эту женщину, дорогая мисс Адамсон! Однажды, когда я ужинала в Шеффилде у друзей, там была чета миссионеров, и вечер для всех присутствующих был безнадёжно испорчен. И если эта Прендергаст хоть вполовину похожа на тех людей…

– И чтобы избавиться от неё, вы, леди Элспет, хотите выдать меня за вашу компаньонку?

– О, дорогая, вы так быстро соображаете! Я ничуть в вас не ошиблась. Я вообще очень хорошо разбираюсь в людях, да. Как только вы вошли, я сказала себе: «Вот кто поможет мне обвести Джорджа вокруг пальца! Такая милая юная леди не допустит, чтобы ни в чём не повинную старушку третировали в её же собственном доме». Так вы согласны? Ну же, соглашайтесь! – и леди Элспет, молитвенно сложив ладони в лайковых перчатках, уставилась на попутчицу взглядом, полным мольбы.

По мнению Оливии, та нисколько не походила на беспомощную старушку, а на того, кто вздумал бы её третировать, ей даже было бы любопытно взглянуть, но к этому моменту она уже подверглась влиянию удивительного обаяния, которое отмечали все, кто заводил знакомство с леди Элспет. Сложно сказать, как ей это удавалось – проговорив с леди Элспет немногим более пяти минут, почти каждый проникался к ней искренним расположением и был готов на многое, лишь бы быть ей полезным. Подобное исключительное свойство менее добросердечный человек непременно использовал бы во вред окружающим, но справедливости ради стоит отметить, что леди Элспет не злоупотребляла своим даром.

Оливия предприняла последнюю попытку выскользнуть из опутавших её чар:

– Но ведь я даже не знаю, что входит в обязанности компаньонки! Мне всегда казалось, что они только и делают, что вычёсывают комнатных собак и читают вслух душещипательные романы о монахинях и подкидышах.

– Именно так, дорогая, именно так! – согласно закивала леди Элспет. – А ещё портят жизнь своим хозяйкам постным выражением лица и жалобными вздохами. Но вам переживать не стоит – собак я не держу, а чтение вслух ненавижу. Вы будете находиться в Мэдлингтоне на правах гостьи, но знать об этом будем только мы с вами. У меня великолепный сад и отличная повариха. И к тому же всё это ненадолго – только до ежегодного праздника, который состоится в середине июня. Сразу же после него мои сыновья покинут поместье, и дальше вы вольны уехать в любой момент. Речь идёт всего лишь о четырёх днях, не больше, и вы можете требовать любую оплату, которая компенсирует ваши неудобства. Ну, так что же, мисс Адамсон, вы берётесь выручить меня? – леди Элспет смягчила хищную настойчивость своих слов мягкой просительной улыбкой, и у глаз её появились лучики добродушных морщинок.

Сама от себя не ожидая столь быстрой капитуляции, Оливия как зачарованная кивнула, и пожилая дама принялась горячо благодарить её, расписывая прелести пребывания в Мэдлингтоне и сияя довольной улыбкой. От активных движений со шляпы скатилась ещё одна стеклянная виноградинка и с тихим звоном разбилась об пол.

* * *

В это же самое утро в другой поезд, следующий по железнодорожной линии Сеттл-Карлайл, села ещё одна молодая женщина. Её яркая внешность выдавала галльское происхождение, а лёгкий акцент, когда она обращалась к проводнику, не оставлял сомнений в том, что она иностранка.

С нею были двое мальчиков, один чуть постарше другого. Они чинно уселись на скамью напротив матери, причём старший опекающе приобнял брата, положив ему на плечо смуглую ладошку, и оба молча, крайне внимательно, принялись следить за сутолокой железнодорожного вокзала. Почувствовав любящий взгляд матери, старший мальчик улыбнулся ей, обнажив трогательную щербинку между зубами, и у той привычно защемило сердце, так сильно он напомнил ей его отца.

Пользуясь тем, что в купе третьего класса ещё не вошёл никто из остальных пассажиров, женщина быстро придвинулась к своим детям и принялась торопливо говорить по-французски:

– Вы всё запомнили? Робер, Жан? Вы должны называть её леди Элспет Понглтон, а если она будет с вами добра, то бабушкой. И не должны никому мешать и ни с кем разговаривать, кроме меня. Скорее всего, у вас будет своя комната…

Младший мальчик подался вперёд и восхищённо вытаращил тёмно-вишнёвые, почти чёрные глаза:

– У нас что, будет собственная комната?

– Мэдлингтон-Касл – огромный замок, и там у каждого есть своя комната, – терпеливо объяснила женщина. – Так вот, вы ни в коем случае не должны будете шуметь и безобразничать. Робер, ты проследишь за братом, чтобы он не убегал и не прятался, как он это обычно делает? – обратилась она к старшему.