16 июля 2003 года. 51 сантиметр. 3248 граммов.
Я всегда посмеивался над людьми, которые в своих объявлениях о рождении сообщают как важнейшую информацию длину и вес новорождённого. Как будто они не ребёнка родили на свет, а рыбу выудили.
Теперь я делаю точно так же. Я так горд его пятьюдесятью одним сантиметром, как спортсмен гордится олимпийским рекордом, а вес 3248 граммов я бы внёс в Книгу рекордов Гиннеса.
При этом я знаю, конечно: у нас абсолютно нормальный, средний ребёнок. В одной только этой больнице за истекшие сутки родилось четверо таких. Но из всех нормальных, средних детей он – самый красивый и неповторимый.
Сразу после рождения совершенно автоматически проверяют, всё ли у малыша действительно в порядке. Так же, как при получении нового компьютера распаковываешь его и первым делом смотришь комплектность, все ли кабели и разъёмы к нему прилагаются.
Они приложили всё. Абсолютно первоклассный продукт.
Когда он впервые взглянул на свет божий, он не заплакал. Даже когда акушерка шлёпнула его по попе, он только обиженно квакнул. Как будто хотел пожаловаться на недостойное обращение.
Когда она сунула мне моего сына в руки, я не смел до него дотронуться. Ведь знаешь, что новорождённый – маленький, но знаешь это лишь теоретически. Что младенец может быть такой крошечный – и всё-таки при этом уже готовый человек, об этом я и понятия не имел. Я никогда не осознавал, как сложно устроена ушная раковина, пока не увидел её в этом миниатюрном издании.
Я не из тех людей, которые показывают свои чувства, Хелене меня уже не раз упрекала в этом, но слёзы у меня так и полились. Ей было не лучше моего, но в то же время сияние на её лице не поддавалось описанию. Лицо ещё бледное и измученное напряжением родов, но совершенно счастливое. Не удивительно, что мадонне с младенцем поклоняются.
51 сантиметр. 3248 граммов. Голубые глаза. Но это может ещё измениться, сказала акушерка. Она говорит, почти все дети при рождении имеют голубые глаза. Цвет волос тоже ещё неопределённый. Сейчас он белокурый, волосы гораздо светлее, чем у любого другого в наших семьях. Самые первые волосики выпадут, как мне объяснили, а то, что появится потом, может иметь совсем другой цвет.
Но в настоящий момент всё выглядит так, будто аист принёс его не тем родителям.
Йонас.
Имя пока что ему не подходит. Слишком взрослое для такого маленького создания. До такого имени ещё надо дорасти.
Наш Йонас.
Мы с Хелене решили, что никогда не будем разговаривать с ним на младенческом языке, чтобы ему потом не пришлось второй раз учить каждое слово, сперва «гав-гав», а потом «собака». Но когда видишь его кукольное личико, то понимаешь, как трудно будет придерживаться такого намерения. Я догадываюсь, что ещё множество вещей мы в итоге будем делать совсем не так, как предполагали.
Новые родители – это бета-тестеры. Всегда потом оказывается, что программы функционируют не так, как должны были.
Хелене была возмущена моим сравнением. Я, дескать, испорчен моей профессией, а наш сын вовсе никакой не компьютер. Я без возражений с ней согласился, хотя нахожу сравнение не таким уж плохим. Такой только что родившийся младенец действительно в чём-то похож на новенький компьютер, в него только что инсталлирована операционная система, а блок памяти совершенно пустой. Но Хелене слишком слаба для дискуссии. Рожать детей – физическая перегрузка. Мужчины бы вообще этого не выдержали. Если бы детей приходилось рожать нам, человечество уже давно бы вымерло.
Всё это было особенно тревожно, потому что роды у Хелене начались, естественно, в тот момент, когда я был у нашего клиента на другом конце города. Если мне придёт извещение о штрафе за превышение скорости, я пошлю в полицию копию свидетельства о рождении.
По дороге в больницу (Макс её отвозила туда) лопнул плодный пузырь, и поначалу, конечно, была объявлена тревога. Но когда они добрались до больницы, всё снова было под контролем. И люди там отнеслись к этому совершенно спокойно. Я спрашиваю себя, то ли их действительно ничем не удивишь, то ли это лишь поза, что бы успокоить будущих родителей. Когда меня вызывают к клиенту, у которого полетела система, я ведь тоже разыгрываю из себе гуру, даже если ни малейшего понятия не имею, в чём кроется ошибка.
Хелене была очень храброй. И у неё всё прошло быстрее, чем мы ожидали. Ведь часто слышишь, что первые роды могут тянуться бесконечно, но с Ионасом был совсем не тот случай. Акушерка сказала: ей показалось, будто малыш рвался на свет божий словно бы в нетерпении. Естественно, это чепуха, но Хелене ужасно горда этим и рассказывает всем своим посетителям.
Макс притащила Хелене целую сумку всяких безделушек. Обе сообща в них рылись и беспрерывно хихикали. Женщины умеют быть ужасно глупыми. Макс подарила мне эту записную книжку, очень милый жест, если учесть, что мы с ней друг друга недолюбливаем. «Записывай всё, что переживёшь со своим малышом, – сказала она. – Чтобы потом мог перечитать про счастливые дни, когда доживёшь до неотвратимого кризиса среднего возраста». Не понимаю, зачем ей всё время так умничать только оттого, что она изучает психологию.
Но идея с дневником хорошая. Конечно, было бы практичнее всё, что ты хочешь сохранить, просто вбивать в один файл, но кто знает, будет ли через два десятка лет такой компьютер, который сможет читать вордовские файлы. Кроме того, мне нравится представление, что когда-нибудь потом я вручу эти воспоминания в руки Йонасу. Может, в день его восемнадцатилетия. Когда он будет получать аттестат зрелости. Форвардом, забивающим голы на молодёжном чемпионате Европы U21, он, естественно, тоже будет. С тех пор, как он здесь, я живу только будущим, и оно прекрасно.
А картинку на обложке можно ведь и заклеить. Пара птичек, кормящих своих птенцов в гнезде – это всё-таки слишком пошло. Надеюсь, что у моего сына вкус будет получше.
Итак, дневниковая запись номер один:
Когда Хелене впервые поднесла Йонаса к груди, он скривил лицо в гримасу отвращения, как будто такой вид пропитания был совсем не по нему. Мы оба рассмеялись. Как старик, которому не по вкусу его черносливы.
(Чтобы Ты правильно понял, когда будешь читать это в Твои восемнадцать лет: разумеется, я знаю, что это недовольство мы только приписали Твоему лицу. Все груднички выглядят как старцы, забывшие свои вставные челюсти на ночном столике. Эта мысль нас просто позабавила. Я хотел сделать фото Твоей сморщенной мины, но пока доставал свой мобильник, этого выражения лица уже как не бывало).
Зато мне удался другой снимок. Моя мама, из которой наверняка получится великолепная бабушка, собственноручно связала для Йонаса ползунки. Но вязальщица из неё никудышная, такой и была всегда и загубила хорошую вещь, одна нога получилась короче другой. Кроме того, ей не хватило шерсти, пришлось докупить, а нужного цвета она уже не нашла. Но мы всё равно напялили эти ползунки на Йонаса («Но больше никогда!» – говорит Хелене, глядя мне через плечо), и на фото он получился как ряженый для карнавала. Особенно комично серьёзное лицо, которое он при этом делает.
Мама вообще не обиделась, что мы смеялись над её подарком. А на внука не могла нарадоваться.
Иностранные слова – опасное дело. Сегодня во второй половине дня в палату вошёл мужчина в белом халате, представившись «ординатором педиатрии». Поскольку я такого слова никогда не слышал, я сейчас же подумал о дурной болезни. Но педиатр оказался обыкновенным детским врачом.
Он обследовал Йонаса с головы до пяток, и всё оказалось в наилучшем виде. Только одна мелочь, о которой мы не должны тревожиться: кажется, Йонас не может разжать левый кулачок. Это какая-то судорога. Нам это вообще не бросилось в глаза, потому что у него обе руки сжаты в кулачки. Это у всех младенцев в первые дни так, объяснил нам врач, у них сильный хватательный рефлекс, унаследованный, вероятно, от наших предков-обезьян, у которых новорождённым приходится крепко держаться за шерсть матери. Теоретически ребёнок мог бы висеть, держась за бельевую верёвку, и не упал бы. Но кто ж будет это проверять, разве что садист.
У Йонаса, по его мнению, этот рефлекс очень сильно выражен. Самое позднее через несколько дней или недель это пройдёт само по себе.
С тех пор, как он обратил на это наше внимание, мы, естественно, всё время поглядываем на левый кулачок Йонаса. Он и впрямь выглядит так, будто он в нём что-то держит.
Когда я рассказал об этом на работе (я по такому случаю угощал, так положено), у Федерико тут же нашёлся подходящий анекдот про семью карманных воришек: их сын тоже явился на свет с зажатым кулачком, прихватив с собой обручальное кольцо акушерки. Вот такие у меня весёлые коллеги, хахаха.
Петерман дал мне без всякой моей просьбы два дня – таким тоном, в котором отчётливо звучало: «Но потом будь добр вовремя быть на месте!» Пожалуй, нельзя быть одновременно оголтелым трудоголиком и милым человеком.
Вечером я чуть не до полуночи оставался в палате Хелене. К счастью, здесь нестрого следят за временем посещения. Говорили мы не так много. Ионас лежит в переносной люльке у постели Хелене, и мы просто слушали, как он дышит. Лучшей музыки я и представить себе не могу.
Я всё ещё не привык к тому, что мы теперь уже не пара, а семья.
Завтра закончится блаженный покой. Приезжают родители Хелен. Но хотя бы на сей раз не привезут с собой своего слюнявого пса. В этом пункте я был категоричен. Этот зверь не появится вблизи моего сына. Я, в конце концов, несу свою ответственность как новоиспечённый отец.
Свежеиспечённые дед и бабка могли бы выказать и больше радости. Но они ведь оба – учителя и больше ничего не могут, кроме как выставлять оценки. Йонас, судя по их минам, заслуживает не больше четвёрки с минусом. Не хотел бы я оказаться на месте их учеников.
Не слишком ли он слабенький, на полном серьёзе спросила моя почтенная почти-что-тёща. Мой сын не слабенький! Может, он должен был встать и сплясать для них хип-хоп?
Я знаю, что сердиться бессмысленно. Они таковы, каковы уж есть. Но и Леонардо да Винчи бы тоже не порадовался, показав кому-нибудь свеженаписанную Мону Лизу и услышав при этом: «Ачто, нельзя было в её улыбке хоть немного приоткрыть зубы?»
От меня они, естественно, ожидали, что я для них всё организую, а когда я это сделал, они были недовольны результатом. Номер в отеле, заказанный мной, оказался для них шумноват, матрацы мягковаты, а апельсиновый сок на завтрак и вовсе не свежевыжат. С моей мамой они сверхлюбезны, но настолько свысока, что просто в глаза бросается: они-то птицы высокого полёта, с высшим образованием, а мама всю свою жизнь всего лишь скромная служащая. К счастью, приехали они ненадолго, их бедный пёс в приюте для животных несчастлив и скучает. Они говорят об этом с такой укоризной, как будто я живодёр по профессии.
Насчёт имени Йонас они тоже морщили нос.
Хелене уж должна бы знать своих родителей, но слишком всерьёз приняла их «слабенького» и тут же впала в беспокойство. Она вообще постоянно в тревоге, такого я за ней не знал. Например: Йонас мало кричит, ей бы радоваться, что дитя не причиняет неудобств, а она давай задумываться, всё ли у него в порядке с лёгкими, нет ли родовой травмы. Было смешно: в тот же миг, как она об этом заговорила, Йонас принялся вопить во всё горло. Как будто он просто забыл это делать, а тут вдруг вспомнил.
То, что она всё видит в чёрном цвете, определённо связано с её усталостью. Но я приписываю вину и всем тем книгам по беременности и родам, которые она прочитала. Естественно, в них описаны все случаи патологий. И ей теперь мерещится, что она замечает симптомы то одной патологии, то другой.
Детский врач – извините: педиатр – попытался её успокоить. Мол, нет никаких причин для тревоги. Наш Йонас совершенно нормальный ребёнок.
Луж самый хорошенький из всех – это однозначно.
Сегодня Хелене плакала часами, и я не мог её утешить. В конце концов она приняла снотворное, а завтра ей, надеюсь, станет лучше.
Мне её ужасно жаль. Она ревела, что плохая мать и что Гном это тоже чувствует. Что он никогда не будет её любить, она знает, никогда в жизни; и что между ними стоит стена, отторжение, которое ей не преодолеть. Разумеется, она только воображает себе это, но именно потому, что это лишь воображение, её и невозможно переубедить.
Госпожа д-р Штеенбек полагает, что для тревоги нет причин, настроение проистекает не от истинных проблем, а из-за гормональной перестройки. Послеродовая депрессия.
Гормоны ли, не гормоны, а Гному не на пользу, если мать срывается в такую эмоциональную яму. Когда Хелене наконец заснула, я взял его на руки и качал. Иногда он посреди сна раскрывает глаза – и тогда в его лице появляется что-то вроде разочарования, хотя это скорее всего боли в животике. Может, поэтому Хелене и пришла в голову такая безумная идея, что дитя её отторгает.
Семимудрых нашихя в тот вечер спровадил. (Хелене не любит, когда я так называю её родителей, но я считаю, что определение им очень подходит). Они отправились в концерт. Естественно, билеты им должен был организовать я. Ведь мне же больше нечего делать.
Потом мама помогала мне сделать последние приготовления в квартире. Детскую кроватку можно складывать, а для начала мы поставили её в нашей спальне. К ребёнку придётся вставать каждые пару часов, и практичнее, чтоб было недалеко. Пока что Ионас очень спокойный младенец, но было бы чудом, если бы так оставалось надолго.
Коллеги на работе (Федерико это организовал) подарили нам подвеску для детской кроватки. Если потянуть за шнур, она не только двигается, но и играет музыку. «Guten Abend, gut Nacht». Хелене хотя и говорит, что я ничего не понимаю в музыке, но эту мелодию я всё-таки узнал.
Я немного нервничаю (Ты будешь над этим смеяться, когда в восемнадцать лет прочитаешь эти строчки) в моей новой роли. Что-то вроде волнения перед выходом на сцену. Хочется всё сделать правильно, и всё время тебя от чего-нибудь предостерегают. Если верить всему, что Хелене вычитала в умных книжках от Макс, то обеспечить ребёнку пожизненную травму может поистинё всё что угодно.
Было бы гораздо практичнее, если бы дети рождались уже взрослыми. Или хотя бы в том возрасте, когда с ними можно говорить.
О проекте
О подписке