Грачи улетели

Вообще это рецензия на сборник Носова «Страница №6», в который входят два романа: «Член общества, или Голодное время» и «Грачи улетели», но, во-первых, у сборника этого на редкость идиотская обложка, которая, тем не менее, даже отражает одно из основных событий «Грачей», зато его можно легко приобрести за сто рублей и насладиться обоими романами подряд. А во-вторых, у отдельного (пока единственного) издания «Грачи улетели» оформление обложки близко к гениальному, так что пусть она здесь помаячит рядом. Я попытаюсь вроде как дать отзывы на всё прочитанное у Носова в совокупности, но, как всегда, сделаю это слегка сумбурно и сбивчиво, что вовсе не означает, что я что-то недопонял или недооценил, а, наоборот, отразит всю многогранность и многослойность прозы Носова, как одного из самых ярких носителей той новой петербургской ментальности, которую можно даже назвать «лимбусовским поколением» - той когортой русскоязычных писателей, издаваемых «Лимбус Пресс» с начала 2000-х, что очень органично существуют и читаются почему-то именно в Петербурге (не, ну не Фигля-Мигля же в самом деле называть носителем новой ментальности и голосом поколения, не смешите).

Не так давно в рецензии на Лапицкого я слегка саркастически распинался о полке под названием «Книги петербургских писателей» в Доме книги, но вот, кажется, наконец понял и осознал, что есть они – такие вот сугубо петербургские писатели. И Сергей Носов пока что – главный из них. К пониманию феномена Носова, а в особенности – чисто литературной прелести романа «Грачи улетели» лучше идти долго, с препятствиями. Так лучше будет ощущаться само величие «Грачей». Начните с его премиальной книги «Фигурные скобки» - она странная, будто какая-то неясная слегка недописанная пародия то ли на Стругацких, то ли на что ещё, неважно. Потом – сборник рассказов «Полтора кролика» - это уже яснее, ибо ничего нет лучше в русской литературе, нежели крепко сбитый рассказ, потому что романы пишет каждый третий, а вот написать действительно дельный рассказ – особое умение, которым Носов владеет – да прочитайте хотя бы завершающий сборник короткий рассказец «Хозяева сада». Именно в «Хозяевах сада», к примеру, несколькими штрихами формируется то особое отношение Носова к Петербургу, которое меня так и прельщает, о нём чуть позже.

После рассказов можно перейти уже к «Члену общества» - роману чуть менее странному, чем «Фигурные скобки», но всё-таки с определённой диковатой долей, особенно вдаряющей, как Носов любит, ближе к финалу. Здесь мы уже можем виртуально шляться с главным героем по СПб, толкать его локтём, показывая на любимые магазины, запрыгивать в троллейбусы, а потом БАЦ – помните, как в начале соловьёвской «АССЫ» чередовались сцены чтения Натаном Эйдельманом своей «Грани веков» с остальным видеорядом. Вот и здесь присутствует нечто похожее - одновременно и органично, и намеренно чужеродно встроенное в сюжет. Я при этом неизменно вспоминаю правдивую историю о том, как я застрял, едучи в троллейбусе от Витебского вокзала, в пробке в районе Техноложки, с собой был нечитаный «Белый отель» Томаса, и вот я в этой летней предвечерней безнадёжной пробке прочитал первые ошеломляющие главы романа. Вот оно, это чёртово впечатление: Носов – это как «Белый отель», прочитанный во время стояния в пробке на Загородном! Также «Член общества» поведает нам о выгоде покупки перегоревших лампочек и о том, что если прочитать тридцатитомное собрание сочинений Достоевского за три дня и три ночи, то рано или поздно, почти наверняка, почувствуешь легкое недомогание. И вот только теперь, после ретроспективы начала 90-х, этого «голодного времени», мы во всеоружии подходим к чёрному монолиту романа «Грачи улетели».

Главная прелесть письма Носова – то, что он не преклоняется перед Петербургом, не признаётся ему в любви у каждой урны, не превозносит какие-то досужие мистические или духовные, чёрт-те что поди разбери, качества города. Любить и выказывать восхищение всегда просто. Анализировать функции пространства-времени несоизмеримо труднее. Он относится к городу на равных, созерцательно, при этом зная досконально его историю и топографию. И среди главных мест действия у него - не набившие оскомину проспекты, площади, набережные и парки, а совершенно отдалённые, иногда даже конкретно необжитые пространства, в которые, однако, может нечаянно соскользнуть любой приезжий в любой момент времени, а сами жители города могут десятилетиями не знать и не замечать их – какой-нибудь Молвинский сад или парк Авиаторов – знаете, где они? вот, то-то же – или Громовское старообрядческое кладбище, или Родниковое озеро на проспекте Тореза. Герои Носова постоянно провалены в этот нарратив вроде бы находящихся рядом, но неизменно недоступных мест, и эти места своими изолирующими свойствами сами диктуют роману сюжет. В «Грачи улетели» предпринята попытка сначала показать такую ситуацию в Петербурге, потом – за границей (это вообще один из самых холодящих, истинно гоголевских эпизодов в новой русской литературе, не пожалеете), а самый страшный эпизод так вообще сокрыт от глаз читателя, ибо происходит в месте, насильно изолировавшемся даже от самого автора, как Чёрный Вигвам. Параллельно Носов походя читает нам лекцию о современном художественном акционизме и смысле «Чёрного квадрата» Малевича, который страшным образом аукается нам в финале.

У Носова есть свой особенный, теперь уже (после трёх романов и сборника) почти родной и узнаваемый стиль: слегка оторванный от реальности, витающий где-то у края глаза. Не магреализм, нет, скорее перманентно чем-то тревожащий читателя (некоей нарочитой несоразмерностью событий, внезапными всплесками языковых игрищ, выглядящих, словно шальной элемент декора, но неспособных поколебать монолит текста, будто отлитый в строках архитектурный Северный модерн) и тревожащийся сам по себе. Некий другой, вовсе не мистический, реализм, но почти готический, странный, почти как незабвенный Рид Грачёв – один из первых истинно петербургских писателей такого рода, когда его герой «… всю дорогу от Измайловского проспекта до Мойки ощущает он смутное беспокойство: ему кажется, что сбилась портянка в правом сапоге, сбилась и давит на пальцы. Он останавливается, шевелит ногой в сапоге. Нет, всё в порядке, и идёт дальше, домой…»

Главные герои «Грачей» отправляют письма «в прошлое» по несуществующим адресам и в несуществующие организации с заказом всяких вещиц или с отзывами на старые книги. Письма эти, по идее обязанные вернуться отправителю в отсутствии адресата, пропадают бесследно, не возвращаются, значит, как непритворно ужасаются герои, куда-то да уходят. В каждой своей художественной акции они видят прежде всего моральный аспект - как говорит германская художница, «ты хочешь делать акцент на моральный аспект?<...> Это очень русский концепт, твой проект - самобытный проект». Любая художественная акция не может носить признаков абсурдизма, потому что у любой акции есть цель - это акция-испытание, что для автора/художника, что для читателя/зрителя, и любой исход этой акции будет освящён смыслом. Сергей Носов чередует несколько пластов таких смыслов, сначала объясняя нам, глупым, смыслы реально существующих объектов: «Чёрного квадрата», старого кладбища с озером, города Санкт-Петербурга, затем приплетая смыслы своих героев, их поступков и идей, и, наконец, завершая всё третьими смыслами - своих произведений.

Современная литература. ))

Сюжет: действие происходит в наше время (ну, на момент написания - то есть, где-то в начале 2000-х) в Петербурге. В центре повествования трое приятелей. Когда-то в юности - в позднесоветские времена - они совершили акт общественного хулиганства (выражаясь казенным языком), точнее говоря - в пьяном виде мочились в Неву с моста, за что были задержаны милицией и подвергнуты административному наказанию. С тех пор судьбы их сложились по-разному: один стал прямо таки директором школы и добропорядочным членом общества, другой - дауншифтером, то есть, официально работая сторожем, в остальное время предавался любимым занятиям... Третий вообще стал неформальным артистом и художником, то есть, видной фигурой современного искусства, во всяком случае, в собственных глазах. И в основе его художественной карьеры как раз было положено то давнее происшествие на мосту, которое он преобразовал в художественную акцию...

Ранее я с интересом прочитала у автора книжку "Фигурные скобки"... )) Так что, увидев эту в библиотеке, тоже заинтересовалась. Она совсем небольшая... но читала я ее долго и с недоумением. )) В общем, не поручусь, что я правильно уловила мысль автора... а также, что я вообще что-то уловила... )) Настолько все здесь дикое и странное. Какая-то фантасмагория... )) Однако, сам текст интересный... и какой-то затягивающий в себя, я не знаю... ))

Главный эффект наступает в финале, который так поражает, что прямо хочется вернуться к началу и перечитать еще раз - с целью взглянуть на происходящее с точки зрения такого финала, а также попробовать что ли поискать намеки и предпосылки... Но я не стала этого делать, невзирая на компактность книжки, ограничилась просто слегка обдумыванием... ретроспективным... )) И, в общем, мне это не особо помогло, поскольку по-любому как-то выводится два варианта финала (ну, у меня), и я абсолютно не знаю, какой из них имеет в виду автор.

Ну, а так здесь по-любому очень интересные рассуждения об искусстве - так называемом современном... Начиная со знаменитого черного квадрата Малевича. Действительно, очень занимательно и поучительно было это почитать - мне, потому что современное искусство (так называемое) мною активно не понимается и порядком бесит. ))

«Борис Петрович прошлое любил больше, чем настоящее; настоящее он вообще не любил. Прошлое лучше настоящего хотя бы тем, что его всегда больше; в нем всегда больше, чем в настоящем, всего; в настоящем всегда всего не хватает. Из прошлого можно выуживать интересное, а на неинтересное не обращать внимания».
***
«Он умел ничему улыбаться. Но чему-либо удивляться навык терял».
***
«Ревновать у нее и мысли не было, никогда не ревновала, но опасалась влияний».
***
«Борис Петрович дешевых понтов терпеть не мог. Он сказал:
- Нельзя дважды подняться на одну гору.
- Нельзя дважды повторить одну остроту, - мгновенно ответил Тепин. – Поднимись на другую».
***
«Думал Борис Петрович о собственной жизни. Много ли было в ней артистического, художественного? А вдруг он взаправду художником был? Был да забыл. Или не понял. Иногда он себе позволяет художества, объяснить которые сам не может. Тут бы для интерпретации арт-критика, да половчее».
***
«Дура, дура, мы ж на краю!»… или было «В раю»? «На краю» он сказал или «В раю»? Край или рай?.. Но тогда почему ощущение ада?»
***
«Борис Петрович чувствует над собой небо. Он глядит на небо. Здесь такое бывает небо, словно здесь не бывает ничего, кроме неба. Бывает так, что, бывает, дух захватывает, как бывает. Челюсти сводит, сердце взметается ввысь. А иной раз хочется встать на четвереньки и завыть волком».
***
«Повеселев, он осведомляется, можно ли быть актуальным художником и не быть идиотом? «Мне жаль вас, если вы не идиот. Значит, вы неактуальный художник». Вот чего не хватает здесь. Здорового идиотизма».
***
«По большому счету, художнику вообще не дано знать, что он творит. Акту творения сопутствует расширение смысла».
***
«Дело ли это творца и художника объяснять толпе (да хотя бы и себе самому), что ты творец и художник? Демиургова ли это забота?»
***
«- Я объясню, почему вы не должны бояться. А все потому же. Где эта бездна? Ощущение бездны утрачено. Хочется заглянуть – а где она? Вам только кажется, что вы смотрите в бездну. Чтобы распознать бездну, надо ощутить прежде всего твердь, землю под ногами. А землю под ногами никто из вас не ощущает. И это хорошо. Целее будете. Не надо вам бездны».
***
«Когда учились в институте, никому и в голову не приходило, что Телегин – «не русский», был он «русский», как и все, что, скорее, по сути, означало вообще отсутствие определенной национальности, чем соответствие какой бы то ни было».
***
«- Это область ее интереса. Моя жизнь. Она считает, что я свою жизнь творю как произведение искусства. Как художник.
- Х***во ты свою жизнь творишь, Тёп.
- Может быть. Зато как художник».
***
«Дядя Тёпа предложил на выбор – купить «Горбачева» с минимальной закуской или пива с сосисками. Как ни странно, выбрали пиво с сосисками. За столики сели на берегу водоема, хотя было прохладно. Водоем был типа водохранилища. Любовались природой и немецким порядком. Поражались психологии большевиков, точно так вот сидевших и смотревших на это на все и мечтавших о мировой революции».
***
«Смеркалось, как только и может смеркаться, постепенно и вкрадчиво – смерк да смерк. Все зависит от того, как часто обращать внимание».
***
«Снег под ногами скрипел все громче и громче, и каждый слышал свое. Дядя Тёпа – авангардную музыку, но совсем атональную, даже, пожалуй, с мелодией; единолично присвоив себе авторство всего произведения, он, шагая, ощущал себя композитором, а кроме того – дирижером. Щукину слышалось что-то вроде дискуссии: щукинский скрип раздраженно отвечал на скрип чибиревский, скрип Дяди Тёпы бойко спорил с обоими. Чибиреву представлялось гигантское существо, железными челюстями перемалывающее полтонны хрустящего картофеля (не так давно подобный продукт стали называть в России чипсами)».

На сходке лесорубов я анонсировала «Грачей» кажется так: короткая повесть о трёх советских мужиках, будет убийство и русский акционизм.

Как честная дева, решила перечитать: что же это я вынесла такое на страшный суд лесорубский.

Осмысление жизни как перфоманса.
Убийство петуха как проявление любви к искусству.
Позиционирование себя как художника при прихлопывании комара и продаже мухобоек.
Полезность и бесполезность искусства.
Работа в сторожке как профессия настоящих поэтов, алкоголиков и поэтов-алкоголиков.
Топонимика Петербурга и эстетика захолустья.
Нехватка здорового идиотизма и по жизни, и в искусстве.

Вот что вынесла я.

А также:
Считается ли актуальный художник актуальным художником, если он куски от себя не отрезал, в петле не болтался, говна не ел?
Имеет ли значение превращение Бориса Петровича в Романа Петровича на девяностой странице или так, случайность?
Как же зовут Щукина?
Что за хтонь творилась на горе?
Почему всё так плохо и беспросветно в конце?

Вот что вынесла я.