Одной из важнейших проблем, с которой сталкивается эмигрант, оказавшийся в новой для него социально-культурной среде, является проблема социальной адаптации. Значительная часть русских военных, эвакуированных на территорию Китая, не хотели оставаться в этой стране (особенно в долгосрочной перспективе), поэтому предпочли репатриацию и реэмиграцию в другие страны. При этом необходимо учитывать, что далеко не все, кто желал возвратиться на родину или выехать за пределы Китая, могли себе это позволить. Репатриация была закрыта для офицеров, отъезд за границу связан с большими финансовыми затратами и т. п.
Огромную роль в процессе адаптации играли существовавшие ресурсы, как индивидуальные, так и групповые (не только наличие денежных средств и имущества, но и связей, кооперации внутри эмигрантского сообщества, устойчивого социально-правового статуса, помощи со стороны принимающего государства и общественных структур), а также личностные и групповые установки. Одной из доминантных групповых установок в среде бывших военнослужащих Белой армии являлось неприятие советской власти и стремление продолжить борьбу с нею, что шло вразрез с основной доминантой процесса социальной адаптации, ориентированной, как показывают наши изыскания, на включение индивида в экономические сферы региона проживания, дополнявшееся достижением устойчивого правового статуса и отказом от участия в «политике» [Подробнее см.: Смирнов С., 2007]. Поэтому политическая активность эмигранта выступала скорее дезадаптационной стратегией. Что касается личных установок, то их существовало множество.
Чтобы разобраться с тем, что определяло выбор человека в пользу адаптации или отказа от нее, а также тип социального поведения, мы с известной долей условности выделили несколько основных типов военных эмигрантов, взяв в качестве основных характеристик социально-психологическое состояние и отношение к советской власти. Выделенных типов оказалось пять: «люди войны»; активные антибольшевики; пассивные антибольшевики; «перерожденцы» и «шкурники».
К первому типу относились не только и даже не столько люди, ничего не знавшие кроме войны, ушедшие на фронты еще Первой мировой буквально со школьной скамьи, сколько жившие атмосферой и состоянием войны, получая от этого психологические и материальные дивиденды. Чаще всего «люди войны» были чужды дисциплине и даже понятию «чести и долга» в традиционном значении, характерном, например, для кадрового офицерства. Такие люди не лезли в политику, хотя зачастую с ненавистью относились к большевикам. В массе своей это были молодые военные (20–30 лет), не имевшие семей и часто гражданской профессии, не ориентированные на отказ от прежней деятельности и долговременное приспособление к новым условиям существования.
Второй тип представляли сторонники продолжения активной борьбы против советского режима, главным образом из среды офицерства, хотя среди активистов было немало и бывших нижних чинов. Борьба против советской власти выступала для них как осознаваемая необходимость и главное средство возрождения России. Для военных активистов служение Родине ассоциировалось с верностью присяге и собственной совести, присутствовало осознание особой роли офицерства в антибольшевистской борьбе (идея «чистой борьбы») в сравнение с политиками – демагогами и предателями [Подробнее см.: Robinson, 2002]. Эти люди также были мало ориентированы на долговременное приспособление к новой социальной среде.
Пассивные антибольшевики, в отличие от активистов, не признавая легитимности советского режима в России, в то же время отказались от дальнейшей борьбы против него. Как показывают разнообразные биографические материалы, таких и в среде западной и восточной военной эмиграции было большинство. Пассивные антибольшевики больше других стремились адаптироваться к новой среде в более или менее длительной перспективе, поэтому обычно сторонились деятельности «политических» организаций, объединявших бывших военных.
«Перерожденцы» приняли (здесь тоже существовали градации) советскую власть, восприняв Советский Союз преемником дореволюционной России на Дальневосточных рубежах. Для большинства из них главной целью являлось возвращение на родину, ради чего многие из них готовы были сотрудничать с советскими спецслужбами[150]. Наконец, «шкурники» являли собой тип людей, готовых служить кому угодно, лишь бы за это хорошо платили. Такие успешно приспосабливались в любых условиях и в любой среде.
Кроме того, нужно учитывать, что помимо «чистых» типов из предложенной нами типологии существовали и их разнообразные вариации.
Поражение Белого движения на Дальнем Востоке не означало полного отказа эмигрантов от продолжения антибольшевистской борьбы. Главной силой антибольшевистского движения в эмиграции стали те, кого мы причислили к активным антибольшевикам и «людям войны».
У некоторых антибольшевистских лидеров после падения Приморья еще сохранялась надежда на подъем широких слоев населения против советской власти, в связи с чем территория Китая рассматривалась как плацдарм для накопления сил. В то же время китайские власти, не заинтересованные в сохранении на своей территории ни русских воинских контингентов, ни подпольных партизанских групп, проводили аресты и высылку за пределы Маньчжурии наиболее активных «белогвардейцев». По одной из версий, высылка из пределов полосы отчуждения КВЖД генералов Лохвицкого и Смолина в конце 1922 г. помешала созданию в Харбине штаба, который был призван контролировать белопартизанскую активность в Приморье и Забайкалье. Советские агенты к инициаторам создания подобного штаба также относили полковников Озолина и Михайлова и генерал-майора С.Н. Барышникова [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 48]. В приграничных с СССР районах китайскими властями предпринимались попытки установить особый учет бывших русских военных. Например, в декабре 1923 г. было объявлено о регистрации всех русских офицеров, проживавших на ст. Маньчжурия [Заря, 1923, 12 дек.]. Любой «прокол» со стороны тех, кто вел подпольную антибольшевистскую деятельность, мог привести к высылке в Советский Союз[151].
Тем не менее, на протяжении всего 1923-го и части 1924 года в приграничье сохранялась достаточно высокая активность белых партизанских отрядов. В Трехречьи действовали партизанские отряды есаула Бессонова и сотника И.С. Шадрина [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 32474, л. 10], отряд Захарова размещался в районе ст. Якеши [Там же, л. 21 об – 23]. Кроме того, существовали отряды полковника А.Д. Размахнина, хорунжего Номаконова, прапорщика Горулева, подъесаула Сотникова [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 725] и др. Одним из крупных центров белоповстанческой активности оставалась ст. Маньчжурия.
Связи с партизанским движением и стремление им руководить имели многие крупные деятели эмиграции. В частности, атаман Семенов, члены Временного Сибирского правительства (областники) в лице Сазонова и Моравского и тесно с ними связанный генерал Лебедев, генералы Сычев, Глебов, Бурлин, некоторые представители духовенства (епископы Иона[152] и Нестор). Кроме того, существовал ряд монархических организаций, также имевших связи с партизанами, хотя и не всегда располагавших большим авторитетом в их глазах. Так, например, в Харбине с декабря 1922 г. действовал Окружной Совет объединенных монархических организаций Дальнего Востока и Сибири под председательством генерал-майора (ветеринарный врач) Д.В. Мурзаева. Окружной Совет ориентировался на Высший Монархический Совет (ВМС) и включал в свою орбиту целый ряд монархических организаций, численный состав которых был крайне незначителен. Одним из активных деятелей монархического объединения являлся «семеновец», полковник И.А. Патиешвили[153]. Став в 1923 г. членом Артели труда и взаимопомощи офицеров, Патиешвили объединил вокруг себя ряд офицеров и в июне того же года организовал Дальневосточный комитет по борьбе с большевиками. В организации Комитета приняли участие полковники К.И. Арчегов, Г.В. Енборисов, Николаев, войсковой старшина Т.Т. Попов, капитан Пономарев и др. Осенью 1923 г., как следует из сообщений советской разведки, был сформирован «Свободный отряд бесстрашных бойцов», насчитывавший якобы около тысячи человек. В составе Окружного совета объединенных монархических организаций Патиешвили некоторое время возглавлял военную организацию, начальником штаба при нем являлся генерал Д.В. Загоскин[154] [Фомин, 2004, с. 129, 133].
Другим объединением монархистов, конкурировавшем с ВМС, выступала организация легитимистов, сторонников в. кн. Кирилла Владимировича, объявившего себя в 1922 г. Блюстителем Государева престола. В Харбине отделение организации легитимистов было создано во второй половине 1922 г. генералом Ф.А. Риттихом и возглавлялось полковником Н.Л. Жадвойном[155].
Одной из наиболее сложных проблем, стоявших перед руководителями партизанского движения, была проблема финансов. Многие отряды жили на «подножном корму», промышляя охотой и разбоем. В поисках финансирования партизанские вожаки нередко обращались к представителям тех или иных эмигрантских белых организаций. Известно, например, что полковник Размахнин в апреле 1924 г. посещал Харбин, где встречался с полковником Токмаковым, представителем Забайкальского казачьего войска в Восточном Казачьем союзе, и председателем Окружного Объединенного совета монархических организаций Мурзаевым [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 721, 722].
Значительными денежными суммами в это время не располагала ни одна из эмигрантских группировок, а надежды на помощь партизанскому движению со стороны частных лиц были очень слабы. Едва ли не единственным примером активной поддержки Белого движения частным лицом являлась деятельность крупного чаеторговца из Ханькоу С.В. Литвинова (умер в феврале 1925 г.) и в дальнейшем его вдовы, Е.Н. Литвиновой. Литвинова, имея близкое знакомство с епископами Нестором и Ионой, генералом Бурлиным и другими, оказывала через них финансовую помощь белоповстанческому движению[156].
Большие надежды политическая эмиграция возлагала на получение денег, отданных в 1920 г. на хранение японской стороне, или переведенных в Японию в счет военных поставок Омским правительством. Двумя наиболее реальными претендентами на обладание «колчаковским золотом», как считалось в эмигрантских кругах, являлись атаман Семенов и глава Сибирского правительства «дед» Сазонов (оба находились на содержании японской стороны). Поэтому все, кто жаждал продолжения борьбы с большевиками или надеялся перехватить немного денег для первоначального обустройства в Китае, стремились наладить с ними связи.
На западной линии официальным представителем Семенова и командующим Забайкальским фронтом до лета 1924 г. оставался генерал Мыльников. После его гибели новым представителем атамана на западной ветке КВЖД, где сосредоточилось большое количество забайкальских казаков, среди части которых авторитет Семенова продолжал оставаться достаточно высоким, был назначен генерал-лейтенант Н.В. Никонов [Купцов, 2011, с. 379].
Первоначально на Семенова ориентировались и эвакуированные в Корею казачьи части, руководимые генералом Глебовым. Однако их ожидания быть переброшенными всей группой к российской границе для продолжения боевых действий против большевиков не оправдались. Были предприняты, вероятно, не без участия японцев, лишь ограниченные наборы в партизанские отряды для перемещения в Маньчжурию. Весной 1923 г. в район ст. Пограничная из Гензана прибыли до 30 человек для организации партизанского движения. Среди них были полковник В.Л. Дуганов[157], есаул А.И. Овечкин (сподвижник атамана Калмыкова), офицеры Шипицин и Семенов. Тесные связи с Глебовым имел обосновавшийся в районе Пограничной подполковник В.А. Емлин[158], крупный руководитель партизанского движения еще в годы Гражданской войны. По сообщению ИНО ОГПУ, средства в сумме 7 тыс. иен на формирование и содержание этого отряда генерал Глебов получил от японцев [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 713]. Кроме того, в Приморье успешно действовал доходивший до тысячи человек партизанский отряд уссурийца войскового старшины Ширяева [Там же, с. 77]. Уже позднее, летом 1924 г., находясь в Шанхае, генерал Глебов направил две группы казаков в распоряжение генерала Сычева (40 человек) и генерала Мыльникова (60 человек) [Там же, с. 714]. Но поскольку организации Сычева и Мыльникова в это время были разгромлены, партизаны оказались не у дел.
При Сибирском правительстве существовал возглавляемый генералом Лебедевым военный совет, призванный координировать деятельность белоповстанцев. Первоначально, связь с Сазоновым и его штабом поддерживал целый ряд офицеров, проживавших в Харбине и на линии. Уже упоминавшийся нами генерал Попов сумел наладить на западной линии отношения с заместителем арестованного генерала Шильникова – Генерального штаба полковником М.А. Михайловым[159] и партизаном З.И. Гордеевым (в 1923 г. проживал в Харбине), стремясь втянуть их в орбиту деятельности областников [HIA. Moravskii Papers, box 9, f. 48][160]. Попытки завязать отношения с областниками предпринимали полковник Ф.Ф. Мейбом (находился в 1923 г. в Циндао), генералы А.И. Андогский (в 1923 г. в Мукдене) и И.Н. Никитин. Никитин, некоторое время живший на ст. Ханьдаохэцзы, был связан с партизанами в Приморье, особенно с командиром наиболее крупного отряда в Иманском районе войсковым старшиной Ширяевым. По словам Никитина, приводимым генералом Поповым, ситуация в Приморье была такова, что в любой момент можно было ожидать широкого антибольшевистского выступления. Недовольство советской властью позволяло вести партизанскую работу не только таким популярным командирам, как Ширяев, но и далеко непопулярному Овечкину и совсем неизвестному Емлину. Ширяев, который в отличие от многих подвизавшихся на почве партизанщины авантюристов считался руководителями антибольшевистского актива «человеком серьезным», сообщал, что может собрать до 7 тыс. человек и предлагал Никитину «управлять всем этим» [Ibid].
Областники, сделав ставку на якутскую военную экспедицию генерала А.Н. Пепеляева, не имели финансовых средств для поддержки партизанского движения в приграничных районах Маньчжурии и смелости признаться в этом. Они постоянно отодвигали присылку несуществующих денег и умышленно не отвечали на послания очередных повстанческих начальников. Летом 1923 г. в отношениях между Сибирским правительством и связанными с ним представителями военных кругов в Маньчжурии назрел кризис[161]. К тому же областники не располагали прочными связями с японцами, по-прежнему игравшими большую роль в поддержании антибольшевистской оппозиции, и отдававшими предпочтение атаману Семенову. В одном из своих писем к Сазонову генерал Попов сообщал о попытках японцев привязать Гордеева, обещая тому финансовую помощь, к атаману Семенову. Также чувствуется обеспокоенность Попова тем фактом, что японцы знают об отсутствии влияния областников на партизанское движение в Приморье [Ibid]. В конце концов, ни Сазонов, ни Семенов не дождались от японцев обещанных денег. Партизанское движение на российской территории, не имея финансирования и оружия из-за границы, пошло на спад.
О проекте
О подписке