Глава 1

Телефонный звонок раздался в половине шестого утра. Очень противный звонок. Звонки, которые будят, когда на это не рассчитываешь, всегда противные и сильно раздражают.

И вообще… Когда меня будят в такое раннее время после вечернего, мягко говоря, невоздержания, которое мы с друзьями позволили себе по поводу отпуска, а отпуск получили после возвращения из полугодичной командировки на Северный Кавказ, я всегда слегка нервничаю. Полгода в сложных условиях Северного Кавказа, пусть и не полностью боевых, но тем не менее связанных с риском, никак не укрепляют нервную систему человека, даже закаленного несколькими такими командировками. Это я могу сказать каждому герою, туда рвущемуся, гарантированно. А мне верить, я сам думаю, стоит, потому что я обманывать не люблю. От природы такой человек, к тому же родители покойные так меня воспитывали. И я, проснувшись в половине шестого от телефонного звонка, сначала даже вернулся мыслями в командировку, посчитав, что этот звонок – признак боевой тревоги, которую мне, как командиру отряда, полагалось объявить. Но быстро вернулся к действительности, обнаружив себя не в тесном командирском закутке, наспех сооруженном в большом складском помещении, оборудованном под казарму нашего командировочного отряда, а в своей небольшой городской квартире, где проекционные часы высвечивали на потолке время суток. В командировке у меня таких часов не было. Да и не позволял я себе в командировках излишеств, как не позволял их и своим офицерам. А вчерашнее вечернее излишество я чувствовал и утром.

Я взял в руки трубку. Посмотрел на определитель номера, думая, что часть нашей вчерашней офицерской компании не удовлетворилась совместно проведенным мероприятием и решила продолжить отдых. И продолжает. И комбата решили к своему столу приобщить. Потому и звонят. Считают, что у комбата голова болит, хотя она у меня крепкая, и лишнего я себе практически ни за одним столом не позволяю. Не много позволил и вчера. Но те, кто продолжает отдых, считают, возможно, не так, поскольку слегка потеряли ощущение реальности. Может быть, и ощущение времени тоже. Излишне расслабились, пользуясь моей добротой. И желают мне здоровье подправить несколькими рюмками вполне сносного французского коньяка.

Я подозревал, что группа офицеров пожелает продолжения. Те, кто не имеет городской квартиры и семью держит не в городе, а в военном городке. Они сбрасывают напряжение после командировки. Я не любитель таких методов купирования нервного напряжения, тем не менее в общее застолье включился, чтобы хотя бы присмотр какой-то за подчиненными иметь. Впрочем, они и без присмотра ведут себя обычно вполне адекватно. Управлять собой умеют. Тем не менее вечер мы провели вместе.

Трубка смартфона показала мне городской номер, отдаленно знакомый, но вспомнить его я сразу не смог и даже память напрягать не стал, гадая. Не то состояние. Но если не вспомнил сразу, тогда, наверное, давно мне с этого номера не звонили. Но если звонят с номера, с которого давно не звонили, причем в такое время, значит, есть какие-то обстоятельства, делающие этот звонок обязательным, и ответить на него нужно непременно.

– Слушаю, подполковник Пересветов, – ответил я хрипло.

– Здравствуйте, Андрей Васильевич, – не извинившись за ранний звонок, произнес высокий и ломкий женский голос, мне совершенно не знакомый. Если человек не просит извинения, то есть несколько вариантов. Или этот человек от природы хам, или он считает себя близким настолько, что может позволить себе подобную вольность, или же сам потерялся во времени и пространстве и не очень хорошо соображает. Судя по голосу, у женщины были какие-то неприятности, скрывать которые она не могла или не хотела. Это легко читалось по интонации.

– Здравствуйте. Кто это?

– Вы меня, конечно, не помните. Мы только один раз с вами мельком виделись, но к вам с большим уважением мой брат относился. Часто о вас вспоминал. В последнее время особенно. Он считал вас надежным другом. И потому я вам именно и звоню.

– Представьтесь, – настаивая, предложил я, как человек, любящий конкретику.

И еще я сразу выделил слова «относился», «вспоминал», «считал». Прошедшее время… Значит, уже «не относится», «не вспоминает», «не считает». Это что-то должно значить, и мне хотелось бы сразу узнать, что именно.

– Я Лиза Чукабарова, сестра Владимира.

– Да, я помню вас, – морщась, сказал я. Я в самом деле ее вспомнил. Мелкая, тощая как щепка женщина с достаточно непривлекательным, прыщавым, как селедка иваси, лицом. Настолько не привлекательным, что к сорока годам она так и не смогла обзавестись спутником жизни. Впрочем, как и ее брат. Возможно потому, что внешне они с братом были сильно схожи. – Помню, я однажды зашел к Владимиру Николаевичу и застал там вас. Но вы уходили, и мы не поговорили, только поздоровались. Как у Владимира Николаевича дела?

Я задал вопрос, чтобы прояснить ситуацию после слов в прошедшем времени. Необходимо было узнать, что они в себе несут, какой смысл.

– Я потому и звоню вам, – она выдержала длительную паузу, только громко дышала в трубку. – Володю убили. Вчера вечером в лесу нашли его тело рядом со служебной машиной. Меня из полиции вызвали в морг для опознания, потому что больше Володю и узнать некому. Родных у нас не осталось.

– А что произошло? – Я почувствовал, как из горла ушла хрипота, а сам начал соображать уже яснее и четче, как и полагается боевому офицеру, даже находящемуся в отпуске и основательно вчера расслабившемуся.

– Я потому и звоню вам, – повторила предыдущую фразу Лиза. – С Владимиром что-то странное случилось. Даже в полиции это признают, но на все мои вопросы только плечами пожимают. Обещают разобраться, но как-то так, что им даже верить не хочется. У Владимира в нескольких местах проколото горло и выкачана вся кровь.

– Вытекла вся кровь? – переспросил я, считая, что поправляю ее и уточняю ситуацию, меняя ключевое слово на более, на мой взгляд, верное. – При порванной или просто пробитой сонной артерии это вполне обычный вариант. Странного здесь ничего нет.

– В том-то и дело, что под телом не было никакой лужи крови. Даже на горле и на одежде крови очень мало. А из сонной артерии, как мне сказали, кровь должна бить фонтаном. Хотя бы первое время. Несколько секунд. Но вопрос в том, что в теле ее практически нет. Это я не придумываю. Судмедэксперт после предварительного осмотра так и сказал, что кровь выкачана. Он даже объяснил мне, что, когда она просто вытекает, в мышечной массе много крови все же остается. В мелких сосудах и, особенно, в капиллярах. Из капилляров она практически не вытекает, если сами они не повреждены. И чтобы ее выкачать, специальный насос нужен. Так эксперт сказал. Это целая технология, которая используется только в отдельных случаях самими судмедэкспертами. Для каких-то там исследований. Но процесс этот сложный и кропотливый, и не делается это в лесу, за пределами лаборатории.

Я вздохнул, не зная, до какой степени мне следует доверять собеседнице, поскольку женским эмоциям всегда свойственно иное восприятие, чем мужским, и совсем уж иное выражение. Возможно, Елизавета Николаевна все чуть-чуть преувеличивает или просто не так понимает. Я дотянулся до банки с водой, которую специально поставил на ночь рядом с кроватью, сделал большой глоток и только после этого сказал:

– Елизавета Николаевна, вы, я понимаю, расстроены и потому склонны к преувеличениям. Все просто. Его убили в другом месте, а тело перевезли туда, где оно было найдено.

Я попытался подсказать самую простую версию.

– Вы, Андрей Васильевич, мыслите как полицейский. Они тоже так сначала думали.

Я возразил. Сравнение с полицейским мне по душе не пришлось. Как-то я обычно ставил себя на иную ступеньку социальной лестницы.

– Это не мнение профессионального полицейского. Это только естественная логика. А наличие крови на одежде… Все зависит от того, как лежало тело после убийства и куда стекала кровь. Тело могло лежать лицом вниз, и была возможность для стока крови. Я не берусь сейчас что-то утверждать, я только предполагаю. Однако вы сказали, что полицейские сначала так думали. Это само собой уже подразумевает, что они передумали. Значит, они передумали?

Я представил, как она суетливо закивала в трубку так, словно я ее вижу.

– Они передумали. Привезти могли только на служебной машине Владимира. Следов другого транспорта там не было. На руле остались только одни отпечатки пальцев – Владимира.

– Вот, касательно этого момента я могу сказать как профессионал. Не как полицейский, а как профессиональный офицер спецназа военной разведки. Даже у нас на службе есть специальные приспособления, которые позволяют управлять машиной, не просто не оставляя отпечатков пальцев, но и почти не нарушая уже существующих отпечатков. Простая техника. Механика. Есть приспособления и для рулевого колеса, и для рычага коробки передач. И отсутствие посторонних отпечатков не является еще доказательством чего-то. Доказательством могло бы стать только наличие чужих отпечатков.

Голова все же болела, и язык шевелился с трудом. Но говорить такие длинные и сложные фразы я себя заставлял, чтобы не показать свое настоящее состояние.

– А следы? Эти… Когти…

– Про следы вы мне вообще ничего не говорили.

– Рядом с телом найдены следы какого-то животного. Не очень отчетливые, тем не менее заметные. Из-за длинных когтей. Это не собака. Точно. Это вообще следы какого-то неизвестного зверя. В полиции говорят, что следы можно сделать искусственно, чтобы сбить следствие с толку.

– На кошачьи следы не похожи?

– Не знаю. Мне следы не показывали. Я со слов полицейских говорю. Но кошачьи следы слишком мелкие. И когти не большие.

– Есть такая крупная кошка – гепард. Мельче леопарда, но тоже серьезный зверь. Я почему про гепарда вспомнил. Гепард – единственная из всех кошек, которая не умеет когти убирать. Они у нее всегда торчат и стучат. И это самый быстрый зверь на свете. И бегает быстро, и нападает стремительно. Владимир Николаевич же служил дрессировщиком. Кого он, кстати, дрессировал? Я спрашивал, но мне он так ничего и не сказал.

– Мне тем более. Вы же знаете его. Из него слово вытащить сложно. Знаю только, что работал в какой-то закрытой лаборатории или даже в институте. Наверное, занимался там охранными собаками. Я так думала. Это потому, что у него дома всегда много разных ошейников и поводков было. Ошейники больше «строгие». Знаете, такие, с шипами, которые в шею впиваются. Чтобы одернуть собаку и подчинить сразу. Такие обычно только на сторожевых собак надевают. У него даже служебная машина была оборудована клеткой. Специально для перевозки таких животных. Но следы рядом с телом были не собачьи. Это полицейские точно говорят.

– А своей собаки у Владимира Николаевича с собой не было? Не помню уже, как ее зовут… Была же у него овчарка. Мне, признаюсь, как-то вообще трудно его представить без собаки.

Это было правдой. Я и видел, то Владимира Николаевича без собаки, можно сказать, считаное число раз, хотя мы служили рядом многие годы. Обычно рядом с ним была или служебная, или его личная собака. Собак он любил так, как не мог любить людей. И его собаки любили гораздо сильнее, чем вообще могут любить люди. Не только его, но и вообще, в принципе – люди. Людям не свойственна преданность, которая сильнее чувства самосохранения. А у любой собаки это в порядке вещей.

– Нет. Его последняя собака умерла около месяца назад. Ее отравили. В городе, если вы слышали, свирепствуют эти мерзкие твари… Как их… Которых, говорят, наш священник проклял вместе с потомками до седьмого колена… Подскажите… А, вспомнила – догхантеры. Разбрасывают по всему городу яд. Даже на детских площадках. Владимир подозревал, что его собаку отравили они. А у меня есть подозрения, что собаку специально отравили, чтобы у Владимира защиты не было. Все-таки овчарки всегда были хорошими защитниками своих хозяев. А дрессировать их Владимир умел лучше многих. Может быть, те самые догхантеры и его убили. Он мечтал найти их логово, потому что действуют они организованно. И не в полицию сдать, а сам хотел с ними разделаться. Как они с собаками. Мог, наверное, что-то узнать, за что его и убили.

– Вы в полиции эту версию высказывали?

– Конечно. Они только посмеялись. Всерьез не восприняли. А я вот наоборот.

– А что вообще в полиции говорят?

– Один шутник вообще ляпнул, что это вурдалак^[1] напал. Правда, мне сосед рассказывал, что в городе такие слухи о вурдалаке ходят. А убийство Владимира – это уже четвертое убийство такого рода. И всего за полгода. Но я в вурдалаков не верю.

Я тоже мало склонен верить во всякие сверхъестественные случаи, но гадать, ничего по сути дела не зная, я не собирался. Чтобы рассматривать любую версию, требуется иметь на руках хоть какой-то набор фактов. То, что Елизавета Николаевна рассказала, фактами по большому счету не являлось. Это было, в первую очередь, проявлением ее эмоций.

Капитан Владимир Чукабаров, которого в бригаде спецназа ГРУ звали за глаза шутливо Чупакаброй, был начальником кинологической службы. Готовил для бригады собак-саперов и проводников к ним. В отставку он вышел три года назад, после сорокалетнего юбилея. Посчитал, что в его возрасте носить капитанские погоны уже не солидно, а должность не позволяла получить более высокое звание. Какого-то продвижения выше ему не светило, поскольку бригадные кинологические службы были вообще в спецназе ГРУ самым крупным звеном, а в центральном аппарате кинологической службы не было вообще.

Когда капитан собрался уйти в отставку, я, как единственный человек, с которым он общался более-менее на дружеской ноге, посоветовал ему сначала найти новое место работы.

– Я уже нашел, – сообщил тогда Владимир Николаевич.

– Кем?

– Дрессировщиком.

– В цирк, что ли?

– Нет.

Больше он объяснять ничего не захотел. И я, зная скрытный характер этого человека, его способность просто молчать в ответ на простой вопрос, словно не слышит, не спрашивал больше. Да и не настолько мы были близки, чтобы расспрашивать. Просто другие с ним вообще не общались, а я общался. Может быть, благодаря общей нашей страсти к зимней рыбалке – мы с ним время от времени на моей машине выезжали на дальние озера, где рыбаков было меньше, чем рыбы. Наверное, Владимиру Николаевичу просто нужно было с кем-то из сослуживцев общаться помимо службы, чтобы совсем не провалиться в одиночество, и он выбрал меня. Не знаю. Но и после его выхода в отставку Чукабаров время от времени навещал меня в городе, зная дни, когда я приезжаю. Я тогда тоже остался один после развода с женой, не пожелавшей больше переживать и терпеть мои командировки в «горячие точки». Нервы у нее не выдержали после того, как меня привезли не домой, а сразу в госпиталь. Она уехала к матери в Москву вместе с сыном. Меня поставила в известность только после того, как я пошел на поправку. Оставшись один, я первое время тоже одиночеством тяготился. И, чтобы это чувство в себе погасить, время от времени навещал Чукабарова. С ним можно было просто посидеть на кухне, попить чаю и ни о чем не говорить.

Мысли о жене и собственном одиночестве пришли в голову тогда, когда я стал думать об одиночестве отставного капитана Чукабарова. Но у него хотя бы сестра была в городе. Кто будет меня опознавать, случись что-то подобное? Или я, как все люди, уверен, что плохое происходит только с другими, а уж со мной-то этого не произойдет?

– Вы, Елизавета Николаевна, откуда сейчас звоните?

– Из дома. Меня после полуночи уже привезли на полицейской машине. Ночью в городе одной ходить опасно. Кругом эти азиатские дворники. А дома я уснуть так и не смогла. Чуть время к утру приблизилось, стала вам звонить. Больше мне и обратиться не к кому. Извините, что так рано, но я немножко не в себе.

Это я уже почувствовал, но промолчал.

– Я почему спрашиваю. Номер мне показался знакомым, но я его и не знал никогда.

– Может быть, запомнили просто, когда Владимир от меня вам звонил. Это раза три было.

– Возможно. У меня память хорошая.

– Итак, Елизавета Николаевна, у меня вопрос по существу: что от меня требуется? Чем я могу помочь?

Ее звонок в такое раннее время сам по себе говорил, что ей требуется какая-то помощь. Сейчас же, когда я напрямую спросил, женщина растерялась. Значит, это была не просьба о помощи, а просто исповедь. Иногда человеку необходимо бывает сбросить груз с души и что-то рассказать другому. Может быть, даже малознакомому или совсем незнакомому. Близкому человеку рассказывать труднее. А что касается помощи, то ее я мог оказать только советом. Что иначе я мог подсказать, не зная практически ни одного реального факта? Ведь все, что рассказала Елизавета Николаевна, есть только всплеск эмоций. А фактами следует еще поинтересоваться.

– Так что я могу для вас сделать? – повторил я вопрос.

– Для меня – ничего. Вот для Владимира, для его памяти, может быть…

– Итак… Конкретнее…

– Вы можете сейчас ко мне приехать?

Вопрос прозвучал неожиданно. Честно говоря, после вчерашнего я вообще предпочел бы не садиться за руль. Но при таких чрезвычайных обстоятельствах…

– Говорите адрес. Я сначала в гараж за машиной зайду, потом приеду. Гараж от меня недалеко… Говорите адрес…

* * *

Вот в чем меня всегда было трудно упрекнуть, так это в длительных сборах. На подъем и на сборы я всегда был легок. Сказывалась привычка вставать по тревоге и даже других подгонять, показывая им пример. Умыться, одеться, и можно выходить из дома. С порога, обернувшись, я потянул носом. В квартире стоял неприятный затхлый запах. Вчера вечером офицерская компания надышала перегаром. Хорошо еще, что ни один офицер у меня в батальоне не курит. Форточки я всегда держу открытыми, даже в самый крепкий мороз, но не хватает в квартире сквозняка. Надо было бы дверь заранее открыть, чтобы проветрить.