Кошка чёрная с белыми лапками подошла к нам и принялась тереться о ноги. А за ней следом, подняв тоненькие хвостики, подбежало трое котят.

– Какие они хорошенькие! – умилялась девочка, присела на корточки и принялась гладить мяукающих и урчащих обитателей этой темной лестницы. – Они голодные. Их никто не кормит. Они же умрут с голоду. – Из глаз её потекли слезы.

– Ну, уж не умрут, – возразил я. – Разве не чуете, как пахнет? Наверняка их подкармливают, иначе они бы не находились здесь.

– Давайте немедленно разыщем лакея и прикажем накормить котят. – Она резко поднялась и направилась к двери.

За дверью, действительно оказалась трапезная зала. Небольшие столики застланы белоснежными скатертями. На них серебряные приборы и тонкие фарфоровые тарелочки.

Лакеи сновали, расставляя бокалы и графины с вином.

– Для кого накрывают? – спросил я у важного красноносого лакея.

– Для персон среднего чина и офицеров гвардии, – ответил тот. – Вы из гвардии?

– Семёновский полк.

– Простите, но почему вы не при мундире? Сейчас с этим строго.

– Я переведён в гатчинский артиллерийский полк. Мундир ещё не успел заказать.

Лакей подозрительно оглядел меня с ног до головы.

– Послушайте, – вдруг вмешалась девушка. – Там на лестнице голодные котята. Вы должны их немедленно накормить.

– Простите? – опешил лакей.

– Голодные котята. Они же умрут! Там, на лестнице.

– А, вы о кошке Мурке? – наконец сообразил он. – Не беспокойтесь, её хорошо кормят. Она охраняет лестницу от крыс. Мы помним о Мурке и о её приплоде. – Правда. А я думала…

– Так вы желаете поесть? – нетерпеливо спросил лакей, показывая всем видом, что у него полно дел, и он не намерен вести пустой разговор о голодных кошках. Ему, прежде всего, гвардейских офицеров надо накормить.

– Нет, спасибо, – поблагодарил я. – Нам надо пройти к дворцовой церкви…

– Я бы не отказалась от чашки чая, – вдруг объявила моя провожатая.

– Позвольте вашу шубку. Присаживайтесь за этот стол, – предложил лакей и умело приял меховую накидку, отодвинул стульчик, помог девочке присесть. – А вам? – обратился он ко мне. – Квас, чай, медовый сбитень? Пироги есть свежие, кулебяки с рыбой?

– Кваса и хлеба, – выбрал я.

– Будет исполнено, – и лакей удалился.

Я присел напротив странной спутницы. Её длинные реснички с маленькими серебряными капельками растаявших снежинок чуть подрагивали. В сером платьице с наглухо закрытыми плечами и высоким кружевным воротником, она вдруг показалась мне величественной, строгой. Да кто же она такая? Девочка поглядела на меня и загадочно улыбнулась:

– Как все странно? Какие удивительные приключения!

– Какие? – не понял я.

– Меня обычно опекают няньки, гувернантки, вечно следят за каждым моим шагом. А тут взяли и потеряли. – Она рассмеялась. – Вот им влетит! – Помрачнела. – И мне влетит. Ой! – вдруг встрепенулась она. – Надо было попросить лакея принести побольше хлеба!

– Зачем?

– Как, зачем? Накормить лошадей. Помните? Гусарских.

Мы бы спустились обратно и покормили их.

– Лошадям нельзя давать хлеб.

– Почему?

– У них начнутся колики. Их кормят зерном или сеном.

– А лакей не может раздобыть овса?

– Да не беспокойтесь вы так. Это же армейские лошади.

Их кормят досыта и в определённое время.

– Ну, хорошо, а караульным, хоть им что-нибудь вынести. Они же там, на морозе, под снегом.

– На то они и солдаты, чтобы призирать трудности.

Вот чудная, подумал я, и откуда она свалилась?

– Простите, наверное, я ничего не понимаю, – остыла она, часто хлопая ресницами. – Иногда мне бывает ужасно стыдно за свои слова или глупые поступки. Вроде хочешь сделать что-то хорошее, доброе, а оказывается – это никому не нужно.

– Не переживайте. И со мной такое случается. – Мне стало жалко её. Все величие разом улетучилось, и передо мной вновь сидела испуганная маленькая девочка.

Лакей принёс серебряный поднос. Он поставил перед моей спутницей чайную чашечку и спросил:

– Вам крепкий чай?

– Извините, я не буду пить из этой чашки, – возмущённо сказала она. – Вот видите, у неё на краю выщерблина. Это так некрасиво.

Лакей смутился.

– Сию минуту…, – и умчался. Пришёл вновь, и поставил перед капризной девочкой другую чашечку. Налил из одного чайничка дымящийся кипяток, из другого, поменьше, тёмную заварку. Рядом поставил хрустальный вазон с вишнёвым вареньем.

– Чай слишком горячий, – сказала девочка. – Не могли бы вы принести холодной воды?

– Конечно. – Лакей опять ушёл и вернулся с кувшином воды. Разбавил чай.

– Спасибо, – сказала она. – А варенье с косточками?

– С косточками, – подтвердил лакей.

– Я не люблю с косточками.

– Простите, мадмуазель, но без косточек у нас нет. Могу предложить чернику, перетёртую с сахаром или мёд.

– А вы из варенья вишенки уберите, оставьте один сироп.

– Сейчас сделаю, – безропотно согласился слуга и принялся ложечкой доставать из вазона ягоды и перекладывать на блюдце.

– Что это за пирог? – спросила девочка, указывая на треугольный кусок бисквита.

– Французский корж со сливочным кремом.

– Свежий?

– Конечно, мадемуазель. Вы же находитесь в царском дворце.

Наконец с вишенками было покончено. И в вазоне осталось ложки на три светло-красного сиропа.

– Я могу идти? – спросил лакей.

– Спасибо, – отпустила она его.

– Если ещё что-нибудь нужно – позовите. – И откланялся.

– Кошку не забудьте покормить, – напомнила ему капризница.

– Её-то, обязательно.

Я большими глотками выпил квас. С удовольствием съел кусок белого хлеба с острым сыром. А моя провожатая едва попробовала торт. К варенью даже не прикоснулась. Чаю сделала два глоточка и отодвинула чашечку.

– Все. Я наелась.

– Да вы же ничего толком не съели…

– Крем очень приторный, а чай с каким-то привкусом, – вновь начала она капризничать.

Я прибывал в растерянности. Кто же она? Что за кукла такая привередливая? Я обратил внимания до чего у неё нежные белые руки, как будто вылеплены из фарфора, с тонкими синими жилками. Кожа тонкая и прозрачная. Ноготки ровненькие, ухоженные.

Наконец мы пробрались к тронному залу. Народу собралось – не протолкнуться. Кавалеры в парадных костюмах, при орденах, при лентах. Дамы в парчовых дорогих платьях. Стоял удушающий запах ароматных масел, нюхательного табака и горячего свечного воска. Зал освещали яркие люстры. Толпа шумела, переговариваясь в полголоса, напоминая пчелиный улей.

– Простите, что сейчас происходит? – спросил я у высокого церемониймейстера в расшитой золотом красной ливрее. В руках он держал высокий скипетр, который венчал бронзовый двуглавый орёл.

– Присяга, – важно ответил он. – Поданные присягают новому императору.

– Вот, мы пришли, – сказал я девочке.

– Мне надо пробраться к трону, – сказала моя спутница.

– К трону? Но зачем?

Церемониймейстер взглянул в нашу сторону, стукнул скипетром об пол и громко объявил:

– Великая княжна Елена Павловна!

Толпа обернулась, расступилась и затихла. В образовавшемся коридоре, у дальней стены я увидел красный балдахин, под ним подиум, на котором стоял трон Российской империи. На троне восседал Павел Петрович в белом парадном мундире адмирала. Рядом, на троне поменьше сидела Мария Фёдоровна с младенцем на руках. Возле Павла Петровича стояли Великие князья: Александр и Константин в гвардейских парадных мундирах.

Я подумал, что и мне надо бы посторониться. За моей спиной стоит Великая княжна Елена Павловна. Бросил быстрый взгляд через плечо, но сзади никого не было. А моя провожатая вдруг приняла гордый вид и тихо обратилась ко мне:

– Подведите меня к трону.

– Идите же! Что встали, как столб? – не разжимая губ, прорычал на меня церемониймейстер.

И тут я сообразил, кто есть на самом деле моя спутница, эта капризная кукла. Я протянул руку. Великая княжна оперлась о мой локоть, и я повёл её к императору. А по обеим сторонам кавалеры и важные вельможи в парадных нарядных сюртуках склоняли головы. Дамы делали реверансы, шелестя парчовыми платьями. Когда мы оказались подле трона, я пропустил Великую княжну чуть вперёд и застыл по-военному. Девочка присела в глубоком реверансе, насколько ей позволяло её юное гибкое тело.

– А вот и наша Елена Прекрасная, – весело сказал Павел, обращаясь к Марии Фёдоровне. – А вы за неё переживали. Целёхонькая, живёхонькая, да ещё под руку с Парисом. Спасибо вам Добров, что позаботились о моей дочери. Который раз уже меня выручаете.

Тут из толпы придворных вынырнул Кутайсов, подхватил меня под локоть и, буквально, утащил в угол зала.

– Вы сдурели, Добров! – зашипел злобно он. – Какого чёрта вы являетесь на присягу к императору под руку с его дочерью? Посмотрите, как на вас глазеют все.

– Простите, но я же не знал, кто она.

– Не знали Елену Павловну? Издеваетесь?

– Клянусь! В первый раз её вижу. Увидел девушку в толпе… Она попросила ей помочь…

– Попросила помочь? И где вы её водили? Елену Павловну уже битый час по всему Петербургу ищут.

– Что вы разводите бурю в стакане? – навис над Кутайсовым высокий Панин. – Пропажу нашли, все закончилось благополучно. Идите, занимайтесь своими делами.

– Ах, вы мне будете указывать? – вскипел Кутайсов, но под холодным грозным взглядом Панина, удалился и затерялся среди толпы вельмож.

– Добров, вы, ей богу, странная личность, – к нам подошёл фон Пален. – Вскоре окажетесь в камергерах или на эшафоте.

– Не пугайте юношу, – попросил Панин. – Он и без того растерян. Посмотрите на него: бледный, как холст.

– А вы оглянитесь. Видите, как на нас пялятся. А Великая княжна Елена Павловна, та вообще глаз с Семёна не сводит.

Я помимо воли посмотрел в ту сторону, где находились младшие дети наследника, и тут же наткнулся на взгляд Елены. Она смотрела на меня с какой-то романтической тоской.

– Не лучше ли нам убраться, – предложил Никита Панин.

– Полностью с вами согласен, – кивнул фон Пален. – Я бы водки выпил и закусил чем-нибудь подходящим.

Мы втроём оказались в той же трапезной зале, где только что обедали я и Великая княжна, под видом капризной куклы. Туда же ворвался, словно ураган, де Рибас. За ним еле поспевали два ординарца. Один нёс шляпу и плащ, другой – широкую саблю.

– Эй, любезный! – окликнул де Рибас лакея, энергично поманив рукой, – щей, быстренько. Да наваристей. Кашу гречневую тащи с бараниной. И огурцов солёных в неё покроши. – Он плюхнулся на стул. – И водки!

– Простите, – сказал лакей, – но водку нынче подавать запрещено.

– Ты сдурел, что ли, не видишь, кто перед тобой? Я – вице-адмирал Иосиф де Рибас.

– Указ Его Величества, – развёл руками лакей. – Не желаете квасу?

– Неси квасу, коль такое дело, – вынужден был согласиться де Рибас. Увидев нас, пригласил за свой стол.

– Нет, вы слышали, господа, слышали? – возмущался он. Понизив голос, сказал: – Теперь в России даже вице-адмиралу запрещено пить водку.

– Вы же – испанец, – возразил фон Пален. – А испанцы любят вино.

– Да, испанец – согласился де Рибас. – Но я же – русский испанец. А все русские иностранцы пьют водку. Вон, Джакомо Кваренги встречали? Ещё тот любитель с утра хватануть. Если увидишь его большой нос цвета пурпурного заката – точно дерябнул стакан сутра.

Принесли квас и щи.

– А вы по какому делу в Петербурге? – спросил фон Пален у де Рибаса. – Из Причерноморья сюда путь неблизкий.

– Да тут, господа, невиданная подлость со мной приключилась, – выпрямился вице-адмирал. – Я честно тружусь на строительстве южных портов денно и нощно, рук не покладая. И все на благо империи. Все для Великой России. И вдруг узнаю: Мордвинов, да Ростопчин кляузы на меня стали строчить, что якобы я ворую. Представляете, господа?

– А вы этого не делаете? – ехидно спросил Панин.

– Помилуйте, господа, мы же в России живём, – криво улыбнулся де Рибас. – Укажите на того, кто не ворует. Но! – он бросил ложку и поднял указательный перст к небу. – Пятьсот тыщь! Нет, вы слыхали? Пятьсот тыщь украл де Рибас! – он выпучил глаза и обвёл всех выразительным злобным взглядом. – Матушка наша, царство ей небесное, утвердила на пять лет всего три миллиона. Мне к сегодняшнему дню перечислили всего четыреста тысяч, и тех едва хватает. Я в долгах, как в шелках. Так кая я мог из этих четырёхсот украсть пятьсот? Свинство, господа. – И он вновь с жадностью накинулся на щи.

– Но вы отстояли правду? – осторожно спросил фон Пален.

– До того ли нынче, – хмыкнул вице-адмирал. – Тут сейчас такой шторм подымится, такой ураган…. Валить надо отсюда, да побыстрее. Вот, я сейчас поем – и сразу в карету. И вам советую не задерживаться здесь.

– Вы уверены? – Панин и фон Пален переглянулись.

– Посмотрите на меня, на старого гишпанского интригана. Я – и то – удираю, как старый корабль в тихую гавань. Пусть шторм утихнет, тогда расправлю свои рваные паруса.

Ели молча. Де Рибас быстро управился со щами, потом с кашей, поспешно вытер рот салфеткой и вскочил:

– Всего доброго, господа. Коль судьба закинет вас в южные края, всегда буду рад вас принять. – И поспешно удалился вместе с ординарцами.

В трапезной зале появился Аракчеев в новом мундире. Он походил на злого таракана. Чёрный короткий сюртук с золотыми шнурами и длинными фалами сзади, широкий офицерский шарф на поясе, белые лосины, высокие, до блеска начищенные, сапоги.

– Добров, к императору, – коротко скомандовал он.

Я вскочил из-за стола. Быстро вытер губы салфеткой.

– Послушайте, Алексей Андреевич, насчёт нас не было никаких распоряжений? – спросил, как бы, между прочим, фон Пален.

– А чего вы ждёте, господа? – удивился Аракчеев. – Что вас позовут на высокие должности? Боюсь вас разочаровать. В обществе и без того напряжённая обстановка. Павел Петрович выбрал мудрую тактику, решив не делать никаких перестановок. Зачем менять лошадей на переправе? А переправа нелёгкая. Вот, вытянут эти лошади воз, тогда и видно будет.

– А вы новая лошадь или старая? – постарался задеть его Панин.

– Я выполняю приказы – это моя работа, – невозмутимо ответил Аракчеев. – Видели де Рибаса? Он поступил умно. Наверное, уже Московскую заставу миновал. – И скомандовал: – Добров, за мной!

Я направился вслед за Аракчеевым, простившись с друзьями. Ко мне наперерез бросился лакей, бережно держа перед собой белую заячью шубку:

– Вот, забыли. Это же вы были с Великой княжной…

Аракчеев остановился, внимательно посмотрел на меня, на лакея, на шубку, вырвал её из рук слуги. Тот сразу же удалился.

– Добров, – сказал Аракчеев тихо, но твёрдо, – что вы себе позволяете?

– Но что я сделал такого дурного? – Меня уже начали раздражать необоснованные обвинения. Сначала Кутайсов отругал, теперь ещё Аракчеев. – Всего лишь проводил Елену Павловну. Я же не виноват, что она потерялась.

Я вам уже говорил: никогда не оправдывайтесь. Оправдания только унижают человека. Елена Павловна, – он потряс перед моим лицом шубкой, – уже замучила всех расспросами о вашей персоне.

– Но все же, покажите мою вину в этой истории, – потребовал я, а сам с трепетом подумал: О, боже! Она обо мне спрашивала.

– Виноваты в том, что слишком любезны. И не дуйтесь. Я вам добра желаю. Конечно, Елена Павловна мягкосердечная, приветливая и весьма привлекательная особа. Но не забывайте: она – Великая княжна и, к тому же, ещё очень юная. А, впрочем, что от вас скрывать? Из-за неё два молодых офицера, чуть старше вас, затеяли дуэль. Этим летом дело происходило. Хорошо, что оба отделались лёгкими ранами, но сосланы были под Оренбург. Не желаю вам той же участи.

– За дуэль? – удивился я.

– Не прикидывайтесь дурачком, Добров, – вновь начал злиться Аракчеев.

– Простите, – буркнул я. – Постараюсь вести себя более разумно.

Мы пришли к покоям усопшей императрицы. Спальная комната была наполнена дымом от кадила. Остро пахло ладаном. Перед покоями почти никого не было, но ещё стояла духота от присутствия многолюдной толпы. Императрицу уже облачили в белое атласное платье и уложили в постель. Голова покоилась в пуховых подушках. Через грудь и большой выпуклый живот, наискось возлежали орденские ленты. Перед небольшим аналоем дьякон читал Евангелие противным гнусавым голоском. Император стоял подле покойной и молился. Было ещё несколько человек, молчаливыми статуями застывшие у дверей.

Император закончил молиться, поклонился и вышел из спальной, направился в кабинет. Все последовали за ним. Через минуту дверь в кабинет отворилась. В проёме возник Кутайсов и приказал войти генерал-губернатору Петербурга, Архарову. Грузный невысокий генерал, лет пятидесяти пяти протопал в кабинет, звеня шпорами. Вскоре он вышел. Вид у него был весьма озабоченный. Вновь появился Кутайсов.

– Ростопчин, Фёдор Васильевич, – пригласил он высокого худого тридцатилетнего человека в строгом штатском платье. Заметил меня и Аракчеева:

– У кого шубку конфисковали? – зло посмеялся он.

– Не у вас? – с холодной улыбкой ответил Аракчеев.

– Добров, заходите и вы, – поманил он меня.

За столом сидел Павел Петрович и перебирал бумаги. Но это был уже не тот энергичный, нервный гатчинский генерал. Он как будто стал старше и величественнее. Движения его были тяжёлые, неторопливые, взгляд более суровый, немного туманный. Голос низкий с хрипотцой, как будто Павел Петрович слегка простудился. Перед ним стоял, вытянувшись в струнку, Ростопчин. Павел говорил ему:

– Понимаю, что ты устал. Я тоже устал, и мне совестно за это. Но потрудись, пожалуйста, съезди с Архаровым к графу Орлову и приведи его к присяге. Его не было нынче, когда все присягали мне. Завтра доложи мне, как у вас дело сделается. – Он заметил меня: – Кутайсов, его зачем позвали?

– Так вы же сами приказали вызвать Доброва. – А по какому делу? Напомните.

– Ну как же? Елена Павловна…

– Отставить! – рявкнул Павел Петрович. – Не до того сейчас. Ростопчин, возьмите этого юношу с собой.

– Позвольте поинтересоваться: зачем? – несмело спросил Ростопчин.

– Не хочу, чтобы вы с Архаровым снюхались. Добров за вами проследит.

Ростопчин открыл, было, рот, чтобы возразить, но тут же его захлопнул, сообразив, что спорить с императором в данную минуту опасно.

* * *