Глава первая

Мать моя переспросила ещё раз:

– Так двести гривен точно хватит?

И пришлось рассказывать опять, что в авиакассе на ЖД вокзале мне сказали, что у них в продаже билеты лишь на рейсы из московских аэропортов, а потом, по моей просьбе, посмотрели в своих расписаниях цену билета на самолет Киев-Ереван и вычитали: «150 гривен».

– Может долларов?– подотошничал я.

По ту сторону прозрачной стенки авиакассы удивились на мою бестолковость и повторили: «гривен!».

Радостное облегчение—хватит!—распрямило мою вопрошающую позу, я умиленно бормотнул благодарное слово, и зашагал прочь, раздавив триумфальным шагом ненужного червячка сомнения, что шевельнулся было в уголке сознания: как же оно так получается?

Выходит билет из Киева в Ереван чуть ли не вдвое дешевле, чем оттуда сюда?

Приехать из Степанакерта в Конотоп тоже было непросто – на 12 тыс. драм отпускных, которые выдал мне госуниверситет на всё про всё до 1-го октября, не слишком-то распутешествуешься.

А не поехать нельзя – истекал 10-летний срок, обусловленный для работы с книгами, которые мне дал Учитель. Их нужно было обязательно вернуть, но особого доверия к пост-перестроечной почте я не испытывал.

Письма, правда, доходят.

Мать по весне писала, что от рака и хирургического вмешательства умер мой друг Владя, с которым мы сидели за одной партой, изрезанной нашими надписями: BEATLES, ROLLING STONES, вместе поступили на завод и сообща стучали слесарными молотками в его ремонтном цеху, совместно грохотали электрогитарами в группе ОРФЕИ на танцплощадке заводского парка.

Его я тоже не видел десять лет и уже никогда…

Потом мысли перетекали на родителей, которые уже не первый год пенсионеры.

И, среди всего прочего, старшая из моих внучек от первого брака осенью пойдёт первый раз в первый класс, а я с их поколением даже и по фотографиям не знаком, хотя может и видел, да забыл.

Что толку от незнакомого фото неизвестного тебе ребенка? Стоит перевернуть и черты лица уже не вспомнишь.

Вот так всё вместе: книги, внуки, родители, друзья—живые и мертвые—10 лет отсутствия, да и мало ли   ещё чего – нагромаздилось в достаточно вескую причину, чтоб съездить на прощальную побывку-встречу с Украиной.

На 12 тыс. драм? С женой и тремя детьми?

Сатэник понимала, что мне действительно надо поехать. Вынула из ушей сережки, приложила свой любимый перстенек и отнесла в ломбард.

Бачьянагы (так в Карабахе именуют свояков) тоже помогли деньгами, в общем, как-то собралось на дорогу в один конец…

…Словно и не было этих десяти лет: где-то войны прошли, наводнения, землетрясения; круто перекраивалась карта мира, а тут, в провинциальной тиши и глухомани, всё как и было.

Вот только вроде съежилось всё оно как-то: улицы, что ли, поуже стали? Или дома вросли поглубже в землю?

Ах вот оно что! Наверно, все дело в деревьях, вон как вымахали, разрослись вширь и вверх, а все недвижимое, там внизу, измельчало до размера игрушек покинутых в детской песочнице.

Нет, не войти в одну и ту же реку дважды. Надо быть постоянной ее частицей, влечься течением ее вод, чтоб она тебе казалась всегда одной и той же, неизменной…

Стиснутые деревьями улицы стали тенистее – игрушечней, а машин прибавилось.

Всё сплошь подержанные иномарки – они дешевле отечественных, но стоит им проехать мимо, унося утробное буханье динамиков в своём салоне, и вновь всплывает звук неспешного поскрипыванья педалей велосипеда – он тут незаменимый транспорт для любого возраста и пола.

Самая нужная в хозяйстве техника о двух колёсах: и в гости на нём, и на работу, или мешок картошки с базара привезти…

Друзья опознаются мгновенно – их различаешь несмотря на нежданную сетку морщин и небывалую прежде встревоженность взгляда, которая метит людей понявших, что в жизни, в общем-то, ждать больше нечего – впереди только лишь повторения того, что уже было, а потом и того не станет…

Но уже в следующий после опознанья миг они превращаются в себя прежних – хлопцы, что надо, своя блатва и хиппари; ну а эта новая поросль с крутыми прическами из обритых под корень волос ничего в них, небось, и не видит, кроме морщин да увильчивых глаз.

Сестра, конечно ж, пригласила в село за городом – погордиться почти готовым дачным домиком – осталось только изнутри покрасить. Или, может, оклеят обоями – пока что не решено.

Мужу ее некогда: прорабствует в Москве, строит дачи тамошним "крутым", доллары зарабатывает; а сыновьям-школьникам пока что слова не давали на столь животрепещущую тему.

И у брата свои достижения: во дворе хаты колодец выкопал, электронасос поставил; кнопку нажал и – нажурчивает сколько надо: свеженькая, своя.

Город газифицируется, так он подвел, за подключение – 400 гривен; старшая дочь десятый закончила, а тут и трехкомнатная по заводской очереди подоспела.

Родители тоже в полном порядке. На газ, правда, не размахнулись, но двор между домом и кирпичным сараем зацементирован, как и дорожка, уводящая в глубь сада, к утепленному туалету.

В огороде попискивает xлопотливый выводок цыплят, под лавкой возле яблони валяется щенок, раскормленный до шарообразности. Валяйся, валяйся, лодырь, вот заявятся девчата в гости – они тебе покоя не дадут!

Внучки мои в полном восторге, что у них ещё один дед появился, и даже с бородой.

Только непонятно, почему он их первого деда—бритого—называет папой, а их мама этому, новому, деду тоже “папа” говорит, а не “дед”, как первому – поди разбери этих взрослых.

А бабка и дед, который новому деду папа, зовут его по имени, как мама ихнего папу.

Ну их совсем!

– Эй, дед! Иди меня на качели покачай!

У моей сестры всё та же деловая хватка:

– Ну а как ты, родимый, назад добираться будешь?

– Я, по пути сюда, в Киеве в одну армяно-украинскую газету зашёл. Сдал им перевод поэмы Исаакяна, "Абу-Лала Магари" называется.

– А оно им надо?

– Ну чтоб братство народов развивать. Неплохая поэма. В общем, сказал, что меняю перевод на обратный билет до Еревана.

– И что они в той газете – такие дураки?

– Да, нет конечно. Редактор—Женя Церунян—вполне даже умная женщина. Мы около часу разговаривали и не скучно было.

– Так что тебе эта умная женщина пообещала?

– А ничего. Говорит: будем спонсора искать, позвони 25-го числа, часов в одиннадцать.

– А если спонсора не будет? Пожимаю плечами: – Тогда до Северного Кавказа на электричках, а дальше – автостопом. Но ещё могу пешком. Хорошо бы гитару достать, чтоб на харчи подрабатывать.

– У тебя что – шиза гуляет? Да ты в зеркало глянь, на свою видуху. С твоей бородой и твоим лысым черепом тебя  на второй же день повяжут. Террорист недоделаный.

– Никакой он не лысый. Просто у меня прическа короткая.

– Не переживай, повяжут и ещё укоротят. А бороду лучше сам сбрей. Добровольно.

– Не могу. У меня пари с бачьянагом. Он говорил, что с такой бородой я и до Киева не доберусь; а я обязался привезти ее обратно в сохранности.

– Бачьянаг – что ещё такое?

– Муж сестры жены. По-карабахски.

– Да как тебя только жена терпит? Бомжа несчастного. Бедная Сатэник!.

В общем-то, в речах сестры имелся свой резон.

В один из вечеров, в подземном переходе у ЖД вокзала меня остановил вооруженый дубинкой сержант милиции и начал требовать документы. И это в старой доброй провинциальной глуши и захолустьи!

У как повеяло вдруг в том переходе  Сафоновщиной с её комендантским часом и людоловными патрулями на улицах Степанакерта!

Документов при мне не было и сержант спросил про место работы.

– Преподаватель кафедры иностранных языков Арцахского госуниверситета! А вы чьих будете?

Бдительный страж оказался смекалистым, прикинул, что вряд ли бы бомж смог выговорить такие слова как "кафедра", или "госуниверситет" и, на всякий, решил не связываться.

Так оно и шло…

Я съездил в Нежин. Собеседовал с Учителем.

В соседнем районе, посетил казацкое село Курень.

Повалялся денёк на загородном речном пляже, куда двадцать минут езды электричкой.

Сходил в парную баню, о которой не раз мечтал в предыдущие десять лет.

И все прощался, прощался, прощался.

И с бесподобными березами рощи, через которую вьется тропа к реке Сейм.

Не повторится…

И с тихими улочками, где в тенистой зелени листвы дозревают сквозь дрему бордовые вишни. Не повторятся…

И с песчаными грядками сестриной дачи.

И с незнакомой малышней в старом парке, который тоже не повторится.

И с запертыми цехами впавшего в ко́му завода; не повторится то, что было, никогда…

Не знаю, понял ли я сам, зачем мне так нужна была эта поездка. Может быть, проститься с самим собой? Или может…

Не знаю.

Программа визита была уже исчерпана, пожалуй.

Даже Владю я повидал, друга юности умершего от рака с медицинской помощью.

Мне прокрутили видеозапись его сольного концерта, сделанную на городской телестудии.

Говорят, передача понравилась зрителям, особенно из того поколения, что ходили на танцплощадки к ОРФЕЯМ. Так что, повидал я его живого.

Располнел. Дорогие часы на запястьи. Все песни исключительно на украинском языке.

Но это глазами нынешних, а я видел того, другого.

Я видел Владю, хоть на видеозаписи между номерами всплывало: "Спiває Володимир Сакун"…

25-го я позвонил в Киев Жене Церунян, она сказала, что спонсора найти не удалось и попросила передать привет нашему общему знакомому Владимиру Акопяну, когда вернусь в Степанакерт.

Я поблагодарил ее за участие, а перевод "Абу-Лалы" попросил оставить в дар редакции – для развития братства между народами.

Потом родственники мои собрали 300 гривен (клянусь, не повторится такое никогда!), и я, наведши справки в авиакассе на ЖД вокзале, сказал, что на дорогу хватит и двухсот.

И тогда мать моя переспросила: точно ли что хватит?