Глава 1

– Вперед! К обеду мы должны уже быть на месте, – направляющий жест, властный и конкретный, с нотками уверенной надежды в голосе, послужил дополнительной командой.

Погожим майским утром, сразу же после раннего и свежего весеннего рассвета, когда по дну лесных оврагов еще стелется туман, а наверху бодрящая роса добела омывает копыта коней, небольшой отряд из шестнадцати хорошо вооруженных франкских конников выступил в поход. Всадники торопились. Никто даже не потрудился в спешке затушить угли небольшого привального костра, сизый дымок которого рвался тонкой струйкой сквозь незапыленную листву к небу.

Возглавлял отряд высокий и худощавый, но весьма широкоплечий рыцарь в богатых, узоренных чернью и золотом доспехах явно восточного происхождения. Но внешний облик самого рыцаря откровенно говорил, что сам он, хотя и загорел лицом почти до каштанового лоснящегося оттенка, родился явно не на Востоке. Вьющиеся белокурые волосы длинными и густыми, будто бы тяжелыми локонами ложились на плечи. Глаза цвета майского полуденного неба, еще не обожженного солнцем до летней светлости, смотрели на окружающее печально и устало. Таким же усталым и даже слегка апатичным выглядело и скуластое лицо, черты которого, впрочем, показывали любому наблюдателю, что рыцарь не лишен твердости характера. И это давало надежду, что рыцарь не изнежен и устал вовсе не от трудностей пути почти через всю Европу, преодоленного отрядом.

Именно он негромким, но твердым и внятным голосом дал команду к выступлению.

Рядом с рыцарем, отстав на половину крупа лошади, по обе стороны держались два воина в светлых, тоже сарацинских доспехах, которые резко отличали их от почти всех остальных спутников, вооруженных проще и без затей. Последний же из передовой группы, одетый во все черное и постоянно держащий запахнутым на груди длинный черный же плащ, будто испытывал холод, выделялся почти так же, как и ее предводитель. Всадника в черном со всех сторон плотно окружали простые воины. Можно было бы подумать, что это пленник, если бы не длинное копье в его руках и не кривой меч, что оттопыривал полу плаща, чуть выглядывая только кончиком дорогих, красиво отделанных узорчатых кожаных ножен.

Едва кони вышли из лесных зарослей и начали осиливать плавный подъем на каменистый холм, как откуда-то сзади, почти с места короткого недавнего привала, послышался заливистый петушиный крик.

– Там, господин граф, поет ваш неподжаренный завтрак… – показывая большим пальцем за спину и непритворно вздохнув, сказал, не поднимая глаз, угрюмый воин со шрамом через все лицо наискосок. – Да и наш, кстати, тоже. Конечно же, более скромный…

И воин сбросил вторую руку с высокой луки седла на круп лошади, отчего светлая сарацинская кольчуга мягко и почти музыкально звякнула. Но жест выражал явное неодобрение действиями предводителя.

Граф остановил на говорившем короткий спокойный взгляд и пошевелил плечами под плащом, подбитым легким мехом, словно выражая равнодушие.

– Я уже сказал тебе, Реомюр, что мы должны проехать, не привлекая к себе внимания. Это и в наших интересах, и в интересах нашего короля.

– Никто, ваше сиятельство, не успел бы и сообразить, в чем дело, – и мы были бы уже сыты, и этой деревеньки уже не существовало бы…

– Потерпи, мой друг. Терпение – главное достоинство христианина. Хаммабург совсем рядом. Там нас ждет обед у короля. А здесь кругом рыщут отряды предателя и разбойника Видукинда. Они много дали бы, чтобы захватить меня и того, кого я везу нашему повелителю.

– Кстати, они зовут себя совсем не разбойниками, а величают повстанцами. И предпочитают, чтобы мы их величали так же.

Граф улыбнулся.

– Это не меняет сути. Собственное имя лишь отвечает собственному представлению. А учитывать следует и представление других. Не случайно общество всегда дает людям прозвища. В этих прозвищах порой смысла больше, чем в целом свитке с родовым древом… Вот тебя прозвали когда-то Стеной, и уже много лет каждый рыцарь знает, что если Реомюр Стена будет прикрывать в бою спину, можно драться спокойно, чувствуя себя так, словно у тебя на спиной стена из камня. И это правда…

– Видукинд сейчас, ваше сиятельство, севернее бродит, он боится отойти от границы данов, – сказал другой воин, подъезжая к графу с противоположной стороны. – Чуть какая-то реальная для него опасность, он сразу прячется под крылышко Скьелдунга. А в этих местах, слышал я, разбойничает эделинг Аббио. Но я думаю, что Вельзевул Сатаны не щедрее на ласку, и потому прислушиваюсь, что у нас за спиной делается… И кажется…

– И что же тебе кажется?.. – настороженно спросил граф, невольно коротко оглядываясь.

Воин остановил коня, что тотчас сделали и другие путники, и все прислушались. Граф даже пальцем в металлической кольчужной перчатке убрал за ухо длинный локон, мешающий ему слушать лучше.

– Что там? – еще раз спросил он, потому что сам посторонних звуков не уловил.

– Мне сдается, что нас нагоняют конники, – сказал воин, почесывая сломанный нос. – И отнюдь не пара человек… Слышите, будто прибой вдали шумит…

Реомюр, при всей солидной тяжести своих боевых доспехов, легко спрыгнул с коня, быстро сбросил с головы шлем без забрала, но с наушами в виде серебристых крылышек^[1], за шлемом последовал тонкой ковки светлый кольчужный подшлемник, и, распластавшись, припал к земле ухом. Все затаили дыхание и натянули поводья, чтобы лошади не стали бить копытом, мешая чуткому воину прочитать колебания еще недостаточно просохшей к концу весны земли.

– Что слышно? – Граф как будто даже слегка взволновался, и это не осталось незамеченным. Остальные воины, знающие своего предводителя лишь несколько дней, осторожно переглянулись. Разумеющие только ремесло ратника, робости перед противником они не могли бы простить никому, даже самому знатному вельможе, каким предводитель отряда, судя по всему, и является, если его с нетерпением ждет король.

Реомюр встал и мрачно оглянулся.

– Ну?.. – Граф пылал нетерпением.

– Конница. Не рыцари, не солдаты. Не все кони подкованы…

– Много?

– Не меньше пяти десятков. Может, и восемьдесят. Трудно разобрать. Далеко еще…

– Не будь я Журденом из Бордо, это люди Аббио, – сказал воин, который первым услышал приближение врага. – Любезно желаю господину графу не попасть в плен, а нам всем желаю избежать виселицы. Судя по вчерашнему закату, сегодня днем обещается сильный ветер, и трупы будет сильно раскачивать. Это весело, и ворон отпугивает, но не слишком, признаюсь, красиво…

И он, хмуро сдвинув густые, почти сросшиеся на переносице брови, стал натягивать тяжелую кожаную рукавицу с нашитыми на нее металлическими пластинами.

Однако другие воины не торопились последовать примеру Журдена. Ожидая команды, они смотрели на графа, нимало не сомневаясь, что последний распорядится гнать коней, чтобы попытаться скрыться. В самом деле, их кони, в отличие от коней преследователей, еще свежи, и это в первое время даст преимущество, хотя тяжелое вооружение через час и сведет это преимущество на нет. Но кто знает, что с ними будет через час… Через час они могут повстречать передовой отряд франков. Или же сами саксы, не застав противника врасплох, устанут и отстанут. Надежда есть, надежда всегда покидает человека только после прощания с миром…

Граф печально и горько улыбнулся чему-то своему, потаенному, потом неторопливо поднял красивую голову и окинул взглядом окрестности. И, не раздумывая долго, тут же показал рукой на вершину холма, куда отряд только начал подниматься.

– Там будем ждать!

И сам привычным движением опытного воина снял с крепления на луке седла шлем с пышными красными и синими абиссинскими перьями, стянутыми золотым кольцом.

– Готовиться к бою!

Команда, произнесенная твердо, хотя и не слишком громко, и обрадовала, и одновременно насторожила. Воины не знали даже имени графа, которого им приказали сопровождать до королевской ставки. Что он за командир? Как он себя покажет? И если только что они готовы были упрекнуть его в трусости при ожидании противника, то сейчас уже готовы были обвинить вельможу в откровенной необдуманности действий и неосторожности. Перед явно превосходящим численностью противником отступить никому и никогда не зазорно. А саксы в бою неуступчивы и неустрашимы, это известно давно.

Граф первым пустил коня вскачь. Чуткий чистокровный скакун, недавно такой же спокойный, как и всадник, легко уловил перемену в настроении хозяина, и даже поступь его изменилась, стала более упругой и сильной.

– Как все-таки зовут твоего господина? – спросил Реомюра, снова водрузившего на голову шлем и уже легко вскочившего в седло с высокими луками, один из воинов. – Это, пойми меня правильно, не вопрос праздного зеваки. Мне весьма хочется знать, кто поведет меня в бой. Я воюю с детских лет и привык знать, за что и за кого поднимаю оружие.

Реомюр усмехнулся с вызовом.

– Это ты узнаешь, когда доставишь его к королю. Король ждет графа с нетерпением уже долгое время. И оружие ты сегодня будешь поднимать только за короля. Это должно тебя устроить…

– Долгое время… Откуда вы добираетесь? – Воин уловил в сказанном только одну фразу, которую постарался расшифровать.

– Издалека. Очень издалека! И нынешняя задержка нам весьма некстати… Нехорошо заставлять ждать короля. Поэтому надо побыстрее закончить сегодняшнее маленькое дельце, и снова в путь!

Воин искренне возмутился.

– Маленькое дельце! Иногда маленькое дельце может решить судьбу королевства. Случайная стрела освобождает трон для наследников… Сколько раз такое уже было. А уж про простых смертных, как мы или даже сам граф, и говорить не будем. Маленькое дельце! Вы со своим графом хотя бы знаете, что представляют собой эти язычники-саксы? Доводилось с ними в бою встречаться?

– Да… Лет десять назад… – уклончиво ответил Реомюр и, не желая продолжать разговор, кивнул, словно прощаясь, и пустил коня вслед за графом.

– Ты такой же молчун? – с откровенным недовольством спросил воин второго спутника вельможи – Журдена из Бордо, зная уже любовь последнего к замысловатой и красочной речи. – Нам сейчас, браток, стоять плечом к плечу. Не будь я Третьен из Реймса, мне очень хотелось бы знать, за кого я могу погибнуть! И стоит ли мне погибать за этого человека…

Журден посмотрел вслед удаляющимся товарищам, улыбнулся недоверчивости воина и ответил, придерживая повод перебирающего копытами коня:

– У вас в Реймсе все такие упрямые?

– В Реймсе много разных людей, но Третьен и там один! – сказал воин с гордостью.

– Что же, я могу тебе сказать, поскольку специально мне этого никто не запрещал, что его сиятельство возвращается из сарацинского плена. От всей души не желаю тебе туда попасть. Семь лет он провел в магометанской тюрьме… И каждое утро ему сообщали, что в полдень состоится казнь… Каждый день все семь лет… Что теперь для него жизнь?.. Он столько лет ежедневно прощался с нею…

Третьен понимающе качнул упрямой головой.

– Сарацинский плен – это серьезно. Простого человека сарацины или сразу убивают, или отправляют на галеры. И казнью простого человека семь лет пугать не будут, потому что простому человеку, как мне или тебе, терять и без того нечего. Так как же его зовут? – настаивал воин на своем. – Нам не стыдно поднимать за него оружие?

Последний вопрос был задан настолько между прочим, что, казалось, Журден просто не сможет на него не ответить. Но тот, при внешней многословности, оказался тоже не слишком прост и хитрость раскусил сразу.

– Не имя определяет дела человека, а дела создают ему имя. Хотя, если разобраться, это не совсем правильно. Вот если человеку дано от рождения славное родовое имя, он просто обязан совершать дела, чтобы свое имя не уронить. Но я не о том… Ты еще будешь гордиться, когда узнаешь, чьего коня тебе доводилось придерживать, – ответил Журден, опять улыбнулся, кивнул точно так же, как до него кивал Реомюр, и тоже дал своему коню шпоры.

– Уж не сам ли это Хроутланд вернулся, – качнул головой недоверчивый франк из Реймса. – Семь лет прошло, как и предсказывали…

– Едва ли, – второй воин, морщась от боли, прилаживал щит на перевязанную под кольчугой руку. – Хроутланд был маркграф Бретани, а этого зовут просто графом…

– Но ведь – тоже сарацины…

– Мало ли франков сражалось с ними!

– А что должно произойти через семь лет? – спросил, надевая пектораль, молодой воин с простодушными и всегда, похоже, удивленными совьими глазами.

– Ты что, не слышал, что предсказала королю колдунья из Хильдесхайма?

– Нет.

– Она предсказала, что маркграф Хроутланд не погиб при Ронсевале и вернется к Карлу через семь лет.

– И что король?

– Король проявил к колдунье великую милость. Ее должны были медленно опустить в котел с кипящим маслом, а Карл за хорошее предсказание приказал опустить ее быстро, чтобы не мучилась.

– Наш король всегда непомерно добр к грешникам, – сказал юноша и трижды перекрестился. – Мы отстали, надо догонять…

* * *

Когда весь отряд, позванивая тяжелыми доспехами и оружием, быстрой рысью взобрался к вершине, граф, на несколько минут всех опередивший, уже внимательно осматривал окрестности и, судя по его лицу, остался доволен своими наблюдениями. Место он выбрал и в самом деле единственное удачное, это любой из воинов сопровождения должен был про себя отметить – путешествующий инкогнито вельможа оказался опытным командиром. С одной стороны острокаменная, будто неведомым великаном рубленная гряда, с другой – витые заросли густого, коряжистого леса, замусоренного непролазными кустами.

Пехоту в преследование конников, известное дело, не отправляют, а конники через такой густой лес продраться не смогут. Значит, у погони только один путь – напрямик по дороге. Но дорога, хотя и достаточно широкая, с двух сторон сдавлена теми же острыми неровными камнями. Через нее коням не перебраться, если они не умеют скакать прямо по воздуху, подобно легендарному восьминогому Слейпниру^[2]. Значит, атаковать саксы могут только одной колонной, не более четырех-пяти всадников в ряд. И лишь ближе к вершине холма есть простор, где можно развернуться. Мысль графа без объяснений стала ясна спутникам, участвовавшим во многих королевских походах. А Карл Великий, известно, ни одного лета не проводил в стенах своего стольного замка в Аахене.

Не дать противнику развернуться. Атаковать его сверху на выходе из каменных ворот и держать там, сводя численный перевес на нет. В таком положении все решить может не количество воинов, а их умение обращаться с оружием – воинское искусство. А уж в искусстве боя франки с любыми повстанцами потягаться смогут.

– Рассыпаться веером, – крикнул граф без возбуждения, но громко и протяжно, и спутники впервые услышали от него такую уверенную команду. Несомненно, этому рыцарю не однажды доводилось посылать полки в бой. Вся грустная усталость, казавшаяся раньше постоянным состоянием молодого человека, исчезла, как по волшебству. Глаза загорелись холодной и суровой синевой, выражая решительность и желание действовать.

– По флангам по три человека караулят тех, кто спешится. На равнину их не выпускать. Центр атакует по моей команде вместе со мной. Копья к бою!

Франки молча и точно выполнили приказ командира и замерли с копьями, пока еще поднятыми остриями к легким весенним облакам, чтобы рука не устала от тяжести древка раньше времени. Разноцветные вымпелы, закрепленные под калеными наконечниками, легкомысленно играли на ветру, словно не понимали еще близкого своего конца – вымпелы с копья всегда срываются после первой же атаки. Лошади, умные и дисциплинированные, перебирали стройными ногами, напряженно ожидая, когда люди отпустят поводья и направят их ударами шпор вперед – вниз с холма, навстречу другим лошадям и чужим воинам, в столкновение, где выживает только самый сильный и яростный.

Граф повернулся к всаднику в черном.

– Ты же, сударь мой, поднимись к вершине и ожидай нас там. А в случае чего – ноги твоего скакуна легки. Других таких ног не сыскать в наших северных краях… Дорога выведет тебя напрямик к Хаммабургу. Расскажешь все королю.

Черный всадник отрицательно покачал головой.

– Я буду честно драться рядом со всеми, и пусть пророк Мухаммад будет тому свидетелем! – сказал он на скверном, но вполне понятном франкском языке достаточно категорично.

Граф покачал головой.

– Твой правитель не воюет с саксами.

– Мой правитель и повелитель – союзник Карла. Карл воюет с саксами. Значит, саксы – враги моего повелителя.

– Благодарю тебя, высокородный… Твое копье и твой меч понадобятся нам, – просто сказал граф, решив проблему к удовольствию обеих сторон, и развернул коня.

– Я не уроню имя своего повелителя. Аллах Акбар! – сказал всадник в спину графу.

Внизу, под основанием холма, из леса выехала разномастная группа всадников. Их оказалось, в самом деле, около семидесяти-восьмидесяти человек. Но настоящих воинов, защищенных броней и соответственно вооруженных, было меньше половины. Остальные представляли собой привычное взгляду сакское ополчение, вооруженное чем придется, часто просто длинными дубинками, заменяющими копья, и тяжеленными топорами, приспособленными больше для рук дровосека, чем воина. Но возглавляли отряд, несомненно, люди знатные. Трое саксов выделялись перьями на шлемах и щитами с гербами, которые разобрать с такого расстояния было просто невозможно. Да и не было в походном отряде герольда, который смог бы прочитать саксонские гербы^[3]. Как не было, впрочем, даже герольда простого, умеющего читать гербы франков.

Повстанцы не успели пустить коней вскачь, не определив главную цель, временно потерянную. Очевидно, они только что покинули недавнюю стоянку отряда франков, которых, вопреки своим ожиданиям, уже не застали на месте, и еще не знали, что противник так близко и ждет их, придерживая дрожащих от нетерпения коней и сам готовый к схватке.

Граф сощурил глаза, всматриваясь.

– Господи… – презрительно, как и положено высокому вельможе и рыцарю, сказал он, – да там какой-то сброд с ближайших деревень, а не войско. Я не хочу заставлять своего короля ждать. Я бы предпочел сразиться с предводителем и решить дело в честном поединке, чем убивать этих невинных детей лесов. Так спор первенства решится гораздо быстрее, и мы расстанемся с честью и со славой.