© Самаров Сергей Васильевич, 2014

* * *

Глава первая

Стук раздался требовательный.

– Сейчас… Да, сейчас же… Иду… Кого там ещё в такую пору несёт? – дворовый человек не сразу проснулся, и оттого ворчал больше, чем ему обычно позволялось. А ворчать-то вообще было бы не след, потому что положение города знали все без исключения, даже дети малые, а человеку пожившему вообще положено понятие иметь.

Дверь заскрипела с натугой, словно створки за ночь напрочно приморозило к косякам, и их пришлось с усилием, с увесистым тычком открывать.

– Воевода где?

– Почивает… – ответ сопровождался ленивым зевком. – Где ж ему ещё быть…

– Буди его быстрее… Да, быстрее же, рыло сонное! Встряхни старыми костями, не то я тебе их сейчас переломаю…

Не слишком и громкий, но внятный шум у входных дверей воевода Первонег услышал сразу, потому что спал всегда настороженно, а в эти опасные ночи особенно, если вообще можно назвать сном то, что, по сути своей являлось полудрёмой. Сначала стук, потом торопливый и возбужденный разговор – всё это будит сразу и окончательно. А когда раздались шаги на лестнице, ведущие к нему на второй этаж, воевода Славена был уже на ногах, и успел облачиться в плотные льняные одежды, которые и следует поддевать под доспех, чтоб в кровь не стереть кожу на плечах. Но сам доспех надеть пока не успел.

– Кто там? – хриплым со сна баском спросил Первонег через дверь ещё до того, как постучали.

– Первуша, от ворот дружинник… Торопит что-т… – дворовый человек всё ещё, похоже, не проснулся, и потому говорил лениво, с растяжкой, не слишком, кажется, угроз Первуши испугавшись.

– Сюда живо веди… И сам поторопись, рыло растопыренное… Поторопись!

Когда дворовый человек вернулся с городским дружинником Первушей, воевода Первонег уже пристегнул даже нагрудную пластинчатую броню, и мечом поверх кольчуги опоясывался. Он всегда был быстр и лёгок на подъём, на годы свои не смотря, а в такое тревожное время уж тем паче понимал, как может быть дорога потерянная минута и во что она может оборотиться для слабого городского войска.

Дружинник шагнул за порог, и остановился, давая возможность воеводе закончит сборы.

– Что там? – спросил Первонег сразу, одновременно взглядом отыскивая тёплый меховой подшлемник и стальные кольчужные рукавицы, которые одеваются поверх рукавиц меховых.

Только после вопроса Первуша вперёд шагнул.

– Гонец от Вадимира.

– Добро, что не забывает, княжич, пока сам, должно не прибыл к месту. Иль так скоро прибыл? Никак, летать научился…

– Не ведомо то нам. Но…

За тоном Первуши слышалось нечто тревожное.

– Что?

– Перехватили гонца в пути, еле вырвался. Без коня, у смердов в деревушке клячу забрал, и, раненый, пообмороженный, до нас добрался-таки. Весть, стало быть, недобрая. Варяги бьярминские, по времени, уже должны стать под городом. В пути они княжичу встретились.

– Эк же… – воевода себя нелёгким кулаком в ладонь тыкнул. – Этого-то я и ждал. Где гонец? – сонная хрипотца из голоса не ушла совсем, и оттого дружиннику казалось, что воевода сильно серчает, и в сердцах на него покрикивает.

Первуша кашлянул в кулак.

– У ворот, в сторожке. Пообморозился, говорю. Сухой крапивой его там отдирают, да салом барсучьим трут. Ни рук не чувствует, ни ног.

– Идём. А ты, – повернулся к дворовому человеку, – хватит спать, дом протопи, пора уже. Я под двумя перинами промёрз, каки в голой кольчуге.

Воевода на ходу прихватил меховой плащ, и набросил себе на плечи уже на лестнице. Торопился, потому что любая неторопливость могла быть губительной.

* * *

Черноусый Белоус сумел-таки пробиться сквозь заслоны, выставленные воеводой Далятой на всех дорогах. Не то, чтобы по-настоящему пробиться, потому что биться он, после встречи с гонцом Славера, ни с кем не в состоянии был, а пробраться, себя, боль, мороз, усталость превозмогая, и варягов обходами обманывая, сумел. Наученный первой встречей, и не надеясь найти во всём варяжском войске второго такого милостивого противника, как Волынец, Белоус присматривался к дороге впереди. И первый же попавшийся заслон заметил загодя. Хорошо ещё, до городских ворот было уже недалеко, как и до стен. Пришлось смердовскую клячу, что выкупил в деревеньке, заплатив за неё вдвое против обычного, бросить прямо на дороге. Благо, серебро в мошне было. Копил Белоус себе на свадьбу, что на будущую осень планировал – но серебра не пожалел. А вот смерда с детишками малыми пожалел, хотя мог бы клячу просто для княжеской службы забрать. Но бросил клячу посреди заснеженной дороги на корм волкам настоящим или волкам в обличии человеческом, и пустился прямиком через сугробы в сторону городской стены. Стену ещё видно не было, но главное – направление знать. Стена большая, захочешь – не промахнёшься. Где-то по-звериному на четыре конечности вставал, чтобы со снежным настом сравняться, и остаться незамеченным, где-то в полный рост шагал, прижав одной рукой вторую, может быть, с перебитой костью, боль в которой, как и в рёбрах, не проходила после схватки с Волынцом. Терпел, но шёл навстречу колючему ветру, зная, что кроме него сейчас никто не сможет город предупредить. Когда почувствовал вдруг, что ветер внезапно стих, подумалось, что силы кончились, и захотелось сесть, и отдохнуть. Но хорошо знал Белоус, что это ласковая Обманка^[1] его тешит. В такой мороз только присядешь, только руки подмышки сунешь, чтоб согреться, и пошевелиться не захочешь, как тут же Обманка на всё тело тёплые оковы наложит, и уже не сможешь встать, боясь тепло растерять. И никогда уже не встанешь.

Он шёл, себя превозмогая. Когда ветер кончился, понял, что к стене уже близко. Стена его от ветра защищает. Так и оказалось. Вышел прямиком к тяжёлым брёвнам городской стены. Об них опёрся, перевёл рвущееся кашлем дыхание, отдающее болью в рёбрах, и снова двинулся вперёд. И добрался-таки до ворот, за которые его – ещё одна напасть, до слёз обидная! – падающего от усталости и боли, никак пускать не хотели, и долго выспрашивали. Но пустили, и, первые слова выслушав, побежали за воеводой Первонегом.

Первонег пришёл быстро. Белоус встать хотел, но воевода рукой махнул – сиди, коли увечный. Только тихо, словно голос свой оберегая, пожелал:

– Сказывай…

Гонец стал рассказывать, а ему в это время руки оттирали тягучим топлёным барсучьим салом – Белоус не заметил, когда потерял по пути к стене рукавицы. Рассказывал только то, что видел сам, и что княжич Вадимир передать велел. Про свой же путь, как до этого дружинникам городской стражи, воеводе не говорил. Разве ж у того своих забот мало!.

– Дороги, значит, перекрыли?.. – переспросил Первонег. – Со всех ли сторон?

– Того не знаю… Я с полуночи шёл…

– К чему такое – понятно… – не Белоусу, а неведомо кому, может, просто себе, сказал воевода. – Обложили.

Но больше Первонег спросить ничего не успел.

– Воевода! – раздался громкий крик откуда-то сверху, наверное, с привратной башни. – Где воевода? Сюда зовите.

– Здесь я, – используя свой голос, изнутри отозвался Первонег так, что его и на башне услышали, и только после этого вышел из жаркой сторожки в подступающую леденящую предрассветную темень. Даже после света лучины привратная площадь казалась совсем непроглядной. Подумалось, приказать бы, чтоб костёр развели, но крик сверху тревожным показался, потому Первонег торопился, и оставил приказ «на потом».

Лестница в башню крута и узка, но срублена крепко, ступени не пошатывались. Воевода тяжело дышал, поднимаясь, сказывались возраст и тучность тела. За ним спешил сотник привратной дружины.

– Что там? – ещё не поднявшись на смотровую площадку, спросил Первонег грозно.

– Всадники.

– Много?

По инерции спросил, хотя спрашивать уже и не надо было, потому что воевода сам последнюю ступень переступил, и сразу оказался перед заострённым верхним тыном. И потому дружинники ему не ответили, одновременно с воеводой вглядываясь в дорогу. Опытный взгляд сразу определил, что к воротам торопливой рысью приближаются сотни две с половиной воев. Конечно, варяги пожаловали бы иным числом. Но оберечься на лихой случай тоже стоило.

– Стрельцов на стену, – привычно скомандовал воевода, – дружину к воротам.

И сразу увидел, как по перекладинам, вставленным в наклонные брёвна, ловко взбираются на полати словенские стрельцы. По два десятка с каждой стороны ворот. Только после этого, убедившись, что защита воротам есть, воевода повернулся к ильменской стороне.

– Сто-о-ой! – зычно крикнул в темноту дружинник, стоящий рядом с воеводой.

Прибывшие вои крик с башни услышали, не сразу остановились, но вплотную к воротам всё ж не подъехали, как сделал бы враг, желающий от обязательных стрел под башенными воротами спрятаться. Вертикально вниз стрелять несподручно.

– Кто такие? – своим голосом Первонег вполне мог и с более дальнего расстояния кричать, и не опасаться, что его не услышат.

– Сотник Румянец из Заборьевской крепостицы. Отворяйте скорее, у нас раненые. С боем пробивались… И русы «на хвосте»…

Добрый десяток воинов в задних рядах поддерживали с боков товарищи. Так обычно и везут раненых, и эта картина никого в заблуждение не ввела.

– Что так припозднились? – Первонег, уже успокоившись, не сильно торопился. Дружина из Заборьевской крепости ещё вчера до обеда должна была бы прибыть. Не прибыла, и её уже, говоря по правде, не ждали. Посчитали, что могли и гонца варяги перехватить, и саму крепостицу обложить тяжёлым кольцом.

– Говорю ж, воевода, с боем пробивались. Русы все дороги с низу перекрыли.

Первонега узнали. А как не узнать, когда он один и голос такой на всю словенскую рать один. Хотя сам он с трудом вспоминал сотника Румянца. Однако время такое подошло, что торопиться с открытием ворот не следует.

– Эй… Кто Румянца сам знает? – обернувшись через плечо, крикнул Первонег во двор.

– Брат его у меня в сотне, – отозвался сотник привратной дружины. – Эй, Баташ… Где ж он?

– Румянец это, – успокаивающе крикнули со стены. – Он и есть, воевода. Брат мой.

Первонег вздохнул спокойнее, и даже довольно. Две с половиной сотни дружины ему очень даже в такое время сгодятся.

– Отворяй ворота, – скомандовал воевода, и, чтобы принять пополнение самолично, начал неторопливо спускаться по крутой лестнице, не оглядываясь на сотника, так и идущего за ним.

Ворота на ночь, согласно приказу самого же Первонега, не просто запираются на привычные засовы. Они ещё и закладываются пятью тяжёлыми брёвнами, чтобы невозможно было сходу выбить створки. Только минувшим днём плотники поставили дополнительные пазы для укладывания брёвен. Каждое бревно снимало по четверо дружинников. Воевода, выйдя из башни, мельком глянул на то, как они пыхтят, поднимая нелёгкий груз. К сотнику обернулся:

– Помогите им, кто-никто. Чего четверыми надсаживаться. И люди там с мороза. Ждут. Румянца ко мне шли, и помощь раненым не забудь.

Сотник сразу начал отдавать распоряжения, и отстал, а воевода в сторожку вернулся, чтоб дополнительно черноусого Белоуса расспросить до того, как Румянец появится.

Растирать гонцу конечности уже перестали, и он стоял перед Первонегом, босой на холодном полу, дожидаясь естественных вопросов.

– Обуйся, – сказал воевода, и сел на лавку у низкого окна, выходящего на привратную площадь. – Успеем поговорить.

Белоус начал обуваться, но поговорить они не успели. Общими усилиями брёвна со створок сняли быстро. Копыта коней приехавшей дружины застучали по бревенчатому настилу сначала спокойно, но всё интенсивнее и интенсивнее, словно дружинники куда-то торопились, и быстро рассыпались по площади, захватывая пространство. Первонег от этих звуков почувствовал беспокойство, начал было в окно выглядывать, чтобы понять, что на площади происходит. Но тут и крики донеслись. И тревожные, и торжествующие, и яростные.

И звучные удары стали о сталь.

Воевода сразу понял всё, и выхватил меч.

Дверь сторожки распахнулась с силой, чуть не ударив Первонега, но он сам ударил мечом сразу в дверной проём. Размахнуться было некогда, и бить пришлось вперёд, но меч не предназначен для колющих ударов, и потому воевода направил его в лицо вбегающему варягу, тот упал, заливаясь кровью, и что-то хрипел, ругаясь от такой уродующей его раны. Но рассматривать поверженного противника было некогда, потому что пришлось мечом отбивать удар копья. Древко выдержало, но для повторного удара копьём варяг подошёл слишком близко, и воевода, уже отступивший на шаг, коротко рубанул под шлем, где Бармица наиболее слаба, и сильнее прилегает к голове. Полетели на деревянный пол разрубленные кольчужные кольца, брызнула чёрная в полумраке кровь. Противник мешком упал на первого, мешая тому встать, чтобы продолжить схватку. Развернуться для следующего удара воевода не успевал, а в дверь, толкая друг друга, уже врывались сразу двое. Но тут Белоус, успев только один сапог надеть, уже вступил в схватку, и дважды коротко ткнул копьём в головы. Раненые варяги шарахнулись за порог, отступая, и, хотя их подпирали сзади, они спинами всё же очистили место.

Понимая, что всё решается не здесь, а только на площади, даже понимая, что там уже всё решилось, потому что привратная сотенная дружина не в состоянии справиться с двумя с половиной сотнями варягов, но всё же надеясь на чудо спасения города, Первонег устремился вперёд, прорываясь на открытое пространство. Белоус, босой на одну ногу, устремился за ним, орудуя копьём, словно и не чувствуя боли от недавно полученных ран, нанесенных и человеком, и морозом. Опыт позволил Первонегу сразу оценить ситуацию.

Он дважды на бегу ударил мечом, трижды отбил чужие удары, не имея щита, чтобы закрыться, но прорвался к воротам, которые уже облили маслом и подожгли.

Здесь бой ещё не закончился, и воевода сходу вступил в него.

– Пламя сбейте, пламя… Это сигнал! – крикнул он, увернулся от чужого копья, отбил удар мечом, сам ударил, и ещё раз отбил, и в это время всё закружилось перед ним. Первонег даже не понял, что его сзади основательно огрели по шлему. Крепкий шлем выдержал полновесный удар меча, хотя и помялся, но голове досталось сильно. Воевода зашатался, взялся рукой за чьё-то плечо – не понимая кто перед ним, свой или врагз, но старался держаться крепче, чтобы не упасть. Его руку без стеснения сбросили, чтобы не мешала рубиться, и он перехватился за стену, но и неимоверно тяжёлый отчего-то меч уже, не осознавая того, выронил.

Первонег упал прямо рядом с распахнутыми и уже горящими воротами.

Откуда-то из общей свалки вдруг вынырнул Белоус, как был в одном сапоге, и даже не чувствуя обжигающего холода, бросил своё окровавленное копьё, забыв про собственную боль, подхватил тяжёлого и грузного воеводу подмышки, и потащил не в город, где уже начали полыхать первые пожары, а прямиком за ворота.

Там сейчас не было варягов. Те, которых привёл с собой сотник Румянец, уже прорвались вперёд, и там чинили убийство и разрушение. Те, кто только намеревался ворваться в город, ещё не подошли. Около ворот лежало только около десятка человеческих тел и два убитых коня – стрельца со стен успели пустить по несколько стрел сюда прежде, чем переключиться на обстрел привратной площади. Но там стрелять было трудно, потому что свои и чужие смешались, и разобрать цель в темноте было трудно.

Белоус оттащил воеводу подальше от ворот, под стену, прислонил его к насыпи под тарасой, а сам, на одной ноге подпрыгивая, потому что только сейчас стал чувствовать мороз и обжигающе холодный снег, вернулся к воротам. Снял сапог с одного из убитых, натянул на себя. Сапог был великоват, но выбирать не приходилось, и искать обувку по размеру времени не было. Там же подобрал меч, снял с неподвижного варяга и ножны к мечу. Показалось, варяг пошевелился. Попробовал пальцами его горло – кровь по жилам не бегала. И только после этого, услышав шум звенящего металла – к воротам приближалась всей своей тяжёлой массой конница варягов, торопливо стащил с убитого меховой плащ, перебросил его через свое плечо, и вернулся к воеводе.

Первонег ещё не пришёл в себя – лежал в той же позе, что и оставил его молодой дружинник. И Белоус решил за благо оттащить его дальше с глаз врагов. А уж потом, когда в себя придёт, воевода сам решит, как дальше поступать. И только здесь Белоус хватился, что не снял с убитого варяга рукавицы. Обмороженные руки не просто плохо работали, они снова мерзли. Теперь уже сразу до боли.

Воевода же Первонег сейчас казался гораздо более тяжёлым, нежели вначале, когда вообще не думалось о тяжести, когда вообще ни о чём не думалось, даже о своей босой ноге, и жило только побуждение спасти воеводу, потому что от него зависела судьба города.

Сейчас уже и от него не зависела. Издали дружинник видел, как непрерывной рекой в ворота врываются варяжские полки, и не было рядом силы, способной остановить их. Славен уже можно было считать взятым, в этом Белоус не сомневался.

Так Славен пал навсегда, без всякой надежды возродиться под своим историческим именем, но ещё никто не знал этого, даже сами варяги…