Затхлый воздух весеннего троллейбуса действовал удручающе. Приоткрытые оконца освежали скупо. Кондиционер не работал. На справедливые требования скучающих пассажиров, кондуктор отвечал: «Не положено, не лето». Спертость усугублялась густо доносившимся перегаром – амбре «фронтовых» ста грамм. Праздник на Мемориале закончился и почтившие память героям возвращались по домам. В основном пенсионеры. Молодежь употребила майский выходной по прямому назначению, природа, солнце, шашлыки.

– Разве это парад? – возмущался, не стесняясь своего громкого голоса, немолодой, но и не слишком старый, мужчина. На кителе защитного цвета блестели несколько орденов и медалей. – Курам на смех. Куцый батальон салаг, да парочка восмидесяток со свалки. Тфу!

– Ну так и не годовщина, чтобы шиковать, – заспорил седовласый дед в «гражданской» шляпе. – Чего попросту ресурс переводить.

– С них не убудет, – вмешался третий ветеран. – А память что, по годовщинам только? Еще и этим, на западе, кулак показать надо. Иначе … ух!

– Ресурс? – не сдавался орденоносец. – Тонна соляры, весь ресурс. А личный состав на службе.

– Помню в семьдесят третьем, – вспомнил другой ветеран, – я тоже в параде участвовал. В Венгрии. Мы им там, едрёна батона, такие парады устраивали! Никакого ресурса не жалели. До сих пор помнят!

– Эх! Что сравнивать? – заговорила старушка в аккуратно повязанной на седой голове косынке. – Другая страна была.

– Помнишь, Василич, – обратился к соседу шабутного вида старичок, – какие буфеты на День Победы горсовет устраивал!?

– А то, – обрадовался дедок, восседавший двумя рядами позади. – По всей Ленина, от Пушкина до Котовского, один сплошной буфет.

– А теперь спонсорский граненныч и котелок каши, – громогласно разразился орденоносец. – Тфу! Позорище!

– А вам бы лишь бы зенки залить, – прошепелявила пожилая женщина в интеллигентской «таблетке».

– Да при чем тут это! – начал ее сосед, но объяснить что именно не успел.

С передней площадки извергся требовательный детский плач. Молодая женщина, с годовалой девочкой на коленях, хищно прошипела:

– Зарыл рот, я сказала!

Обращалась она к мальчику лет пяти-шести. Он сидел напротив нервной мамы и, широко разинув рот, орал. Слова женщины не производили нужного эффекта. Тогда она оторвала от дочки руку и влепила пацану звонкую затрещину. Тот открыл рот шире, но, как по взмаху волшебной палочки, выключил у собственного крика звук. В ту же секунду из носа мальчика потянулись две полоски зеленых густых соплей.

– Что ты плачешь, мой хороший? – борясь с брезгливостью, обратилась к малому сидящая рядом старушка.

Причина раздора прояснилась. Добродушная пенсионерка, разглядев в малолетних попутчиках, сходство с собственными внуками, угостила их конфетами. Девочке на маминых коленах развернула карамельку на палочке. Мальчишке предложила шоколадную «картошку». Знала бы она как Тёма ненавидит шоколад! Да дело то и не в шоколаде вовсе. Если подумать, то и шоколад мальчик уминал не задумываясь. Дело в обиде. Почему Алисе всегда достается самое лучшее? Тёма не мог словами объяснить горькую, как шоколад, несправедливость. И поступил, как в его возрасте поступают дети. Просто заорал.

– Ты тоже хочешь карамельку? – сюсюкала незнакомая бабка.

Алиса тем временем, заподозрив неладное, засунула сладость поглубже в беззубый ротик. Ее предусмотрительная осторожность всколыхнула в братике свежую волну обиды. Он снова включил звук. Мамино: «Рот закрыл, дебила кусок!» скрепилась очередной оплеухой. Вкус горьковатого шоколада обогатился кислым вкусом соплей. Полоски одолели дамбу верхней губы и, сам того не желая, язык облизал их.

– Не плачь, мой хороший, – не сдавалась бабка, шаря в старомодной сумке из кожзаменителя. – Сейчас поищу, была еще одна. Сейчас.

Черные глаза Тёмы блестели от слез и от снизошедшей надежды. Сопли, казалось, замерли на смуглом лице в ожидании чуда. Тоненькой ручкой он размазал зелень по лицу и вытер руку об поношенную, выцветшую футболку с Щенячьим Патрулем.

Наконец бабка нащупала конфету. Такую же как и у Алисы, только фантик другого цвета. Не беда.

– Вот! Нашла, – обрадовалась женщина. – Дайка я тебе ее разверну!

Тёма дожидаться не стал. Вырвал карамельку и, заодно, еще одну «картошку» из бабкиных рук. Засунул карамельку в карман замызганных шорт. Затем неловкими движениями развернул «шоколадную картошку». Отправил ее в рот. Конфета успела растаять. Шоколад размазался по фантику, ладоням и лицу. Лизнул сначала фантик, а затем, один за другим, замызганные пальцы. Проделал все это стремительно, чтобы Алиса не успела ничего понять. Девочка подозрительно следила за его манипуляциями, но молчала. В отличии от свое матери.

– Ты что конфет не видел? – шипела мама. – Позоришь меня, идиотина. Верни тёти Чупа-чупс!

Лицо мальчика исказилось. В борьбе за место под солнцем единственным оружием Тёмы пока был громкий плач, увлажненный обилием слез и соплей. «Ничего, – говорил в таких случаях дядя Зурал, – лет через десять сможешь держать нож. Тогда и поговоришь»

– Верни, я сказала! – настаивала мама.

Тёма заорал. Слезы полились, одновременно с соплями. Брызги коричневой от шоколада слюны брызнули на платьице Алисы и на несвежую мамину блузу.

– Ну все, козлина! – мама скинула дочку с колен. Сейчас она все-таки отберет конфету. Тёма ничего не сможет сделать. Он огляделся. Сквозь пелену слез, разглядел множество сочувствующих лиц и плотно закрытые двери едущего троллейбуса. Бежать некуда.

– Оставьте, девушка! – примирительно заговорила сердобольная соседка. – У меня еще есть. Не убудет. Не плач, мой хороший.

Почувствовав защиту, Тёма прижался к пенсионерке. Плакать естественно не перестал. Уж больно добрая бабка попалась. Может еще чем-то угостит. А что? Доброта не корова, дои, кормить не надо.

Угощение не последовало. Динамик объявил: «Остановка – бульвар Мира. Следующая остановка – улица Армейская» Мама, подхватив дочку на руки, схватила Тёму за липкую руку и рванула к выходу. Мальчишка продолжал плакать, не забывая шмыгать носом.

Оказавшись на улице проверил карман. Карамелька на месте. Плакать расхотелось. Да и лишний раз напоминать о себе маме не стоило. Мало ли. Быстрым шагом поднялись по широкой лестнице и вышли на аллею. До дому идти минут пять, но домой не хотелось.

Утром мама их собирала быстро и тихо. Папа спал за столом, уткнувшись носом в согнутую руку.

– Тссс, – зашипела мать на Тёму, когда тот нечаянно шаркнул стулом. Проклятая футболка зацепилась рукавом и не хотела расцепляться. – Разбудишь, никуда не пойдешь.

Это точно. Если бы отец проснулся, сидели бы они с Алисой дома, пока мама не нашла бы папе на бутылку. А то бы и вовсе драться полез. Быстрее бы закончились эти Майские праздники.

Пробираясь сквозь толпу у свежевыкрашенных танков, орудий, ракет, мама повторяла:

– Вот вырастишь, Тёма, станешь военным. Будешь родину защищать. А родина тебя за это оденет, обует, накормит. И зарплатой не обидит.

Тёма не совсем понимал как это родину защищать. И вообще, что такое родина. Папа? Мама? Облезлая пятиэтажка с протекающей крышей? Заросший парк? Раздолбанные дороги? Ржавый троллейбус из которого они только что вышли? Нет, их он совсем защищать не хочет. Даже наоборот, как бы себя от них защитить. Защитится от родины? В голову снова и снова лезли слова дяди Зурала о ноже.

Наевшись каши из странных железяк, и попив «халявного» сока от спонсоров, семейство взялось за дело.

– Извините, молодые люди, – мама делала жалостливое лицо. Тёму и Алису больно щипала, чтобы привести в скорбное соответствие, – не хочу вам портить праздник своими проблемами.

Парочка остановилась и опасливо разглядывали женщину с детьми.

– Мы из Грушево. Приехала, вот, детям парад показать. Папка у них воюет. А дети, думаю, должны знать как это быть военным.

Мама подхватила поудобнее Алису, и потеребила Тёму по черным волосам.

– Вы не подумайте, я милостыню не прошу. У нас все есть, и дом, и скотина, трактор. Да и государство нам помогает. Не бедствуем, в общем. Тут другое дело. Мне в толпе сумку подрезали.

Свободной рукой мама показала огромную дыру на сумке.

– Гады! Нелюди! – голос ее задрожал от обиды. – А там все, деньги, документы, телефон. У меня здесь никого …

Глаза женщины сделались мокрыми, губы задрожали.

– Нам бы домой вернуться …

– Женщина, не плачьте, – молодой человек, как и следовало ожидать, распустил перед подругой хвост. Показывал какой он де, великодушный. – Тоже мне, проблема. Сколько там денег надо.

– Восемьсот двадцать три рубля. Но вы не подумайте! Дайте мне номер и я сразу же, как домой приеду, скину вам на телефон.

Все работало как часы. Главное не нарушать правила дяди Зурала.

– Первое, моя янтарная, – говорил он своим прокуренным голосом, – на работе не бухать и не торчать. У тебя еще все зубы на месте, под бомжиху не скосишь. Второе, – обычно, повторяя это, он затягивался и выдыхал густой дым, – внимательно читай терпилу. Умные, скупые, дотошные мимо. Кто в ментовку потянет, кто в социалку. Начинают задавать вопросы, съезжай на другую тему и не теряй с ними время. И третье, моя янтарная, – в этом месте глаза дяди Зурала делались злыми и колючими, – смотреть в оба. Не жадничай и не мелькай лишний раз. Если примут за христарадничество, отмажем. Мусора в теме. Если за дурь или за скок, извиняй, сядешь. Не нужно тебе это. Ты светловолосая, светлоглазая. Доверье к тебе. На клянченье и себя и меня озолотишь.

Следующих терпил «обработали» лишь через час и на другом конце улице. Из толпы мама выбрала семью с двумя детьми. Все прошло без сучка и задоринки. Затем двух жалостливых пенсионеров, подпитого мужичка, грузную продавщицу с коровьими глазами и молодого паренька в военной форме. Лишь последняя попытка оказалась пустой.

– Так ты, гражданка, дуй на автовокзал, – ответил дедок, опираясь на железную трость. – Наверняка у автобуса односельчан встретишь. Ну или с водителем договорись, чтобы деньги в поселке, по прибытию отдала. Делов-то.

Тёма заметил как по маминому лицу пробежала злая, досадливая тень. Обычно такое случается когда она хотела его ударить. Но деда она бить не стала.

– Ой, – голосок ее сделался веселым, – действительно! Как мне это в голову не пришло? Утром то, когда сюда ехала, автобус битком набит был. Сейчас все обратно поедут. Спасибо вам! Вот дура.

Она быстро схватила Тёму за руку и поспешила скрыться в толпе, жалуясь себе под нос:

– Фарт ушел и нефиг кликать.

Все равно, Тёме праздник понравился. Все лучше чем дома с пьяным папой. Еще и конфеты. Одна за щекой, горькая. Другая в кармане. Сладкая. Та что в кармане всегда слаще той, что за щекой.

Но настроение испортилось. Вместо того, чтобы пройти домой дворами, мама повела их окружным путем, по аллеи до универсама. Мальчик не любил этот магазин. Там было много чего, но мама, и уж тем более папа, не разрешали ничего брать. Сами себе набирали всего, а его оставляли ни с чем. Ну почти ни с чем.

Да еще эта «Сказка». Рядом с супермаркетом стоял стеклянный домик. Папа, указывая на буквы над входом, называл его «Сказка». В теплое время года рядом стояли плетенные стулья и столы. Нарядные взрослые пили что-то из красивых чашек, причмокивали, улыбались, но почему-то не пьянели. Когда папа с друзьями пил, все пьянели. Начинали ругаться, иногда дрались, а потом засыпали. Эти же, у стеклянного домика, никогда не ругались и не вырубались за столиками или на полу. Наблюдая за ними Тёма почему-то радовался. Почему, не понимал. Просто было приятно смотреть на людей, на их разговоры, улыбки. Говорить улыбаясь можно только о хорошем. Тёма решил, когда вырастит, тоже будет улыбаться. Не всегда, конечно, только разговаривая. О хорошем никогда говорить не будет. Зачем? Будет говорить только о плохом. Говорить и улыбаться. Папины друзья, когда ругаются, злые и крикливые. А он, Тёма, чем злее будет, тем больше станет улыбаться.

В стеклянном домике продавали мороженное в блюдцах. Тёма любил наблюдать, как люди едят его маленькими ложечками. Сначала рассматривают, затем аккуратно, словно драгоценность, кладут в рот. Потом облизывают губами ложечку. Он тоже так хотел. Мечтал усесться в плетенное кресло. С важным видом, попивая газировку, дожидаться когда девушка в чистом переднике принесет ему блюдце с мороженным. Поставит на стол, а рядом пристроит белоснежную салфетку и маленькую ложечку. Тёма наберет в ложку мороженное, внимательно на него посмотрит. Может понюхает. И медленно отправит на язык. Глотать не будет, а дождется пока оно само растает. И так целое блюдце. Красота!

Не то чтобы Тёма никогда не ел мороженного. Мама ему иногда покупала. В вафельном стаканчике или на палочке. Он его быстро съедал на ходу, пока не растаяло. Оно было вкусным, сладким и молочным. Но это не то. В «Сказке» мороженное было вкуснее, слаще и молочнее.

Тёма потянул маму, показывая на стеклянный домик у супермаркета. Мама лишь отмахнулась:

– Ты что дурак? Там дорого. За те же деньги три порции в магазине купим.

И купила. Правда не три, а одну. Да и то пришлось делиться с этой дурой Алисой.

Каждый раз, проходя мимо «Сказки», Тёма злился. Злился на то, что сказка не для него. На то, что кто-то есть вкусное мороженное, а он обычное, не вкусное. Что кто-то сидит в плетенных креслах, пьет из красивых чашек и улыбается. А он нет. Зачем нужна «Сказка» в которой нет его?

– Чего рот разинул?! – мама больно дернула его за плечо. – Двигай ляжками!

Глаза не могли оторваться от праздных людей в плетенных креслах, от красивых чашек, от девушки в аккуратном переднике с подносом в руках. Ноги несли его вслед за мамой, а он, Тёма, был там, в стеклянном домике. И на самом деле он никакой не Тёма. Он Зик Райдер. И однажды, когда с обитателями «Сказки» случится беда, а она обязательно случиться, Зик Райдер, то есть Тёма выпустит со своей футболки Ская, Зума, Крепыша, и еще этих трех, имена щенят он не помнил. В общем весь Щенячий патруль кинется на помощь и спасут стеклянный домик. За это ему, Тёме, разрешат приходить в «Сказку» каждый день и кушать мороженное из блюдца. Ложечкой.

Из сказки его выдернула боль в коленке. Споткнулся. Если не мамина рука, растянулся бы на асфальте в полный рост. А так только шаркнулся коленом. Больно, до крови.

– Дебил безмозглый! – выругалась мама. – Под ноги смотри, баран тупорылый!

И как обычно, закрепила сказанное звонким подзатыльником. От боли и обиды из глаз посыпались разноцветные огоньки и соленные слезы. Хотя соленными, наверно, были сопли. Тёма никак не мог от них избавится.

– Явились?! – папа встретил их в дверях. Он шатался и если не косяк, точно бы рухнул на лестничную площадку. – Ну? – спросил он у мамы. – Принесла?

– Принесла! – раздраженно ответила женщина. – На, упейся, синяк ты конченый!

Она протянула ему купленную в магазине бутылку водки.

– Чего? Одна? – все же выхватил протянутую бутылку и принялся открывать. – До вечера ж до хрена времени? Опять побежишь …

– Не побегу! – огрызнулась мама. – Тебе и одной хватит. Денег ни хрена не приносишь.

Папа ее не слушал. Он приложил горлышко к пересохшим губам и влил в себя приличную порцию.

– Зурал приходил? – спросила мама, ставя на газ кастрюлю воды.

– А что тебе Зурал? – папин язык заплетался. Он плюхнулся на табуретку. – Жить без него не можешь? Сука …

– Рот закрыл, придурок! – женщина уперлась руками об стол и зло на него уставилась. – Тоже мне, ревнивец нашелся. Да что б ты без него делал? Сколько денег …

– Деньги? – перебил ее папа, отводя взгляд. – Деньги мусор! Тьфу. Да если я захочу, вот этими руками знаешь сколько заработаю!?

– Знаю, – пренебрежительно ответила мама и полезла в шкаф за рюмкой. – Налей! Не все же в одно рыло!

Папа крепче прижал бутылку к груди. Делиться совсем не хотел.