Цитаты из книги «Свои»

– Мы и сейчас дружим… – Правда? – Если помню, значит, дружу.

при дядьке Шреке, изумрудном толстяке.

Многажды был я виноват – понарошку и сильно, люблю родных, но помню любой удар. И благодарен, когда за большое хулиганство вдруг не наказали. Ведь я помню и свою правду: просто заигрался, вот поджег и затопил. У ремня же – одна кривда. И шлепки – кривые. И вспомните, какая это боль, если ударят при других, при соседях, при ровесниках, при недругах, особенно при девочках! Какой стыд! И я не шлепнул сына ни разу. Ни при тигре, ни при волке, ни при попугае, ни при крокодиле. Ни

зловещая, чужая, самодостаточная

исчезнувшие дни вдруг встанут одним цветущим великаном, кадр за кадром, жилка к жилке.…Я был в храме с синими маковками у священника Александра Меня за неделю до его убийства, мне было десять.

поскольку многое повторяется, ты действуешь на автомате, а это и есть зрелость. Ты уже знаешь, как все должно быть, точно дичь, видевшая охотничье дуло. Память примиряет с уходом и одновременно отсылает в бесследно пропавшее прошлое, игриво суля бессмертие.Она обещает: ангел

. Бородач с большими южными глазами, опушенными мягкими ресницами, курил возле крупной, лиловой, почти съедобной сирени. – А не зря говорят: шо-то с ними не того… – Он отставил сигарету, понюхал тяжелую гроздь, восхищенно шмыгнув носом. – Перед боем шо-то принимают. Я недавно одного завалил.

радушную жестокость? Приветливую, гостеприимную, с широкой улыбкой. Когда – сахар на рану. Однажды в Америке у меня поднялась температура. Может, провинились кафешки с ледяными ветрами кондишнов и стуком ледышек о стекло бокалов или худо стало от небесной недостаточности (спасибо небоскребам). Или

пуль для верности. Он ворочается и все это… встать норовит. Я ему и туда, и сюда. В упор. В печень, в сердце. А он дышит и хрипит. У меня обойма кончается. Я – в голову. Хрипит! Потом хрипеть перестал, зато сопит. Ну лосяра! Прикинь, так и сопел… До рассвета… Я молчал, зарываясь взглядом в сирень. Докурив, как и подобает положительному герою, мой собеседник прошагал к урне, стоявшей в пяти мерах от нас, и уронил туда окурок.

многоэтажному городу снайперскими винтовками. – Узнали мы, где белые. В лесу. Они поели, попили, спать легли. Довольные… А мы налетели. И давай их шашками… Это уже не война. Это ее эхо блаженно звякнуло в хохотке старика-комиссара, который просвещал детвору