Глава 3

Эпизод 1

1920 год. Лето.

Солнце пряталось за лес, устало склоняло голову на пушистые лапы елей, смотрело на белянки домов перед сном, пряталось на ночь на отдых, раздувая свои щёки, отдававшиеся красным закатом по небу, ещё не ночным, но уже с блеском первых звёзд. Сумерки окутывали дома, в которых зажигались, тусклыми огоньками печали керосиновые лампы.

Купол церкви возвышался над селом Студёное, сиротливо, без креста, с надписью на воротах храма «Сельский клуб», где, напротив, над крыльцом Сельского совета смеясь, играло кумачом крови знамя свободного Пролетариата.

В третьем доме от леса света было много, в доме играли свадьбу. Во дворе кухарили три женщины у летней кухни под навесом, где на печке голландке докипал в чугунах картофель и на двух сковородах шелестели жиром гуси.

В самом доме, за длинным столом сидели селяне на двух лавках, поставленных вдоль стола с обеих сторон. За торцом стола на двух старых стульях сидели жених и невеста.

Свадьба была простая. Народу на ней было ровно столько, насколько было угощения. Народ на ту пору ещё в разброде жил. То красные, то зелёные, ну, в общем, полная цветовая палитра по лесам и дорогам растекалась. Не было толкового единства во мнениях относительно с кем продолжать своё существование этому народу.

Советская власть приняла кумач красным цветом своей победы и цеплялась своими мозолистыми руками за всё, что можно было удержать при себе. Вот и свадьбу справляли все одного цвета, Красные. Народ не жировал, но вот гусей экспроприированных у зажиточных мирян из зареченской деревни приобщили к празднеству с большой радостью. И самогон из той же кубышки относившийся к вещественным доказательствам незаконного варения спиртного лился без остановки, без зазрения совести. Народа было тринадцать человек, все свои и по духу и по социальному положению.

Жених Аким, сока лет отроду, претендовал на должность председателя колхоза только организованного, при помощи Советов в селе. Фигура для всех на ту пору была значимая. Сам он был худощавого телосложения, по натуре добрый, но самое главное его качество, хозяйственный.

Невеста его Марфа, молодая, сдобная телом, краснощёкая, по характеру стерва, моложе Акима на двадцать годков, вовремя поняла, откуда ветер дует и к какому двору прибиться. Марфе было всё равно, что Аким только иногда, по состоянию своего здоровья, забрасывал на неё своё усталое от забот житейских тело.

Марфу это не печалило. Охотников до её пышных форм было много. Марфу, втихаря охаживал Тимоша, выступавший на их свадьбе гармонистом, но бескорыстно отдавший свою полюбовницу бывшему Красному командиру.

Три кухарки внесли в дом на блюдах картофель и гусей, растерзанных на куски рачительными женщинами. А по центру избы скромно обставленной, плясали Андрон со Степанидой под гармонь Тимохи.

Андрон, тучный сорокалетний дружок закадычный Акима выделывал ногами кренделя, царапая деревянный пол подковками, набитыми на сапогах. Котом смотрел на Степаниду, раскрасневшуюся от пляски. Степанида плясала с задором, тряся своей грудью ещё, пуще, приметя масленый взгляд Андрона на своей груди.

Гармонист Тимоша, сидел на краю лавки со стороны невесты, слегка накренившись на бок, наяривал на гармошке, растягивая меха, втягивая дым махорки самокрутки, прилипшей в углу его рта, одетый в красного цвета рубаху, с картузом на голове, с приколотым красным бантом к козырьку, из-под которого торчал соломенный чуб. Рядом с ним сидел Косарь, мужик сельский, та ещё тварь завистливая и вашим и нашим, лишь бы живот набить.

Степанида уже, как с четверть часа топотала ногами, и уморила Андрона с Тимохой. Частушки так и лились из неё, как из родника природного вода, нескончаемым потоком:

– Про любовь мне пел Тимошка до восхода зарева. Сердце теребил гармошкой, рвал меха, наяривал.

Аким втягивал носом запах гуся, предвкушая хорошую закуску. По его сторону рядом сидел с женой своей Лукерьей дед Матвей. По возрасту, он с женихом был одногодка, но носил бороду длиннющую, за это и прозвали его в селе дедом. Сам он был из крестьян, по натуре своей любил выявлять в людях недостатки жизненные, подмечал всё и высмеивал. Ядовитая натура была у него, но Советскую власть он любил. Он при дружке своём Акиме, будущем председателе уже завхозом пристроился в правлении.

Справа от деда Матвея сидела вдоль окна сорокалетняя вдова, тётя Глаша и рядом с ней на скамье у открытого окна улыбался Силантий, потомственный лесоруб. Медведеву Силантию только исполнилось двадцать лет, а он уже успел поучаствовать в штурме Зимнего дворца в Питере, повоевать и, вернувшись в своё родное село, претендовал на должность бригадира лесорубов.

Силантий был обаятельный, высокого роста, «Косая сажень в плечах», силы необыкновенной парень. Отец его, лесоруб научил Силантия сызмальства валить деревья так, что равных ему в этом деле не было во всей округе. Характером отличался он спокойным. Курить он не курил, и пить особо самогон себя не заставлял. С девчатами был робок и думал только о работе. Хотелось ему из нужды тягучей вылезти. А тут на тебе, Советская власть и флаг в руки. Силантий расстегнул пуговицы на гимнастёрке.

Степанида всё не унималась и уже с хрипом пела частушку:

– Кавалер мне целый вечер всё о звёздах говорил. А потом задрал мне юбку, выйти замуж упросил.

Андрон прижался щекой к груди Степаниды и хмельной от самогонки тёрся носом в вырез её кофты. Тридцатилетняя кровь с молоком запрокинула голову и хохотала, топая под гармонь каблуками сапожек по полу.

Лето далось жаркое, окна в доме были открыты и на подоконнике повисли дети соседей по селу. Дети глазели на угощение и самая бойкая их них, Прасковья, отроду десяти лет, попросила у тёти Глаши, сидевшей возле окна рядом с Силантием Медведевым, пирогов:

– Тётя Глаша, пирожком угостите?

С добрым выражением лица, с улыбкой тётя Глаша подала детям пироги.

Прасковья, блестела голубыми глазами, по-детски счастливая уплетала пирог за обе щеки. Сама она была чернявою, лицом смуглая, как уголёк, цыганских кровей. Отец её отбился от табора, осел в селе и женился на сельской татарке и через неё они дочку нарадили.

Дед Матвей не смог устоять от слабости, чтобы не подковырнуть своего дружка Акима, натура такая была, и он с деланным восхищением в голосе сказал ему:

– Повезло Аким твоей Марфе. Ты мужик хозяйственный. Вона, стол накрыл какой, ломится. Всё-таки согласись по совести, есть польза от продразвёрстки.

На что Аким смутился и ответил, разводя руками в стороны:

– Излишки у кулаков Зареченских забрали.

Аким повернулся к пляшущим и громко, но по-доброму, сказал:

– Степанида, Андрон заканчивайте плясать, садитесь за стол.

Гармонист Тимоша, как по приказу свернул меха гармони. Степанида, громко дыша, пошла за стол, по ходу играя плечами, виляя бёдрами перед Андроном и оттопыривая вырез кофты, дуя губами на два «бидона молока» позвала Андрона:

– Пойдём Дроня, Аким с Марфой за стол приглашают. Грех отказываться.

Они с Андроном сели на лавку рядом с Косарем, лицом к окну напротив Силантия и Степанида сразу начала стрелять в него глазами, а Силантий смутившись, опустил глаза, как девица красная.

Гости того и ждали, что бы наполнить жгущей самогонкой пересохшие стаканы под гуся. Журчал самогон, разносились по тарелкам куски гусятины тремя хлопотливыми кухарками. Лукерья толкнула своего мужа Матвея в бок и наказав ему:

– Матвей, что расселся? Скажи слово молодым.

– Ты Лукерья не торопи мужа своего. Ведь напутствие, оно, как название у корабля, как скажешь, так и поплывёшь, – ответил важно дед Матвей и, взяв в руки стакан с самогоном, встал во весь свой средний рост, откашлялся в кулак.

Гости замолкли и дед Матвей по-деревенски, но употребляя витиеватые слова, произнёс:

– Дорогие Аким и Марфа. Когда чёрная гидра Антанты душит молодую шею Красной Революции и враги Пролетариата опустошают закрома нашей Родины многострадальной, мы крестьяне ответим контре прибавлением молодого поколения, для пополнения наших рабочих и крестьянских рядов по борьбе с врагами Мирового Пролетариата.

Подвыпивший Косарь и Андрон с восхищением смотрели на оратора. Тимоха, аж икнул от великих слов, а дед Матвей воодушевлённый своей значимостью дружка жениха продолжил:

– Выпьем товарищи за молодую, Революционную семью. Как говориться плодитесь и размножайтесь, чтобы враги Советской власти от зависти своей померли. Ура товарищи.

Гости звонко чокнулись переполненными стаканами, махнули самогонки и хором закричали молодожёнам горько.

Аким скромно поцеловал Марфу и, улыбнувшись присутствующим, предложил:

– Прошу вас отпотчевать хлеб да соль гости дорогие.

Гости не заставили себя просить дважды и приступили уничтожать с голодухи всё, что послала им экспроприация.

Степанида махнула стакан самогонки, закусила пирожком и бросила жгучий взгляд на Силантия, но он не обращал никакого внимания на её кипучие после самогонки знаки внимания. Степанида, между тем впала в хмель и начала приставать разговором к Силантию:

– Тебе Силантий Максимович женится надобно, а, то так в казённой одёжке до старости проходишь. Революция закончилась, пора бы хозяйством обзаводиться. Дом построить, жену молодую привести, чтобы хозяйством руководила. Али девок мало у нас, красивых?

– Так время придёт, женюсь, – ответил, смутившись Силантий, – подожду, пока молодёжь подрастёт. Они грамотнее нас будут, и хозяйство по-умному вести начнут.

Силантий посмотрел через плечо на Прасковью и сказал:

– Выжду, пока Прасковья вырастет, и сватов к ней зашлю.

Девочка Прасковья засмущалась по-детски, прыснула смехом.

Степанида не унималась:

– Пока она вырастет, ты Медведев весь мхом порастёшь. Нужен ты ей будешь.

Силантий улыбнулся белозубой улыбкой, посмотрел на Прасковью, залившуюся краской от смущения и тепло, спросил девочку, как бы шутя:

– Как я тебе Прасковья, в женихи подойду, когда вырастешь?

Прасковья задорно рассмеялась, подначиваемая подружками и ответила, как взрослая:

– Вырасту, там посмотрим.

Андрон толкнул Тимошу локтем и проговорил, дыша ему в лицо самогоном:

– Нажми на клавиши, покажи себя.

И полилась самогонка рекою под весёлую музыку гармошки.

Эпизод 2

1920 год. Лето.

Лето жаркое продолжало парить. Хоть и лес прохладу нёс, но деревья валить не сладко было. Ладно, свалишь, а ещё надо сучья обрубить, хлысты сложить, навести порядок, всё это артели Силантия давалось нелегко. Леспромхоз ещё не утвердили в районе зачинать и на должность бригадира ещё Силантия не поставили, надо было ждать. Силантий так, шабашил с бригадой своей, для пользы государства и себя не забыть. Копейку, конечно, имели они, но размаха не было. В бригаде у него помощником был Лёнька по прозвищу Борода, из-за длинной косматой бороды, что носил для солидности, да ещё двое лесорубов.

Степанида тоже к ним пристроилась, кухарила и ей заработок хоть какой, но перепадал.

Солнышко уже к полудню катилось и Силантий, повалив очередную сосну, вздохнул глубоко.

Степанида готовила обед на костре и зычно окликнула мужиков:

– Эй, работники, пора обедать!

Всё шабаш на сегодня, – сказал устало Силантий и сев на срубленную сосну, вытирая рукой, пот со лба, добавил: – Идём все обедать.

Мужики не заставили себя упрашивать, и пошли к костру, а Борода присел рядом с Силантием, почесал бороду и задал вопрос Силантию:

– Ты чего уселся бригадир? Пойдём обедать.

– Сейчас, передохну, – ответил устало Силантий.

– Знатная у нас артель собралась, верно, бригадир? – лизался Борода.

– Да, бригада крепкая, – согласился Силантий.

– Нам бы в бригаду ещё человек пять, и работа шустрее пошла бы. Как думаешь, бригадир? – не унимался Борода.

– Я пока никак не думаю. Леспромхоз организуют, утвердят, что бригада нужна тогда, и думать, будем, народ набирать, а пока мы артель. Сам понимаешь, за нами никого нет. Не тот масштаб Борода, – с сожалением в голосе ответил Силантий.

Степанида разливала в миски похлёбку, посмотрев в сторону Силантия, позвала его:

– Силантий Максимович, пожалуйте отобедать!

Борода скосил взгляд на Степаниду и с усмешкой продолжил:

– Степанида на тебя глаз положила. Так и нарывается за сучок юбкой зацепиться.

Силантий смутился и добро, но настоятельно спросил:

– Не пойму, тебе-то какая забота? Иди, поешь, что сиднем, сидишь?

– Да я чего, – ответил весело Борода, – я так для разговора. Смотри, женит она тебя на себе. Баба огонь. Грудь, два бидона молока. Нырнешь, не выплывешь. Пойдём обедать Силантий Максимович.

– Ты иди, я подойду сейчас, – ответил Силантий.

Борода пошёл к костру, а Силантий вдохнул запах сосен и, хотел было уже идти обедать, как вдруг из кустов вышла шустрой походкой девочка Прасковья. В руках держала она лукошко полное всяких разных ягод. Она присела на сосну рядом с Силантием.

Силантию нравилась смуглая девчонка, с бойким характером и весёлым нравом. Только вот он понять не мог, как при черных, как смоль волосах её глаза были голубыми, как небо. Силантий относился к ней добро, как к ребёнку десятилетнему, который совал свой нос с детским любопытством, куда ни попади.

Силантий улыбнулся ей, потом сделал строгое лицо и суровым тоном спросил:

– Ты, что тут делаешь Прасковья?

Прасковья бутоном алой розы собрала свои губы, насупилась, но потом лицо её изменилось резко и она деловито, по-хозяйски ответила:

– По ягоды пришла в лес. Вот сколько, много набрала.

Силантий сменил тон и говорил уже добро и шутливо:– Не боязно одной ходить по лесу? – Он, сделав пальцы козюлькой и, бодая ими Прасковью в бок, продолжил: – Смотри, волк заест.

Прасковья рассмеялась колокольчиком, черпанула ягоды ладонью из корзины и сыпанула их Силантию в ладонь, ответив с детской радостью, с какой-то, как показалось Силантию уверенностью в голосе:

– Мне не боязно, я дочь цыгана и в лесу я всем зверям сказала, что жених у меня медведь

Прасковья залилась краской на щеках, вскочила и побежала через кустарник, весело смеясь и смех её, ещё долго отдавался колокольчиком памяти в ушах Силантия.

***