во внезапно наступившем безмолвии, которое воцарилось во всем театре, послышался неприятный скрипучий голос Рубинштейна: – Я ведь уже просил на репетиции, чтобы на сцене было больше света!За кулисами явно поднялась суматоха, и вдруг сцену залил ослепительный, почти дневной свет. Рубинштейн невозмутимо поднял палочку, лежавшую на партитуре, и начал заново дирижировать этой сценой. Это проявление полной независимости перед двухтысячной аудиторией произвело на меня неизгладимое впечатление