Цитаты из книг автора «Шамиль Идиатуллин»

Нормальный человек собеседника бить не может. А если намерен бить, то не беседует.

интонацией, предоставлявшей начальству богатые возможности для трактовки.

Захаров развернул богатую палитру настороженной подозрительности, смешанной с профессиональной паранойей и немножко старческим маразмом.

Тревога непонятного происхождения вылупилась где-то за левым виском и болталась там, отвлекая и раздражая.

примата торговли над всеми прочими человеческими проявлениями.

удивительно шустрая баба, медленно ходить не умела, да и водила, как Шумахер с парой удаленных хромосом – быстро, аккуратно, но непредсказуемо.

Сердце сорвалось и совсем звучной бочкой угрохотало прочь, оставив вместо себя ледяную дыру с дребезжащими краями.

Первая столичная публикация у Максима Эдуардовича случилась в двадцать пять – в подборке стихов, посвященной, что характерно, грядущему двадцать пятому съезду КПСС. Страница газеты «Советская культура» «Молодые – съезду» с портретиком юного вдохновенного Максима и его стихотворением «Противникам мира и прогресса» висела над рабочим столом писателя с момента, когда появился рабочий стол и, главное, место для его установки. А до того она бережно хранилась в чертежной папке на антресоли встроенного шкафа, которыми были укомплектованы все комнаты рабочей общаги Сарасовского реммаша. Остальное содержимое пухнущей папки составляли вырезки из местных газет, в основном реммашевской многотиражки. С антресолей папка извлекалась в основном в рамках попыток охмурежа: «Максимка у нас поэт вообще-то, настоящий. В смысле “Щас все поэты”? Максим Эдуардыч, продемонстрируй». Папочная часть охмурежа, честно говоря, срабатывала нечасто, зато сильно. Особенно мощно она помогла отношениям с Викой, самой строгой представительницей разномастной компании из педа, забурившейся в реммашевскую общагу чудом, объяснимым исключительно развесистостью ноябрьских праздников. Вика, в отличие от подружек, не пила и не растворилась в водочно-альковных потемках общаги, но публикацией в главном культурном органе страны явно была впечатлена, и только поэтому позволила себя проводить, потом позволила пригласить на свидание, потом позволила поцеловать – ну и потом кое-что позволила, после свадьбы, конечно. Вика и повесила газету над столом – сперва прикрепила булавками, а потом, вернувшись из отпуска и обнаружив свежим глазом, что лист совсем пожелтел и покоробился, забрала в специально заказанную застекленную рамищу. Максим Эдуардович иногда подозревал, что Вика вышла за него замуж исключительно ради того, чтобы давить на тему «Расти по служебной лестнице», смысл служебной лестницы сводился к получению квартиры, а квартира рассматривалась как место для почетного хранения страницы из «Советской культуры». Во всяком случае, новых творческих свершений от мужа Виктория Владленовна особо не требовала. И стихотворение в «Советской культуре» так и осталось единственной столичной публикацией. Хотя Максим Эдуардович делал всё, чтобы пробиться. Он очень старался. Изо всех сил, не щадя ни себя, ни тем более остальных. Просто не везло. Юмористическое стихотворение «Простые радости» должно было выйти в ноябрьской «Неделе», но оказалось неуместным в траурном номере: Брежнев умер. Очерк «Звание коммуниста», уже заверстанный «Человеком и законом», был снят с номера из-за мутных разборок кураторов журнала, а рассказ «Выходные», принятый было журналом «Москва», пал жертвой антиалкогольной кампании. И даже верстки на память не осталось, хотя обещали ведь прислать. А в перестроечные и последовавшие лихие времена, когда публиковались все подряд с чем угодно, Максим Эдуардович отстал от

может, поняла Юля. Делать что-либо эти орлы не умеют: ни бачок починить, ни текст написать, ни журнал сверстать, – а вот неприятности устраивать они мастера, суперпрофи и суперлюбители.

могла. Знакомые относились к престарелой творческой интеллигенции, поэтому говорили охотно, бесконечно и зря.