У меня ужасные проблемы с субъективностью, что ты будешь делать.
Писать о Носове — ну как писать о Носове? Есть люди, которых я внезапно начинаю очень любить, и для меня уже всё ими созданное первоначально прекрасно, и С.А. один из таких людей. Это первое. И еще он пишет об очень для меня самой личном, и о таком априори сложно говорить, — это второе. Вот этот город <где>, Сенная, Раскольников, сумасшедшие, дома и квартиры, книги, люди, это что-то живое и очень теплокровное, и даже эта пресловутая промзона, «территория серого цвета», о которой он пишет, вдруг вызывает ощущение не глухого страха как отрывок из «Сталкера» Тарковского, а тишины и спокойствия, которое тебя ждет в этих заброшенных районах. И всегда, всегда, конечно, в моем сознании картинка, где Сергей Носов говорит что-то с импровизированной кафедры, или читает доклад о стихотворении Е. Шварц, или вот тихо что-то обсуждает с «пожилым набоковедом, многое повидавшем на своем веку» (с. 196) и улыбается, и это меняет цвет вообще всего моего восприятия. Для меня эти тексты такие личные и неприкосновенные, потому что неразрывно связаны с моим еще недооформившимся самосознанием (литературные круги, знакомые имена, случайные вспоминания, детство, трогательные совпадения контекста и пр.). Я не могу писать об этом что-то вразумительное, для меня это именно что тёплая-тёплая, переливающаяся и очень любимая жизнь. Стоит, пожалуй, сделать тег «нежность» (если смотреть от меня) или «несказа́нное» (если смотреть со стороны), куда бы точно еще вошло «Бегство в Египет» Етоева, например.
***
А вообще частей пять.
Первая, «Поцелуй Раскольникова» — про родное, город, текст, персонажей / реальных людей. Границ нет: Достоевский ходит по современной Сенной, туповатые проныры Апраксиного двора читают Бёлля, здания живут и, как всё живое, умирают своей или насильственной смертью или долго и мучительно стареют, слова переживают назначенный им срок, гоголевские герои среди нас, памятники больше чем памятники, ну а в булгаковском «Собачьем сердце» вообще всё не так, как мы думали! И разношерстные, и похожие тексты, поставленные рядом, становятся чем-то текучим и неясным, как вода, которая то озеро и море, то лужи во дворе, а то и капля на носу в дождливый день. Город и литература в разных отношениях.
В «Музее обстоятельств» (полн. Музей петербургского быта и борьбы с обстоятельствами) у нас обстоятельная экскурсия в настоящее писателя Сергея Носова (музей находится непосредственно в его квартире, и как же хочется спросить, что с этой квартирой стало теперь) и в прошлое всех. В прошлое всех, у кого на кухне в полу была когда-то дырка к соседям, кто с антресолей внезапно достал полные подшивки толстых журналы, кто в детстве качался на дверях и получал за это тумака, кто мыл окна по весне и заклеивал по осени, кто, кто, кто. И как хорошо, что это не сентиментальная ностальгия обладателя современной жилплощади, а записки непосредственного участника событий — так радует очень правильное, тонко настроенное отношение автора. Всё вокруг так, как есть на самом деле (и проседающий пол, и крысы, и дореволюционная печь, и загадочная ленинская тумба), и оно по меньшей мере интересное, а может быть, и прекрасное.
«Опыт чтения в начале нулевых» у автора действительно большой. Тут не только ожидаемая (мной) современная проза (Москвины, Крусанов, Рубина, Рекшан и др.) и поэзия, но и словари (Словарь мата, энциклопедия «Ф.М.Д. и его окружение») и достаточно неожиданные для меня даже по жанру книги (например, «Танцор» В. Тучкова, «Единственная» О. Трифоновой про Надежду Аллилуеву и! и! «Casual» Робски!). Всего рецензий пятьдесят штук, и всё так прекрасно. В меру просто, в меру непонятно, тексты короткие и ёмкие, напоминают иногда ассоциативный поток сознания, но всегда ясно, что вот — это именно то, что человек подумал после прочтения. В кучу рассуждения о сюжете, об авторе и об абстракциях. Страшно хочется подсунуть какую-нибудь свою знакомую книжку, чтобы тоже прочитать, что С.А. о ней скажет.
Две последние части, касающиеся девяностых годов, представляют собой разнооформленные мысли вслух («90-е. Взгляд туда и взгляд оттуда») и натуральные выписки из дневника того времени («Скользящее окно. Конец девяток»), что с моей точки зрения, конечно, бесценно. Что может быть лучшей правдой, чем первое восприятие событий; какая история может быть человечнее, чем та, которую рассказывает очевидец в момент ее непосредственного свершения. А я читала здесь у С.А. о чем-то смутном, но знакомом, ведь это моё детство. И когда он цитировал сочинение своего сына о том, как тот идет в школу, память быстро разворачивала передо мной мои темные утренние проспекты и улицы, садик рядом с домом, хмурые дворы и повороты, проходящий мимо троллейбус-трамвай. И когда я читала, что дети в театрах светили лазером на сцену, стреляли из рогаток в актеров (!), меня охватывало то же чувство стыда, как в средней школе, когда мои одноклассники устраивали бедлам во время экскурсии или спектакля. Про политику писать не буду, хотя всё это тоже вызывало в памяти шквал мутных образов и часто смешных сцен. Для меня так важно пытаться узнать и почувствовать это время, 90е годы, потому что это моё первое время в жизни, но, мне кажется, жанр «прямой речи» априори интересен и колоссально значим, независимо от его темы и хронотопа. А прямая речь писателя об окружающей действительности — вообще неоценимое счастье (тем более если он Сергей Носов).
Книга без малейшего изъяна, без единой скучной страницы, книга о прошлом для настоящего. Живая память. Ясная, любопытная до всего, с тонким юмором, здоровой иронией и очень метким словом — какая прекрасная память. Такая прекрасная книга.