Я ушел помыться под душем: несмотря на всю измотанность таксованием, слишком был вспотевшим и грязным, чтобы ложиться без этого. Мылся недолго – и просто лечь хотелось побыстрее, и, совсем уж откровенно, побыстрее хотелось начать вспоминать пережитое с Танечкой.

Кровать была еще теплая, но свободна. Но всего лишь пару минут. Как только я устроился, дверь открылась и на пороге появилась голая, невысокая и маловыразительная женщина:

– Я сюда хочу вернуться, уж больно там узко. Не помешаю, места на двоих достаточно, подвинься. Если не захочешь, приставать не буду, обещаю, будем просто спать.

Галю я узнал: это была старшая сестра жениха, бабенка лет тридцати пяти, не слишком красивая, не мечта офицера, несколько бесформенная, с целлюлитными ногами, но, в общем, вполне еще женщина. Почему-то она рано ушла со свадьбы, я ее там почти и не видел.

Я неуверенно подвинулся к стенке, и Галя без всяких церемоний сразу же ко мне прижалась, накрывая тяжелым телом:

– О-о-о, я вижу, баба тебе действительно очень нужна, правильно папа сказал. Ну и слава Богу, так будет всем нам лучше.

(Да, я ведь уже начал вспоминать Танечку и был весь в предвкушении.)

«Технически» Галя тоже была уже совершенно готова, и я вдруг абсолютно ясно, до невозможности поступить иначе, осознал, чего на самом деле хочу. После какой-то быстрой возни гостья – а точнее, хозяйка – оказалась лежащей на животе с огромной подсунутой под него подушкой – и так она мне не мешала. Я мог спокойно вспоминать невесту в ее белом длинном платье, ее сдвинутые колготки и выбритый лобок, долго, медленно, тщательно обсасывая каждый пережитый парой-другой часов раньше момент, думая и представляя, рассказывая что-то в уме самому себе, – а Галя была здесь словно и ни при чем, хотя, конечно, опять же «технически», я не отпускал ее ни на миг. Иногда я даже, по какому-то инстинкту, отвлекался именно на свою партнершу, шептал ей какие-то глупости на ухо, чтобы вскоре опять уйти в свои грезы. Галя что-то, а точнее, все, наверное, чувствовала и понимала, и была тихая-тихая, покорная, на все согласная и безынициативная, как мне и хотелось.

И длилось это долго. Когда мы все же перевернулись на бок, ничего не прекращая, Галя попросила:

– Я попробую заснуть, ладно? А ты продолжай, конечно. Если хочешь.

Утром я проснулся поздно. Дома не было ни Гали, ни ее родителей, никого. Лишь завтрак на столе на кухне и записка с просьбой, уходя, ключ положить под половичок.

Второй раз я был на свадьбе на Летоси через три года: замуж выходила Наташа. За моего друга Виталика. Теперь я был не в задних рядах, и не шоферюга – напротив, сидел очень близко к молодым. Почти свидетель.

Здесь необходимы некоторые пояснения. После Таниной свадьбы два года прошли почти так же, как несколько предыдущих: мы с Наташей изредка встречались в Москве, изредка в нашем поселке. Обмениваться письмами перестали: в жизнь стремительно врывались новые средства коммуникаций. Впрочем, нет: одно письмо с двумя фотографиями я от Наташи получил, приблизительно через год после Танечкиной свадьбы. Фотографии такие: «официальный» фотопортрет Тани с трехмесячной дочерью на руках и фотография ее у реки, видимо, все на том же пляжике, что и раньше, в бикини, кормящей дочку грудью. Поясняющий текст гласил: «Одну из фотографий (догадайся, какую) я посылаю с полного согласия Тани и маленькой Наташи, а по поводу второй согласие было столь очевидно, что я решила его не спрашивать:). Всегда приятно разделить радость другого, даже если ты к ней абсолютно непричастен:)))».

А вот на третий год ситуация сильно изменилась. У Наташи безрезультатно, несмотря на все усилия и старания, заканчивалась аспирантура, и ее начальники, чувствуя все же некую ответственность, а еще более того желая избежать мелких неудобств, организовали прикомандирование своей аспирантки на девять месяцев к центральному НИИ по алмазам, что в старом красивом здании возле Рижской. Стало быть, Наташа поселилась в Москве, и нельзя было не ввести ее в круг моих друзей-товарищей, аспирантов – физиков, математиков или программистов. Тем более что и тематика была кое в чем близка: моделирование распространения света по ограненным драгоценным камням (правильной сложной формы кристаллам с большим показателем преломления), оптимизация огранки по форме исходного сырья и тому подобное.

Я прекрасно понимал, что делаю, и отдавал себе отчет в том, что ввод Наташи в нашу холостяцкую, слегка цинически ограждавшую себя от внешнего мира самодостаточную тесную дружескую компанию, по сути близок ко вносу троянцами деревянного коня за городские стены. Ну да куда же было деваться, и, если честно, пропади она пропадом, родная Троя. Я даже предупредил, вроде бы, Юрика, чьи научные интересы казались мне тогда наиболее близкими к Наташиным задачам:

– Боюсь, что девушка не только и не столько ищет совета по огранке алмазов, сколько мужа.

– Разберемся, – ответил он.

Да куда там разобраться! Разобралась Наташа, выбрав самого подходящего – Виталика – и поселившись с ним, через три месяца, в снимаемой квартирке. Виталик был крутой многообещающий теоретик – квантовый механик, тяготевший, правда, к leading edge программированию и численным расчетам; в принципе, совпадение научных интересов – хоть было далеко не главным – здесь тоже прослеживалось.

Пробитая ею брешь в стене никакому ремонту не подлежала, и на помощь и утешение растерянным и потерявшимся горожанам Наташа одну за другой выписывала своих подруг, не обращая ни малейшего внимания на то, был у тех ребенок от первого брака или нет. Девицы были симпатичные и умненькие, схватывали все на лету и беременели с пулеметной скоростью.

А вот сама Наташа и Виталик ни с этим, ни с замужеством не спешили. Наташа надеялась получить собственную комнату в коммуналке в нашем областном центре – почему-то замужество могло здесь помешать, – а Виталик верил, что по окончании аспирантуры сумеет прописаться и остаться в Москве. Изменилось все вот как: на конференции в Суздале – развлекали известных иностранных ученых Золотым кольцом – Виталик познакомился с одним всемирно знаменитым физиком-теоретиком из Беркли и произвел на того такое сильное впечатление, что, по возвращении в Штаты, он стал слать один за другим е-мейлы. Звал в аспирантуру, которую обещал дать закончить за год, а после сразу взять к себе на хорошо оплачиваемую работу. Виталик поколебался с неделю, с Наташей посоветовался, а потом махнул рукой и на аспирантуру нашенскую, и на степень, и на обещаемое в будущем место в Москве – а, в сущности, и на всю здешнюю жизнь: alea jacta est^[1].

Наташа могла получить американскую визу только как жена – и вместе с заявлением на иностранный паспорт, их уже выдавали, хоть и не без труда, – они с Виталиком подали и заявление в наш районный ЗАГС. Никаких тут не было очередей: через месяц свадьба. На Летоси!

На этой свадьбе публики было поменьше, и размах поскромнее, а так все похоже. Таня с мужем были и тоже сидели недалеко от молодых – с другой, невестиной стороны. И вот здесь я впервые наблюдал обряд прощания с невестой – то есть, точнее, лично участвовал в нем. Когда свадьба прибыла аккурат наполовину, и кому невмоготу было, напились уже, распорядительница, Тамара Федоровна, хлопнула в ладоши и громко заговорила с публикой:

– Ну что, мир! Хороша невеста?

– Хороша, – протянули нестройные голоса. – Нам бы такую.

– Жаль расставаться, отдавать в одни руки навек?

– Жаль, жаль.

– Да вам-то не жаль, врете все. Но есть люди, парни молодые и горячие, которым и в самом деле жаль, ох, как жаль. Хотели сами они невестушку-то нашу поять, обхаживали-задаривали, да уплыла стройна уточка, не досталася. Что делать будем? Как утешить?

– Поможем, поможем селезням. Других уточек дадим на сегодня, пусть за Летосью утешатся, да Наташку-то и забудут.

– Так, мир?!

– Так, так… Выкликай, не тяни.

Но Тамара еще немного намеренно потянула, чтобы сказать в конце концов:

– Лады, убедили. Давай, Наташка, записки.

Она забрала у нее бумажки.

– Ох, невестушка-то у нас скромна… Четверых всего назначила, хотя сохли многие.

Развернула первую:

– Иван Удальцов!

Из довольно задних рядов встал местный малознакомый мне парень и подошел к Тамаре.

– Жених завидный, статный да высокий. Да при доме своем, и мастер уже… Антонина Суркова!

Раздалось несколько выкриков и нелепых аплодисментов. Тоня, незнакомая мне высокая брюнетка, бодро подошла тоже, распорядительница соединила их руки и сказала:

– Старайся, Тонька. Не за себя, за невестушку.

Пара, провожаемая опять же негромкими выкриками, ушла. Примерно так же прошли и Виктор с Олесей; Олеся была моей одноклассницей.

Этими двумя парами Наташа откупалась от мира – и отрекалась от него. Пора было переходить к сферам иным и вещам серьезным:

– Юра Скобцов!

Это был мой и Виталикин лучший товарищ, свидетель. Он подошел заметно менее уверенно.

– Хороший жених, что скажешь! Пригож, пригож, и ростом вышел, а как умен-то, поди, – Тамара обратилась к Наташе, та подтвердила:

– Круглый отличник. Золотая медаль да красный диплом. Ленинский стипендиат.

– Кому же такая птица редчайшая досталася? Наташа назначает тебе за себя, – Тамара развернула дальше записку, – свою сестру Анжелу.

Шум по залу прошел довольно заметный, можно было разобрать «девчонка еще», но быстро улегся. Смущенная Анжела и Юра, поникший какой-то, ушли, напутствываемые ведущей:

– Да обратно не спешите… Анжела у нас молода, неопытна, ты уж, Юрик, с ней там поласковее. Ну да что положено невесте, отдай.

До меня дошло, что сестрице-то всего семнадцать.

Четвертым она выкликнула меня. (Эта традиция и мне была известна: последним вызывают несостоявшегося жениха, так сказать, настоящего – о котором невеста и впрямь могла тайно мечтать.) И начала было:

– Ох, какой женишок-то… Местный наш Ломоносов, да нет, Леонардо да Винчи. И ведь наш-то, свой, не залетный, плоть от плоти земели родной: может гениев рожать, не обессилела!

Я заметил, как недовольно покривилась, но молчала, ни слова не решаясь возразить, папина родня.

– Ан и ему Наташка-то не досталась. Но нам такому никакой девки не жаль, за честь сочтем. Кому же такая честь? Невеста ему назначает, – прочитав про себя текст, Тамара замешкалась, обернулась к Наташе и тихо спросила:

– Так все тут, как написано?

Она кивнула. Но Тамара все же не решалась читать, подошла вплотную к Наташе, и они о чем-то долго шептались; Наташа все время утвердительно кивала головой, а Тамара ею смущенно покачивала: нет, нет, мол. Как так… Я сумел разобрать в шепоте (рядом ведь стоял):

– Да не бойся, Тома. Знаешь же, схвачено все. Все будет хорошо.

В зале стояла полная тишина; все и вся замерло в ожидании очевидно надвигающегося скандала. Я и сам как-то сжался весь.

Наконец Тамара сказала, собравшись с силами:

– Требует Наташа долг вернуть. Вызывает Таню Козлову.

По залу мигом пошел громкий гвалт, крики и свист. Слышалось:

– Как это?! Нельзя Красавицу Первую! Не выдавать! Как замужнюю можно?! Кто посмел? Да что она, рехнулась… Стыд, позор! Да ведьма она и вся порода ихняя! Таких раньше в Летоси топили! Не отдадим!

Таня встала и стояла возле своего стула, совсем рядом с Наташей, смотря в пол. Выходить она не решалась. Но Тамара уже входила в свои права и роль свою, она решительно брала ситуацию под контроль, лишь дождавшись, пока шум чуть подутихнет:

– Чего глотку дерете? Не девку – Первую Красавицу невеста ославить хочет, у парней, что борются-дерутся за нее, обманом забрать да своему хахалю отдать, а долг вернуть требует. Тихо, мир! Первой Красавицей баба в девках бывает, а замужние все одинаковы: всех мужья равно любят! Подтверждаете, что должок-то за Танечкой есть? Свадьбу-то ее помните, здесь же, на Летоси?! Три года всего прошло. Заменяла Наташа красавицу нашу?

(Как я мог этого не знать?!)

Утвердительный гомон прошел по аудитории:

– Так чего глотки рвете? Долг платежом красен.

Опять раздался крик:

– Нельзя это! Это наглость невиданная, замужнюю звать. Позор! Не выдавай, мир! – и снова несколько поддерживающих криков со всех сторон.

Однако в параллель на этот раз яростным шипением отовсюду слышались уже и диаметрально противоположные нотки:

– А пусть возвращает Танька долг-то! Ишь, цаца-недотрога выискалась! Первая Красавица х… Моя-то дочь не хуже была! Ишо разобраться надо, мужнина ли дочка, не выблядок ли! Выводи, не тяни!

Тамарина задача, ясное дело, сильно облегчилась: царство, разделившееся в себе, не устоит, и теперь она уверенно и легко подавила попытку бунта:

– Наглость, Катя, говоришь?! А ты знаешь, сколько Наташке тот долг ее мог стоить? Может, она из-за этого самого лучшего парня-то и упустила, – и выразительно посмотрела на меня – как и вся аудитория вслед за ней. Я тоже уставился в пол, не понимая, что надо делать, и не зная, что сейчас последует. А Тамара продолжала:

– Может, вы знаете? – обращаясь к другим кричавшим. – А раз нет, то не орите. Требует Наташа долг вернуть, у бабы здоровой, небеременной, не после родов сразу, не кормящей; у такой, как все, не лучше, не хуже, – и убедительно посмотрела в сторону «яростно шипящих». – Не на людях на позор, а за Летосью: все забудем сразу, прошлогодний снег. Чего тут не так?

Наступила растерянная тишина. Я услышал восхищенный шепот седеющего мужчины (Наташиного отчима-отца, усыновившего после свадьбы незаконнорожденную девочку), говорившего жене (ее маме):

– Во как она их! Как редкий дед толпу салаг…

Тамара продолжила:

– Правильно все. Ты уж, Танечка, за невестушку постарайся, не подведи. Но есть еще одно правило, если забыли вы все уже отечески да матерински заветы-наказы. Когда замужнюю вызывают, то попервой ее муж за Летось должен свозить: его первая власть. А потом уже к женишку приводит: Коля и Таня! Выходите сюда, – властно потребовала она.

Те вышли, ни на кого не смотря, Тамара соединила им руки:

– Идите. За Летось! Совет да любовь!

Коля как-то странно махнул рукой, и пара двинулась к выходу. Не давая залу опомниться и боясь выпустить ситуацию из-под контроля, Тамара, как только те двинулись, закричала:

– А теперь наши давай! Песни-частушки! Веселись, мир! Летось вот-вот откроется! Играй, Михась, – тот словно команды ждал: тут же слаженно с баяном зазвучало, Тамара запела, классика:

 
Хорошо мне было в девках,
Жопою вертелося,
А теперя нету мочи:
Хуя захотелося!
 

И тут же в ответ такая же классика (другие подтянули), пошел знаменитый диалог:

 
Не ходите, девки, замуж,
Ничего приятного:
Утром встанешь – сиськи набок,
Вся пизда помятая.
 
 
Муженек мне угощенья
Даст хороша – знатного:
Лучше водочки – варенья,
Шут с ней, что помятая.
 
 
Не ходите, девки, замуж,
Так не будете страдать,
Не узнаете, счастливцы,
Каково оно – рожать…
 

И поехало, соревнуясь; были тут и хорошо знакомые, типа указаний, как надо ходить возле тещиного дома, или антивоенная о попавшей милому в штаны звездочке, ну или там об опасностях, которые несет женщине связь с трактористом, и совершенно незнакомые мне частушки:

 
В речке селезни плывут
И лягушки квакают.
Мою милую е…т,
Только серьги брякают.
 
 
Не во всем виновна, парень,
Злая буржуазия:
Твою милую е…ли
С полного согласия!
 
 
Одеяло-одеяло,
Одеяло красное:
Как под этим одеялом
Моя целка хряснула…
 
 
Шел я лесом, видел беса,
Он курятину варил:
Котелок на хуй повесил,
А из жопы дым валил.
 

И невероятная смесь классики (Загоскин, Помяловский) с профанацией:

 
В старину живали деды
Веселей своих внучат:
Шли к победе от победы,
Эти ж лишь хуи дрочат.
 

И так далее. В веселом гвалте – а у мира память ведь сразу и очень длинная и очень короткая – такая вот диалектика – все вдруг забыли и обо мне, и о Коле, и о Тане – забыли, чтобы всю жизнь потом помнить, конечно.

Очень вскоре Тамара подошла ко мне и сказала тихо:

– Ну, теперь публичность ни к чему. Не светись здесь. Иди, встречай свою красавицу у переправы. Ждать недолго придется, – она мне лукаво улыбнулась, – а вот назад можешь не торопиться, даже если Танька просить станет. Да она и не станет.

И я ушел. Сгорбившись, сидел у переправы. Разумеется, сбежать сейчас отсюда, подвергнув всех участников действа невиданному позору, было немыслимо. Я говорил себе: ничего не буду там делать… посидим да обратно придем… и искренне верил, что так оно и будет, одновременно понимая, что не будет такого никогда: Танюша заполонила все мое сознание.

Ждать действительно пришлось удивительно недолго. Лодка с Колей и Таней тихо причалила, они молча вышли, Коля, не смотря в мою сторону, протянул мне ладонь, мы обменялись рукопожатием (так!), а потом он слегка подтолкнул Танечку ко мне и пробурчал:

– Иди. Теперь твоя очередь, – и молча, опять-таки нелепо махнув рукой, побрел к клубу.

Мы на лодочке переплыли Летось так же молча, и вообще, слов было с десяток всего произнесено. Вот они все. Когда вышли, Таня сказала:

– Пошли. Есть одно место.

Мы пошли. Чуть только скрылись в кустах, из-за реки, из зала, донесся разбойничий свист и крики. Я вопросительно посмотрел на нее:

– Коля пришел. Значит, Летось открыта. Традиция такая: как последняя пара, назначенная невестой, за Летось уйдет, открывается река. Сейчас сюда толпы побегут.

Уже на месте (а шли мы минут десять, если не пятнадцать):

– Подожди минуточку.

Она, никуда не уходя – не прячась, просто отвернувшись, сняла платье, аккуратно развесила его на деревце, чтоб не пострадало – не помялось, и спокойно, без видимых эмоций, повернулась ко мне: ослепительно (для меня или на самом деле?) красивая, в трусиках и лифчике, положила мне руки на плечи:

– Теперь ты. Действуй. Я сейчас твоя невеста.

Что дальше было, описывать не берусь. Слов таких не знаю. Было хорошо. Очень было хорошо.

Вот еще: когда назад-таки возвращались (за временем не следил) и вот-вот из зоны невидимости должны были выйти на тропинку, ведущую к переправе, показаться людям на том берегу, я понял, что не хочу… не могу ее отпустить, и, взявши за плечи, повернул в ближайшее укромное местечко – повторить то, что было три года назад. Таня тихо повернулась, ни слова не говоря, и оно повторилось… если можно сказать «повторилось» о том, что заняло раз в пять больше времени.