Глава 11.

Иоаким.

Вскоре до Новгорода дошли новые вести, выяснилось, что знать ошибалась. Князь Владимир не только не находился в плену у ромеев, но, когда те не сдержали данное ему слово и не захотели царевну из самого знатного в мире рода отдать замуж за варвара, пошёл против них войной. Его войско взяло в осаду богатый город Херсонес, известный на Руси как Корсунь, и через девять месяцев осады город был взят. Но когда ещё осада только началась, из Чернигова с войском вышел князь Всеоволод, а с ним все три из четырёх кланов колдунов. Четвёртый клан чародеев был уничтожен самими колдунами три года тому назад. Войско князя Додона брало за городом город, никто не выдерживал натиска врага. И так язычники почти дошли до самого Киева, где встретились с городским ополчением и болгарскими богатырями-потыками. И хоть в том бою князь Всеоволод победил, на осаду стольного града сил у него не осталось, и он вернулся на зимовку в Чернигов. Часть войска осталась в захваченных городках и погостах. По весне же, когда закончилась осада Корсуня, и крымский город был взят, на ромейской земле снова развернул свою деятельность мятежный Варда Фока. Князь Владимир снова ввязался в бой, но при этом потребовал, чтобы царевну Анну ему привезли сюда, в Корсунь. Всеоволод Додон в свой черёд отправил в Киев гонцов с предложением сдаться, но христианский митрополит не захотел их и слушать. И тогда черниговский князь обратил свой взор на более лояльный язычеству город – Новгород. Но путь до Новгорода был дальше, чем путь до Киева, да к тому же проходил через чужие земли и княжества. Поэтому Всеволод Черниговский действовал постепенно. Как известно, главный торговый путь Руси – путь «из варяг в греки» проходил через три крупных города: Ладогу, Новгород и Киев. Войска Всеволода стали постепенно захватывать мелкие города на этом пути. Взяли немало городов вдоль Днепра ниже и выше Киева и тем самым стали контролировать торговлю на этом участке. Постепенно подбирались к Новгороду. И вот это уже серьёзно обеспокоило князя Владимира. Потерять путь «из варяг в греки», эту пульсирующую артерию Киевской Державы, означало тоже самое, что потерять страну. В Новгород обходным путём был тайно отправлен священник из Корсуня, грек Иоаким, с которым Владимир познакомился в Крыму.

Случилось это почти через год после изгнания из Новгорода архиепископа Иоана. Посадник Стоян Воробей теперь оказался словно меж двух огней. С одной стороны, в любой момент новым князем мог стать Всеоволод, и у власти остались бы язычники, с другой стороны, Владимир мог вернуться и крестить всех в христианскую веру. Стоян всегда был верен Владимиру, но сейчас из-за неверного выбора он и его род могли потерять всё. А пока Воробей бездействовал, Богомил и Угоняй прибирали Новгород к своим рукам. Соловей теперь и не претендовал на место посадника, он, будучи верховным жрецом, имел в своих руках власть ещё большую. Даже Чурила из Людина конца при поддержке Богомила теперь ещё смелее притеснял всех в своём конце города. Один за другим старшины подчинялись его власти и признавали головой над собой. Головой всего Людина конца. Не признал только один, юный старшина – Василий Буслаев. По силе он был равен Чуриле, многие обиженные самозванным головой, переходили в братство Василия. Однако самые богатые члены братства уже сговорились с Чурилой. Голова заплатил им не малую сумму за то, чтобы они сдали Василия. Но на расправу Чурила отправился не сам, а выдал юного старшину его злейшему врагу – тысяцкому Угоняю. На заре ополченцы пришли к дому Василия. Лишь немногие братья тогда смогли подоспеть к нему на помощь. Сын Буслая своей громадной палицей одним ударом убил коня под ополченцем и уже собирался добить всадника, но его обступили со всех сторон враги. Шестеро его держали, пока пятеро других его избивали. И Василий ослаб, с переломанными рёбрами и разбитым лицом упал на колени. В это время другие ополченцы разоряли двор старшины. Угнали коров, забрали всё золото, которое нашли, за волосы выволокли из дому мать – Амелфу Тимофеевну. Наконец, выгнали из конюшни и знатного коня.

– Долго же я свой подарочек не мог получить, – обнимал его за шею Угоняй.

– Верно тебя называют Угоняем, – плюясь кровью, молвил Василий, – только и можешь, что угонять чужое добро, будто вор.

– О, ты ещё говоришь мальчишка? Даже перед смертью дерзишь тем, кто выше тебя. Так знай, я возвращаю своё добро, которое ты у меня украл, ну и немного сверху плату за пользование им.

В ответ Василий злобно расхохотался, чем многих поверг в изумление.

– Мало тебе, видно, рёбер сломали, раз ты можешь ещё смеяться, – произнёс Угоняй, доставая копьё, чтобы поразить насмерть нахала.

– Где же ты был, справедливый боярин, когда дом моего отца разоряли люди Чурилы? Когда этот пёс, которого вы хотите сделать головой, угнал коня моего отца и разъезжал на нём долгие годы? Он первый плюнул в лицо дружине и продолжает это делать по сей день.

– Я не знал, что это он, – отвечал Угоняй, – а если бы знал, он был за всё заплатил.

– Ну вот, теперь ты знаешь, и что ты будешь делать? Ты сделаешь то, что тебе прикажет Богомил и колдуны. А они приказали кланяться Чуриле, а мне срубить голову. И после этого ты называешь себя дружиной? Нет у нас дружины, давно уже нет. Дружина делает, что хочет, так прежде говорили. Теперь дружина делает то, что ей велят.

– Да что ты понимаешь! – прокричал Угоняй, хоть решимости у него уже поубавилось.

– Я понимаю. Мой отец с детства учил меня чести. И если бы ты был настоящим дружинником, ты бы вызвал меня на честный бой, а не прятался бы за спины своих бойцов.

– Ах ты! – замахнулся копьём Угоняй, но вдруг с силой воткнул его в землю. – Бросаешь мне вызов? Что ж, смело. Даю тебе слово дружинника, мы ещё встретимся в бою. Но не сегодня. Ты слаб и ранен, это был бы нечестный бой. К тому же, если ты бросаешь мне вызов, я выбираю, каким биться оружием. Мы будем сражаться на копьях, так что до того, как мы встретимся снова, научись владеть копьём, чтобы никто не сказал, что я сразил на копьях врага, который владеет только дубиной.

И с этими словами Угоняй уехал, сохранив Василию жизнь. Множество живности и хлеб в амбарах они оставили не тронутыми. Мать Василия не могла унять слёз от радости и нахваливала благородство Угоняя. Однако радоваться было рано. То слово, которое дал сыну Буслая тысяцкий, нельзя было нарушить. Однажды они должны были встретиться в бою и сразиться насмерть. Но братство Василия не погибло в тот день, и это значило, что Чурила теперь должен был уничтожить его своими силами. Богачи, продавшие Василия, были изгнаны из братства, и теперь оно было уязвимо как никогда. И всё же Чурила пока не решался действовать. Возможно, он опасался стать головой, чувствуя шаткость своего положения и памятуя о прошлом: ни один из старшин, ставшим головой, не умер своей смертью, а был убит и чаще всего предан своими же. Последний голова не находился у власти и года, на первом же собрании старшин его разрубили на кусочки. Василий Буслаев был теперь слаб и не представлял опасности, а расправа с ним могла вызвать гнев народа. Опять же вспоминался опыт прошлого головы. За неделю до его гибели ему бросил вызов его бывший соратник, который захотел стать старшиной и получить свободу. Голова одолел его, а через неделю разгневанные люди его разорвали. К тому же, упрочившиеся положение Чурилы теперь снова расшаталось из-за гнева тысяцкого Угоняя, который стал теперь особенно строг к самозванному голове и даже схватил несколько людей из его братства и прилюдно казнил за кражу. Так же по указанию Богомила новый тысяцкий взялся трясти и дружину. И снова тень подозрения пала на Бориса Вольгу, как на крёстного отца Василия Буслаева. Сын его – Святослав, выскользнул из рук Угоняя, а затем и вовсе исчез из Новгорода. За это младшего Вольгу ещё больше стали подозревать в связи с волхвами.

Несладко пришлось и христианам, которые теперь свою веру свободно распространять не могли, на торжище их грабили, забирали товар, на улице избивали, в Славенский конец не пускали, в Людином конце правил теперь голова Чурила. Только в Неревском конце они ещё могли чувствовать себя в безопасности. Так что семейное счастье Кости Новоторжанина и его жены было совсем не долгим. Теперь они вынуждены были скрываться и жить в страхе. На фоне судьбы троих друзей, судьба Садка выглядела вполне сносной. Он был далеко от Новгорода, плавал по морю, торговал. Конечно, теперь бывший дьяк был вынужден подчиняться тем, кому раньше мог отдавать приказы. Участь незавидная для любого начальника. Прежде Садко был вхож в думскую избу, где видел высшую городскую знать, получал хорошее жалование, спал в просторных палатах. Поэтому поначалу бывшему дьяку было нелегко, но гусли и острый язык в очередной раз помогли ему.

А меж тем, в самый разгар гонений в Новгород прибыл гонец от князя Владимира, который вместе с тем был ещё и христианским епископом. Как гонца, никто прогнать его не мог, и потому, стиснув зубы, Богомил решил поначалу впустить архиепископа, который каким-то чудом прошёл все заставы князя Додона. Вместе с посадником Соловей встречал гостя у городских ворот. Архиепископ ехал не в повозке, как в прошлый раз, а верхом на лошади, отчего его никто не принял поначалу за архиепископа. Но вот всадник перекинул ногу через спину кобылы, спрыгнул на землю и пошёл навстречу к новгородцам. Весь остальной клир пошёл за ним. Иоаким был мужчина средних лет, намного моложе старого Иоана, крепок телом и даже несколько полноват, что нисколько его не безобразило. На широком приветливом лице росла даже не борода, а редкая длинная щетина, видно было, что это человек мягкий, но отважный и привыкший повелевать людьми. Клир за его спиной переговаривался на родном языке, и, слыша греческую речь, Богомил не добро сплюнул и вымолвил:

– Опять притащились басурмане, наречия нашего не ведают.

– Отчего же не ведаем, боярин, ведаем, – проговорил на русском языке ко всеобщему удивлению Иоаким. – Я в Херсонесе учил наречие русов по книгам святых Кирилла и Мефодия.

– Милости просим в Новгород, – поклонился ему Стоян, чувствуя на себе испепеляющий взгляд Богомила.

– Доброго здравия, – поклонился в ответ Иоаким, – ты здесь, посадник?

– Я, Стояном меня величать, из рода Воробья.

– А я Иоаким – епископ Херсонесский. Князь Владимир велел кланяться тебе и передавать следующее. За архиепископа Иоана он на тебя зла не держит, понимает, что ты действовал во благо Новгорода. Просит тебя принять нового архиепископа Иоакима и обезопасить его от нападок недругов. И ещё кое-что велел предать с глазу на глаз.

– Архиепископ нам не нужен, – заговорил Соловей, – у нас здесь своя вера, истинная, родная. Что слова князя передал, благодарим, побудь гостем у нас с дороги, а потом уезжай прочь. А если имеешь ещё что-то сказать, говори при всех.

– А ты боярин, кто таков будешь? – спрашивал Иоаким.

– Я – Богомил, верховный волхв истинной веры.

– А верховный волхв выше киевского князя?

– Нет, – отвечал Соловей, хмуря брови.

– Стало быть, слово киевского князя выше твоего слова, и выполнять я буду то, что велел мне он.

И с этими словами Иоаким гордо прошёл мимо Богомила. Соловей вынужден был сдержать свой гнев, надеясь потом выпытать у Стояна, что епископ сказал ему наедине. А Иоаким говорил ему следующее:

– Князь просил тебя не доверять Всеволоду и гонцам из Чернигова. Просил продержаться хотя бы год, а затем он со всем своим войском вернётся на Русь и одолеет всех врагов.

– Легко сказать, продержаться год, – развёл руками Стоян, – здесь не знаешь, как и день прожить спокойно. Всеоволод-князь подбирается всё ближе. Богомил, чувствуя это, совсем распоясался.

– За верховного волхва не беспокойся, Стоян. Я помогут тебе с ним, для этого я и пришёл. Но и ты должен помочь мне.

Следующий день в Новгороде хоть и не был праздничным, но христиане радовались, как на праздник. Весь Неревский конец ожил, церковь Преображения была переполнена. И верующим, и случайным гостям было интересно, что скажет Иоаким. И греческий архиепископ на русском языке проповедовал им:

– На великого князя Владимира сошла благодать, я сам был свидетелем этого. Христос благословил его на крещение своего народа в истинную веру. И говорил он такие слова князю: «Каждый умерший, если будет он праведником при жизни и раскается в своих грехах перед смертью, будет воскрешён к вечной жизни в царствии Божьем. И построю я на Руси великий храм, который будет обителью всех слабых и обиженных. И каждому дам я прощение, кто придёт туда, и каждый жаждущий получит искупление своих грехов. И наступит на Руси царство благодати и правды». И благословил Господь князя на великие дела и пожизненное правление, и благословил город Киев и город Новгород, и взял под свою защиту.

Но важно было не только то, что говорил Иоаким, но и то, как он это говорил. Его жесты и интонации в голосе проникали прямо в сердца людей, и толпа оживала и чувствовала, как на неё через слова священника сходит божественная благодать. Из храма народ не выходил, выплывал со счастливыми лицами. Толпы язычников со всех концов не могли испортить им настроение. В одной из таких групп язычников ехал верхом сам Богомил со своею дружиной. Увидев отца Иоакима, Соловей спешился, и, сжимая в руке плётку, пошёл на священника.

– Ты ещё здесь, епископ? – злобно проговорил он.

– А с чего мне не быть здесь? – непонимающе спрашивал Иоаким.

– Я тебя предупреждал, чтобы ты убирался.

– Скажи мне, Новгород, – обратился вдруг к народу архиепископ, – кто князь в вашей земле?

– Владимир! Владимир! – в один голос заголосили и христиане и язычники, и простые зеваки.