Кира Александровна рванулась к плакавшему сыну, но споткнувшись, упала, ударилась головой о заднее колесо телеги, лишилась сознания. Алекс кричал громче разрывов снарядов, с лицом, перекошенным от страха и выпученными глазами.

От рощи, клубя пылью, неслась ураганом Красная сотня. Клинки наголо, на папахах красные звёзды, с алым кумачом знаменосца и бантами цвета крови на груди кавалеристов.

Впереди всех на вороном коне шёл Никифор с поднятым клинком, с сжатыми губами на искалеченном лице от прикладов белогвардейцев.

Копылов выбежал к насыпи с наганом в руке и скомандовал белогвардейским солдатам:

– Занять оборону цепью, примкнуть штыки! Первая цепь, лёжа, вторая на колено, третья стоя! Залп с первой цепи! Выполнять!

Эпизод 4

1920 год. Осень.

Шатров стоял в проёме двери третьего вагона бронепоезда. Рядом с ним, на откидной подножке, держась рукой за поручень, находился его адъютант Сухтинов, когда они услышали первый разрыв снаряда.

Шатров отдал приказ Сухтинову:

– Дайте команду к отходу бронепоезда.

Сухтинов спрыгнул с подожки и крикнув во весь голос:– По вагонам! – побежал к паровозу в начало состава.

Ульяна в этот момент, добежав до двери вагона, в которой стоял Шатров, окликнула генерала:

– Григорий!

– Ульяна! Быстрее в вагон! – не веря, что видит свою любовь, закричал Шатров.

– Нет! Разреши сыну твоему носить фамилию Шатров!

Григорий сделал шаг вниз по ступенькам и протянул Ульяне руку вне себя от ужаса за неё, умолял:

– Давайте руку!

– Нет, я не пойду за тобой!

– Ульяна сейчас не время упрямиться,– молил генерал.

Бронепоезд дёрнулся вагонами, и состав медленно пошёл. Снаряды ложились уже точнее и попадали в бронированные вагоны бронепоезда

Шатров хотел спрыгнуть со ступеньки к Ульяне, но тут подбежал его адъютант, запрыгнул на подножку вагона, уцепился руками за поручни и закрыл собою генералу путь к его любви с криком:

– Ваше превосходительство, пожалуйте незамедлительно в вагон!

Ульяна поддерживая руками, живот неистово закричала:

– Ты не ответил мне!

Шатров заорал на Сухтинова:

– Дай дорогу шельма!

– Зарубите меня, не пущу! – пытаясь затолкнуть Шатрова в вагон, говорил Сухтинов.

Шатров сопротивляясь, сорвал со своей груди наградной крест и бросил его Ульяне с криком раненой птицы:

– Разрешаю! Назовите Иваном! Я люблю вас Ульяна!

Взрывной волной от снаряда Ульяну сбило с ног, но она доползла до креста Шатрова, подняла с земли «слово офицера» и положила памятью в свою дамскую сумку.

Эпизод 5

1920 год. Осень

В занесённом над головой клинке, сжатым крепкой казацкой рукой, играл отблеск солнца, пробегающий по жалу железа Никифора напоминанием боли смертельной раны раздела дворянской крови и простого народа. Жужжали пули осами из винтовок Белогвардейцев, пулемёты косили Красных всадников Революции, но видно было, что и в этот раз Судьба решила отсрочить Никифору смерть. Петров, его ординарец, с красным бантом на груди, с глазами сверкающими лютой злобой с криком:– Руби их на смерть! – по ходу рубанул клинком денщика промеж глаз.

Денщик упал на землю, а Петров летел дальше соколом, нанося урон противнику.

Копылов закатился под телегу, припал к земле. Патроны у него закончились, стрелять было нечем, и поручик загнанным волчонком таращил глаза из-под телеги на копыта коней.

Шантырёв, солдат новобранец пытался штыком ткнуть коня Никифора. Поднял на дыбы своего друга вороного Никифор в пылу ярости боя и куража от крови отрубил голову Шантырёву. Тело обезглавленное рухнуло на Киру Александровну и она, очнувшись, приподнялась на колено, выхватила из своего ридикюля памятный револьвер своего мужа Сычёва с перламутровой рукоятью и хотела выстрелить в Никифора.

Красный командир Никифор, с криком: – Развалю сучье племя! – клинком разрубил её лицо и поскакал, не оборачиваясь дальше уничтожать белогвардейских солдат. Кира Александровна припала к колесу телеги, лицом к лицу с Копыловым и поручик, читая в её угасающих глазах мольбу матери, услышал из её предсмертных уст имя:

– Алекс.

Копылов на четвереньках быстро вылез из-под телеги, нагнулся к Кире Александровне, схватил с земли револьвер её мужа Сычёва. Маленький Алекс, сидел под телегой забытый взрослыми истерично закричал, да так громко, что Никифор обернулся и повернул коня обратно к повозке. Копылов схватил на руки ребёнка, который от испуга заикался, успокоил малыша:

– Не робей Алёшка!

Никифор замер на мгновение, глядя на Копылова, произнёс вслух:

– Лицо больно знакомое.

Рванулся Никифор на коне своём с места в карьер к Копылову, занёс свой разящий клинок над его головой, но так и легло неизвестностью, что хотел предпринять Никифор, кого хотел лишить жизни, потому, что Копылов выстрелил из револьвера в коня, а затем в голову всадника.

Конь под Никифором завалился на землю, придавив ногу Копылову, скинув раненого Никифора на землю. Нога Копылова хрустнула под крупом животного. Поручик, с трудом оттолкнулся другой ногой о круп и вытащил сломанную ногу, держа на руках заикающегося ребёнка, поднялся через силу, скрипя зубами, и поковылял к последней платформе отъезжающего бронепоезда, ободряя малыша словами:

– Сейчас Алёша, доберёмся до вагона, и всё будет хорошо.

Из-под брезента на платформе показалась голова подпоручика, с испуганным выражением на лице. Он увидел ковыляющего Копылова с ребёнком на руках и, протянув к нему руки, закричал:

– Быстрее, давайте ребёнка!

Цель уходила, набирая ход и Копылов, теряя сознание от боли рванулся к платформе. Из последних сил он швырнул Алекса на платформу в руки подпоручика. Алекс свалился на грудь молодого офицера, вскрикнул. Взрывом снаряда оглушило Копылова. Поручик упал на землю и угасающим взором смотрел на уходящий в неизвестность бронепоезд Золотых погон.

Эпизод 6

1920 год. Осень.

Емеля, двадцатилетний предводитель местной малолетней шпаны в Чите, сидя в кустарнике, на поваленном дереве у края рощи ел яйцо варёное с хлебом. За поясом ремня его штанов был заткнут наган. Емеля наблюдал всю картину боя у бронепоезда на разъезде Даурия от начала, в надежде после схватки разжиться оружием. Веня его дружок сидел на корточках рядом, точил нож о камень и грыз морковь. Емеля доел яйцо, прикурил папиросу и, пыхтя дымом, обратился к Вене:

– Вот скажи Венька, что им неймётся? Теперь власть Красные возьмут, старые деньги без надобности народу, в нужник придётся положить.

Веня, протирая лезвие ножа краем пальто, буркнул:

– Чего класть? И денег-то нет.

За спиной у Вени раздался хруст веток и, обернувшись, пацан увидел своего дружка Сашку Кучерявого. У него фамилия такая была Кучерявый, по ней его и звали дружки. Кучерявый много гонора имел, но трусоват был. Сашка вёл впереди себя Ульяну, держа нож у её спины.

Ульяна шла в забытьи, прижимала к груди дамскую сумку.

– Стой тётка, пришли, – приказал Кучерявый Ульяне.

Она остановилась, присела от усталости на край пустого ящика, на котором стояла бутылка с самогоном, и лежал кусок хлеба.

– Кучерявый, – обратился к нему Емеля, – ты зачем сюда тётку привёл?

– Так сумка у неё в руках, – ответил парень.

– Забрал бы и всё, что бабу сюда тащить, глаза лишние,– возмутился Емеля

– Так она сумку держит и не отпускает, – продолжил Кучерявый, – вырвать не смог, руки у неё скрючило, не разожмёшь.

Емеля встал, подошёл к Ульяне, посмотрел на её сжатые кулаки.

– Надо было по зубам ей дать, – с философским видом посоветовал Емеля.

– На сносях она, – жалостливо ответил Кучерявый.

Емеля выплюнул окурок и, хитро прищурив глаз, сказал Ульяне:

– Ну, девка от тебя никакой радости. Что в сумке зажала? Покажи.

Ульяна встала с ящика и попятилась назад от Емели, но Кучерявый упёр нож ей в спину и сказал, как лошади:

– Тпру.

Веня подошёл к Ульяне, посмотрел на её руки сжимающие сумку и, состроив грозный вид лица, потрясая ножом, погрозил:

– Ты девка не ерепенься, отдай сумку, чтоб я грех на душу не взял. Сейчас ноги задеру тебе здесь, и будешь белугой выть. Пожалей ребёнка своего.

Ульяна молча, отдала сумку пацану и тот деловито начал перетряхивать содержимое. Он вынул крест Шатрова, повертел в руках и вложил его в руку Ульяны со словами:

– Крест наградной, белогвардейский, носи. Приколи его себе на сиськи и саблю повесь на пузо, будешь генеральшей.

Трое ребят засмеялись, а Ульяна вытерла рукавом пальто набежавшую слезу.

– Не бойся, не тронем тебя, – сопел Веня, вынимая из сумки завёрнутый узелком платок, деньги и фотографию генерала Шатрова. Сумку и фотографию он отдал ей, затем развязал узел платка, увидел серьги и браслет змейкой, подарок Ульяне от Шатрова, присвистнул и с радостью воскликнул:– Спасибо мадам за нечаянную радость!

***

Уже совсем стемнело. Ещё раздавались в дали одиночные выстрелы и завывание бездомных собак, которые ночными пугающими звуками только подгоняли её идти быстрее. Ульяна шла в город, спотыкаясь о коряги на редколесье, остановилась перевести дух, приложила руку к груди, расстегнула ворот пальто, нащупала рукой висевшую подвеску на своей шее и поцеловала её, потом вынула из сумки крест Шатрова и, положив его за пазуху, сама себе вслух проговорила:

– Сама не знаю, что от страха делаю. Хорошо, что деньги отца не взяла с собой.

Ульяна пошла по направлению в город. Дорога жизни её, с нескончаемыми радостями и горестями пролегала в будущее, в котором она ценила прошлое до конца своей долгой жизни.

Эпизод 7

1920 год. Осень.

Копылов оторвался от Красных. В городе суматоха происходила. Красные расстреливали Белых, наводили порядок. Жители попрятались. В этот же вечер Копылов снял одежду с убитого красноармейца, переоделся, одел на голову себе фуражку с красной звездой. В вещевой мешок положил револьвер Сычёва, высыпал из сумки его жены, Киры Александровны покойной драгоценности с деньгами в тухлые портянки, припрятал на дно к оружию и сверху натолкал окровавленную рубашку и кальсоны убитого красноармейца. Копылов успокоился, затем, забросив мешок за плечи, поковылял в город в Красноармейский госпиталь.

В госпитале он сказал доктору, что получил перелом на станции, документы потерял из-за того, что бил нещадно Белых гадюк. Ему наложили на ногу повязку с привязанной палкой и он, ковыляя, пошёл к Бронштейну, в надежде, что тот ещё не удрал из города и поможет ему с документами.

***

Бронштейн знал Копылова ещё по торговым своим махинациям в корпусе генерала Шатрова. Поручик ему золотые коронки продавал, с убитых офицеров. Дружить не дружили и отношения свои не афишировали, но деньги оба жаловали. Бронштейн мастер был документы подделывать. У него на все случаи жизни в запасе все бланки с печатями были наготове. Тогда спрос был немалый на предмет, следы замести.

***

Копылов сидел за столом на стуле в доме Бронштейна, а хитрый умелец Самуил Яковлевич при свете керосиновой лампы раскладывал перед поручиком бумаги его будущей личности. На дворе стояла ночь, окна были зашторены плотно и Бронштейн, погладив рукой документы, заявил с уверенностью Копылову:

– Всё сделал, как вы просили господин Копылов. Не одна комиссия не подкопается. Фамилию вам изменил, имя и отчество оставил вам прежние, как вы изволили пожелать. Теперь, вы Щемилов, бывший боец Красной армии. Можно было бы год рождения изменить, конечно, для верности.

– А, документ о моём ранении? – спросил поручик.

Бронштейн указал пальцем на выписку из госпиталя, с уверенностью в голосе:

– Вы получили ранение от белогвардейской сволочи в бою при станции Даурия. Комиссованы из рядов Красной Армии по состоянию здоровья, отправляетесь на излечение.

Копылов забрал документы, произнося с печалью:

– Фамилию свою до смерти помнить буду. Премного вам благодарен господин ювелир. Документы надеюсь, точно надёжные?

– Можете не сомневаться, – потирая свои ладони, авторитетно заявил Бронштейн, продолжая чваниться, – Мне тридцать лет, из которых я три года посвятил изучению составления подобного рода документам среди авторитетных людей, прежде чем стать честным ювелиром.

– Убедительный довод, – ответил, улыбнувшись Копылов.

– Ну и куда же вы теперь мой дорогой Пролетарий? – пошутил ювелир.

– Подальше отсюда. Батюшку моего расстреляли, генерал укатил, подамся куда-нибудь, – ответил Копылов

– Я, в Смоленск, – протирая руки носовым платком, заявил Самуил Яковлевич.

– Что ж вы там забыли уважаемый коммерсант? – подтрунил поручик.

Бронштейн вздохнул и, глядя в пол, проговорил с нежностью:

– У меня в Смоленске семья, жена и две дочери. Я их отправил туда полгода назад. Здесь я оставался по неотложному делу. Вам повезло, что вы застали меня, порядочного человека, и я счёл своим долгом вам помочь.

Копылов добродушно засмеялся, понял намёк Бронштейна и, достав из кармана узелком завязанный носовой платок, положил его на стол со словами извинения:

– Ну, да, извините, запамятовал. Благодарю вас за помощь.

Бронштейн развязал узелок платка, осмотрел золотые побрякушки и, завернув всё обратно в платок, положил его в карман своего пиджака.

Самуил Яковлевич уже хотел проводить Копылова на улицу и стоял с ним, прощаясь в прихожей своей квартиры, как в дверь входную раздался тихий, но продолжительный стук.

Эпизод 8

1920 год. Осень.

Емеля и Кучерявый долго шныряли по городу, занятому Красногвардейцами, узнавали через знакомых барыг к кому выгоднее пойти скинуть украшения Ульяны. В золоте они не разбирались, молодые были, глупые к тому же, неопытные и жадные. Опросив всех своих знакомых, настойчивость молодости привела их поздней ночью к дому Бронштейна.

***

В дверь прихожей квартиры Бронштейна раздался повторно стук. Бронштейн посмотрел на Копылова, приложил указательный палец руки к своим губам, затем пошёл на цыпочках обратно в гостиную, зазывая за собой Копылова. Бронштейн шёпотом сказал поручику:

– В случае чего вы мой постоялец.

– Кто это к вам, на ночь, глядя? – забеспокоился Копылов.

– Ко мне всегда ночью приходят или клиенты или грабители. Спрячьтесь за дверь в спальне, – закончил тихую речь ювелир и, шаркая тапочками, направился в прихожую, к двери, громко и недовольно бурча: – Иду, иду, сейчас открою. И кого только на ночь, глядя, носит по городу?

Копылов юркнул за дверь в соседнюю комнату, лихорадочно достал из вещевого мешка револьвер Сычёва, взвёл курок и, затаившись, подглядывал в гостиную комнату через щель в косяке приоткрытой двери спальни.

***

Бронштейн открыл дверь. На пороге, хмурясь, стоял Емеля с наганом в руках, изображая лицом бывалого парня, как казалось хулигану. За спиной Емели стоял с ножом в руке Кучерявый, поёживаясь от холода, вертя по сторонам головой от страха.

Емеля ткнул стволом нагана в живот Бронштейну со словами:

– Ты, что ли меняла будешь?

***

Бронштейн стоял около стола в своей гостиной, Кучерявый смотрел в окно сквозь портьеру на улицу, а Емеля, развалившись на стуле, положил наган на стол, курил папиросу.

Бронштейн спокойно и деликатно начал беседу с хулиганами:

– Чем вам могу быть обязанным, молодые люди?

– Ты в доме один? – бросил Емеля.