© Сергей Штерн, тексты, фотография на обложке, 2018

© ИП Штерн С. В., 2018

* * *

Автор хочет сказать спасибо Вере Павловой, Марии Чершинцевой и Михаилу Штерну, без которых эта книга никогда бы не вышла, а также Шаши Мартыновой и Косте Дмитриенко – за выдачу лицензии на стихотворчество.

Часть I
Дождевая вода

«Поймал ее…»

 
Поймал ее на
слове, на обещании, ее обещания
подобны очищенным
 
 
яблокам, и сладко
знать наверняка, что не сдержит, ее
ложь подобна
 
 
клавишам
рояля, настройщик которого,
устав от звонков,
 
 
дерет
двойную цену. Об эту ложь она
умудрилась
 
 
разбить
пальцы в кровь, ее кровь холодна,
как спинка ящерицы,
 
 
облюбовавшей
перекладину под крышей номера
в отеле на Карибах.
 
 
Я надеваю очки
и смазываю ее пальцы обезболивающим,
удивляясь, какие они маленькие.
 

«Чтоб замутить…»

 
Чтоб замутить
с ней, мне даже не пришлось
подняться с дивана,
 
 
чтоб расстаться
с ней, от меня потребовались
все навыки
 
 
лицедейства.
Правду говорят – вход копейка,
а выход рубль, но
 
 
разве не
смешно, что в отношениях
ломать оказывается
 
 
в разы сложнее,
чем строить? Видимо, строим на
века, сами об этом не зная.
 

«Мужчины…»

 
Мужчины
избавляются от своих жестокостей,
женщины жестокости
 
 
свои хранят.
Я пытался каждую из своих насмешек
над тобой
 
 
забыть, а ты
помнить старалась до единого все
свои обманы. Дочки
 
 
уяснили давно,
что папа – это не тот, с кем живет
мама, а тот, с кем
 
 
она живет –
не папа. Бультерьер избавился от
сомнений, дочек хозяевами
 
 
назначив, ковер же,
купленный нами в Иране, был счастлив,
что его оставили на даче.
 

«Проснулся, но не встал еще…»

 
Проснулся, но не встал еще,
шебуршил ногами, потягивался, щурился, и
этого не было никогда.
 
 
Ты оделась уже, поцеловала меня
ледяными губами, убежала на работу, и
этого не было никогда.
 
 
Кофе или нет? Кофе с яичницей? Или просто
взяться за вчерашнее, в бутылке еще есть немного, и
этого не было никогда.
 
 
Мороз за окном. Зачем вообще выходить?
Казалось лучше остаться, я остался и курил, и
этого не было никогда.
 
 
В послевкусии весь фокус. Только с тобой
мог обниматься я даже когда ты уходила, и
этого не было никогда.
 
 
Какой смысл выбирать из того, что было? И кто
подобного выбора жаждет? Другое дело, думать
о том, чего не было никогда.
 
 
Так много времени. Все завалено временем.
Январское солнце пляшет в пустой квартире, и
этого никогда, никогда, никогда не было…
 

«Двадцать лет…»

 
Двадцать лет
назад я влюбился в женщину
с фамилией из
 
 
одного слога,
запретил друзьям шутить по ее поводу,
и даже
 
 
подружился
с бессонницей, а год назад я разлюбил
женщину с мягкими
 
 
волосами и
особенным, жутко серьезным взглядом,
и друзья
 
 
не шутят
по ее поводу, хотя меня бы это не задело,
а мои
 
 
отношения
с бессонницей теперь вконец испорчены.
Возможно, разницы нет
 
 
между
давним прошлым и недавним прошлым,
возможно, женщина эта
 
 
одна и та же,
а разница только в чертах моего лица,
в квартирах,
 
 
в сотне
купленных и выброшенных рубашек.
А больше – ни в чем.
 

Разлука

 
И вот она…
Персиковое дерево
 
 
цветет. Плоды и ветви.
…уезжает с новой рок-группой…
Персиковое дерево,
 
 
бархатистый плод эллиптической формы.
…в тур по всей стране, а я…
Персиковое дерево,
 
 
сидячие цветки, розовые и красные.
…остаюсь ее ждать, что мне еще остается, ведь…
Персиковое дерево,
 
 
ланцетовидные листья с зубчатой кромкой.
…только в этом возрасте…
Персиковое дерево,
 
 
морщинистая косточка с ямочками и верхушкой.
…настоящее отличишь от фальшивого.
 

«Туча из…»

 
Туча из
ниоткуда, град в пять утра в
июле, солнце,
 
 
будто
кирпич на голову, наблюдаешь,
и ужасно душно,
 
 
и сняла с
себя все, что можно было снять,
даже надела
 
 
побольше
на себя, чтобы побольше было
снять, и
 
 
наблюдаешь,
говоря псу – давай-ка сменим
простыни, но
 
 
сухих
простыней нет уже неделю, а пес
уснул три
 
 
холодных
душа назад и три пирога с капустой
назад, и наблюдаешь,
 
 
еще не понимая того,
что я, по ту сторону тучи, по ту
сторону
 
 
града, по ту
сторону солнца, уже понял – это не что
иное, как затянувшееся объяснение.
 

«Кофе на…»

 
Кофе на
чай, водку на красное,
сову на жаворонка, и
 
 
сработало.
Кричащую на сопящую,
пышку на худенькую,
 
 
рекламщицу
на училку, и сработало.
Тревогу на усталость,
 
 
многих на
одну, секс на сон, и
сработало.
 
 
Континент на
остров, фиаско на
победу, себя
 
 
на другого –
и тут, как назло,
работать перестало.
 

«Жареные кабачки! ну кто бы мог…»

 
Жареные кабачки! ну кто бы мог
про нее такое подумать?
 
 
Хотя что подумать я мог про нее?
Мы едва знакомы.
 
 
Солнце завалилось на завтрак
подобно давнему другу,
 
 
а масло пело песню скворчащую
на сковородке.
 
 
Никогда кофе с ложкой гречишного меда
не был настолько
 
 
вкусным. Кто мог подумать,
что ждало меня волшебное утро?
 
 
Да, счастья нет, но лучше всего
его имитируют несчастные.
 

«Порывался бросить…»

 
Порывался бросить
свою судьбу и уйти
к другой –
 
 
для такого решения
подходили все дни,
но особенно один.
 
 
Хотел высказаться,
с немотой надоевшей
расквитавшись,
 
 
для чего вспоминал
разные слова,
но особенно одно.
 
 
А проснувшиеся руки
слепо шарили
в поисках близости –
 
 
для этого годилась
любая женщина,
но особенно одна.
 

«Случалось, они…»

 
Случалось, они
не могли больше терпеть
и мчались к нему
 
 
домой во время
обеденного перерыва,
ради каких-то
 
 
минут.
Иногда не было где
припарковаться,
 
 
часто не
работал лифт, зимой
приходилось возиться
 
 
с заиндевевшими
ботинками, шарфами,
колготками,
 
 
а хуже всего
подводила страсть,
начинавшая стесняться
 
 
саму себя,
и они уговаривали ее,
стараясь не
 
 
переходить
на крик, а дорога обратно
мучала невыносимым
 
 
молчанием – у него
не было музыки, которая бы
ее не бесила.
 
 
Но они повторяли это
еще и еще, потому что
не могли терпеть.
 

«Она дарила мне охру…»

 
Она дарила мне охру,
орехи, рыбу и
китовые зубы,
 
 
я дарил ей
латунные трубки,
бруски сандалового дерева и
 
 
ткань из рафии.
Мы старались, чтобы подарок
всегда был
 
 
чуть больше
подарка, полученного вчера
от другого. Она
 
 
напоминала мне
долгие предложения Фолкнера и
вторую часть
 
 
итальянского концерта. Я
напоминал ей деревенский дом
до ее
 
 
переезда
в Тверь и таксиста, проводившего
ее, пьяную, до
 
 
двери
зимой, нервничавшего и все
время улыбавшегося.
 
 
Мне
нравилось смотреть,
как она остервенело
 
 
орудует зубной щеткой,
придерживая рукой
волосы, все
 
 
положенные пять минут.
Ей нравилось утром
на кровать
 
 
садиться одетой
и накрашенной, будить меня
и говорить,
 
 
что ей пора
на работу. Может, где-то
на самом верху все это
 
 
складывалось
в единую картину, но нам не
дано было
 
 
ее увидеть. Нам оставались
фрагменты, между которыми
не было никакой связи.
 

«Судачили за спиной…»

 
Судачили за спиной
так громко и часто, что
могло любви не выйти –
 
 
спасибо глухоте, все
получилось, состоялось,
и у нас была любовь.
 
 
Виноватые глаза и
растекшаяся по щеке тушь
любовь могли сгубить –
 
 
спасибо слепоте, все
обошлось, миновало,
и у нас была любовь.
 
 
Накопившийся гнев
мелкой обиды мог
любовь взять и оборвать –
 
 
спасибо немоте, все
сдулось, растворилось,
и у нас была любовь.
 
 
Долгие ночи наедине
друг с другом запросто
стерли бы любовь в пыль –
 
 
спасибо смерти, все
остановилось, вросло,
и у нас была любовь.
 

«Она ушла, но…»

 
Она ушла, но
сразу позвонила спросить,
не оставляла ли у меня
 
 
красных наушников.
Никогда я так не мечтал о
том, чтоб
 
 
обнаружить в
в своей халабуде
наушники, да еще и
 
 
красные.
У нас ничего не было, но
столько всего
 
 
могло произойти.
Остервенело разыскивая
дурацкие наушники,
 
 
я видел то,
чего не случилось. Ну что,
спросила она,
 
 
не нашел?
Скорее всего, я оставила их
в машине. Ага,
 
 
в машине. Долго еще я
ненавидел вещь, потерявшуюся
не там, где надо.
 

«Полосы…»

 
Полосы
белые и полосы черные, и времена
разминувшихся, и
 
 
совпавших
времена, и переезды на север, и
с югом авантюры,
 
 
и вишни жемчуга, и
малахит крапивы, и свидания, когда
он предвкушал
 
 
ее приход, но
радовался, если не приходила, и
свидания, когда он
 
 
жалел, что
позвал, но бесился, если на следующий
четверг откладывала,
 
 
и прекрасная жизнь,
и жизнь, полная разочарований, и кольцо
обручальное, и серьги с крохотными рубинами.
 

«Когда я хотел…»

 
Когда я хотел
поделиться с ней очередной
мудростью, я
 
 
ставил фильм
на паузу, как-то раз речь зашла
о чудовищной силе
 
 
лести. Лесть,
говорил я, подобна удару, что
видят слишком
 
 
поздно. А
она говорила – я тебя люблю,
ты умный и с тобой
 
 
лучше, чем
с другими. Лесть, продолжал я,
тонкий
 
 
инструмент, стоит
объекту заподозрить тебя в лести –
и пиши пропало,
 
 
вызовешь
обратный эффект. А она смотрела
распахнутыми
 
 
глазами,
стараясь не пропустить ни слова.
Как мне повезло,
 
 
сказала она,
встретиться с тобой, как мне повезло.
Я снял с паузы,
 
 
достал из
пачки очередную сигарету, закурил,
довольный собой,
 
 
за окном было
ветрено, в комнате – темно, она
легла рядом,
 
 
свернувшись
калачиком. Я не стал ставить снова
на паузу,
 
 
когда меня
запоздало озарило, кого я учил лести –
по крайней мере,
 
 
мне всегда
хватало ума скрывать момент
осознания собственного идиотизма.