От автора

Дорогие друзья!

Вполне резонно задать вопрос, что подвигло вашего покорного слугу пуститься «по волнам моей памяти» и приступить к подготовке данного сборника? Ответ прост: желание вспомнить и рассказать о своём времени, близких людях, творческих поисках и о себе. Звучит несколько пафосно, но, учитывая, что автор относится к своей персоне с изрядной долей самоиронии – допустимо.

В силу жизненных обстоятельств и неистребимой природной лени никакой системной творческой работы в моей жизни не было, и все литературные и рисовальные опыты были «записками на манжетах», разбросанными во времени и пространстве. Приступая к этому проекту, пришлось, как в сказке: по сусекам поскрести, по амбарам помести и из того, что сохранилось, набрать на этот «колобок».

Ещё одним побудительным мотивом к изданию этой книги стал пример выдающегося человека – моего командира, боевого морского офицера, первого командира ТАКР «Адмирал Советского Союза Кузнецов», начальника Новоземельского ядерного полигона, начальника Управления кадров Военно-морского флота вице-адмирала Виктора Степановича Ярыгина, который ныне активно занимается общественной деятельностью, являясь председателем межрегиональной общественной организации «Московский союз новоземельцев» и членом Союза писателей России.

Виктор Степанович написал и издал за несколько последних лет целый ряд книг, посвященных крейсерам, на которых служил и которыми командовал; авианосцу, которому дал путёвку в жизнь; родному Калининградскому военно-морскому училищу; системе подготовки военно-морских офицерских кадров в России; Новой Земле и ветеранам Центрального ядерного полигона России.

К 600-летию моего родного города Лысково вышла книга «В самом сердце русской равнины». В ней моряк-североморец и профессиональный журналист, патриот лысковской земли Евгений Васильевич Вантеев собрал объемный материалы о знаменитых земляках и выдающихся уроженцах лысковского края.

И я действительно горжусь тем, что на страницах этих книг есть строки, посвященные моей судьбе, но захотелось рассказать, что-то и от первого лица.

Составляя данный сборник, я не мог обойти стороной творчество близких мне по духу людей, благодаря общению с которыми во многом рождались и мои «творения». На страницах данной книги вы познакомитесь с произведениями Андрея Николаевича Васильева, Владимира Николаевича Орлова и ряда других одарённых личностей.

Эта книга предназначена для избранного круга читателей. Практически для дружеского и семейного чтения. Осторожно: дети! В ряде эпизодов сюжеты откровенны, а лексика хоть и нормативная, но на грани.

Выражаю глубокую признательность Андрею Владимировичу Макарову, Сергею Генриховичу Мартину, Сергею Николаевичу Добровольскому и Игорю Александровичу Молоднякову за оказанную помощь при подготовке материалов для книги.

Особые слова благодарности Сергею Николаевичу Головнёву, с которым меня связывает дружба и многолетнее новоземельское братство, не утраченное в суете жизни больших городов, ибо он взял на себя инициативу по составлению и изданию предлагаемого сборника, глубоко и личностно погружался в материал, к чьим советам я прислушивался, и кто, в конечном счёте, стал крёстным отцом этой книги.

Книгу я посвящаю моим дорогим родителям – Лилии Константиновне и Александру Павловичу Молодняковым.

Стихотворения (1979–1982)

Ковыль

 
В разливе буйном сини
Волнуется ковыль,
Как серебристый иней –
На нём столетий пыль.
 
 
Он в землю врос, как стрелы,
С отливами свинца,
И нет ему предела,
Как полю – нет конца.
 
 
Впитал здесь каждый камень
Былинный аромат.
…Усиленный веками,
Звенит о щит булат.
 
 
И вновь: копыт смятенье
Вытаптывает круг.
Стрел злобное шипенье
Посмертным станет вдруг.
 
 
А конь, кося пугливо,
Хрипит под седоком,
Расплесканная грива
Трепещет под клинком.
 
 
Гарь раздирает солнца
Запёкшийся мазок –
Убитого тевтонца
Разрубленный висок.
 
 
Крик заглушает стоны,
Что обращёны ввысь.
Глаза Святой Мадонны
Над полем вознеслись.
 
 
Глаза полны печали,
Казалось, сквозь века
Зрачки их отражали
Кровавый цвет клинка.
 
 
И пел Младенца голос,
А может, пел ковыль.
На молодую поросль
Веков ложилась пыль.
 

1982 г.

«Осень устало кружит над городом…»

Нашей юности посвящается

 
       Осень устало кружит над городом:
       Дождь листопадный – с ветром и холодом.
       В шорохах листьев – невнятные речи,
       О расставаньи они, не о встрече.
 
 
       Сквер, посеревший в бесцветной печали,
       Даже деревья, казалось, скучали.
       В арке напротив, в неоновом свете –
       Девочка в джинсах и мальчик в вельвете,
 
 
      Тихо стояли и слушали чутко.
       Ветер над сквером рыдал, как малютка.
      Акселерации мудрые дети –
       Девочка в джинсах и мальчик в вельвете.
 
 
       Всё понимали, но всё ль принимали?
      Чувства светлели в осенней печали.
      Молча склонился Ромео к Джульетте –
       К девочке в джинсах тот мальчик в вельвете.
 
 
       И расступались зданий громады,
       Ветер не плакал, а пел серенады.
       Двое их было на целой планете –
       Девочка в джинсах и мальчик в вельвете.
 

1982 г.

«В прошлогодней листве златоустой…»

 
За то, что сердце в человеке
Не вечно будет трепетать.
За то, что все вольются реки
Когда-нибудь в морскую гладь.
 

Суинберн

 
В прошлогодней листве златоустой
Узнаю отболевшую боль.
Все истоки кончаются устьем,
Отыграв говорливую роль.
 
 
Человек – он исток по природе.
Жизнь течет, расширяясь, глубясь.
Но вот к устью приходим, и вроде
В миг теряется логики связь.
 
 
На пороге впаденья в иное
Грустны, тщетны деяния все.
И значимое прежде, родное
Исчезает в холодной красе.
 
 
Неразгаданно. Грустно безмерно
Шепчет что-то плывущий венок.
В нём себя узнаю я. Наверно,
Я, как он, задержаться не смог.
 
 
Лебединая песнь в полуслове –
И на кладбище кладезь стихов.
Ну а людям, конечно, не внове
Забывать одряхлевших богов.
 
 
Что искал – не нашёл. Как в ненастье,
Затерялся, устал, а умру –
Отдохну от погони за счастьем,
Став бесцветно-холодным к утру.
 
 
За дощатой постелью поэта
Не пойдут, бахрому теребя.
Только роза, дыханьем согрета,
Упадёт от забытой тебя.
 

1979 г.

Разговор со старым другом

 
Вновь я с тобой. Ты такой же, как прежде –
Та же спокойная ласковость глаз.
Что-то случилось, поэтому реже
Мы понимаем друг друга подчас.
 
 
Прошлое выручит, память поможет:
Вспомним былое, но всё не пойму –
Прежде мы были ужасно похожи,
Так же различны теперь. Почему?
 
 
Разные в радости, разные в горе.
Думал, что юность в душе сберегу.
Помнишь, я вышел в открытое море,
Ты оставался на том берегу.
 
 
Море не любит минорных и жалких.
Это и многое – искоренил.
Став самой крепкой, булатной закалки,
Я изменился, а ты сохранил.
 
 
Ты сохранил ту мечтательность в речи,
Эту наивность и свежесть ума.
Словно бы годы не пали на плечи,
И не покрыла виски нам зима.
 
 
Мне ж довелось испытать, даже слишком,
Многое: в мыслях и чувствах остыть.
Не оттого ли так жалко мальчишку,
Кем никогда и нигде уж не быть.
 
 
Знаю, что века отпущено мало,
Где-то усну и останусь в ночи.
Может, об этом сейчас трепетало
Пламя стоящей меж нами свечи?
 
 
Пусть суждено, но не мучаюсь – где же?
Смерть, как рожденье, случается раз.
Я изменился, поэтому реже
Мы понимаем друг друга сейчас.
 

1981 г.

«Простите, дорогая! Вы устали…»

 
Простите, дорогая! Вы устали
Меня любить и обрели покой.
Шепча беззвучно алыми устами,
Благословите нежною рукой.
 
 
И я исчезну в беспокойстве ночи –
Мой голос оборвёт метели визг,
Но знайте, что люблю вас сильно, очень…
Как солнца луч влюблён в сверканье брызг.
 
 
Уйду путём, благословенным вами:
Спокойно сердце, ждущее тревог.
Укрыто синеватыми снегами
Избитое безмолвие дорог.
 
 
Ночи отброшен тёмно-синий полог,
Дорога нелегка и далека.
Предчувствуя, что век разлуки долог,
Благословила бледная рука.
 

1981 г.

Из стихотворного цикла «В ночи»

«Стуча железкой о сухой кирпич…»

 
Стуча железкой о сухой кирпич,
Застонет ветер, мня, виясь и воя.
Я в даль черну смотрю, у гроба стоя,
Как граф, сказавший за обедом спич.
 
 
Сей странный гроб, я сам себе принёс,
Быть может, согреша и не беспутно,
Хотя и действовал без пут, но…
Но этим разрешал иной вопрос.
 
 
Не телу бренному в пристанище дрожать,
Туда я опущу мне дорогое.
Быть может, душу грешну упокоя,
Мой мрачный гений будет в нём лежать.
 
 
Я хороню стихи, не нужные толпе,
На них печать забвенья водружая.
Великих тени, молча окружая,
Встают вокруг в сочувственной мольбе.
 
 
Завял в ростке недюжинный талант –
Душа переполняется печалью.
Едва ли за столетий далью
Сей прах, найдёт старик-негоциант.
 

«Орган надрывно пел в ночи…»

 
Орган надрывно пел в ночи,
Последний звук – и смолк.
Оборванной струной души
Песнь продолжает волк.
 
 
С небес свинцовое пятно
Бросает мутный свет.
Темно ль, светло ли: всё одно –
Я вижу свой портрет.
 
 
Он – искуситель мой и рок,
Сообщник и судья:
В чертах – судьба, глаза – пророк
И суть моя, и я.
Переливается огнём,
Я нежен в нём и груб,
И многолик во тьме, но днём
Не видно муки губ.
 

«В ультрамариновой дали…»

 
В ультрамариновой дали
Неясно виден силуэт.
Над телом сумрачным земли
Мерцает звездопадный свет.
 
 
Мне мил забытый блеск его,
Предчувствия огонь томит.
Коль не осталось ничего –
Ничто не манит, не роднит.
 
 
Как скоро пыл во мне погас!
А много ли его имел?
Крылатый, солнечный Пегас
Меня коснуться не сумел.
 
 
От ласки лёгкого крыла
Я не проснулся осенён.
Жизнь, не начавшись, отцвела,
Ещё живущий – погребён.
 

«Я вижу хрустальный дворец…»

 
Я вижу хрустальный дворец,
В чертогах – алмазный ларец,
Над ним – золочёный венец,
А в нём – груду мёртвых сердец.
 
 
Я вижу чудеснейший сад,
Тончайший ловлю аромат.
Плоды берегут для услад,
Но каждое яблоко – яд.
 
 
Пред взором моим – дивный луг,
Ковёр из цветов лёг вокруг.
Но снова во взгляде испуг:
Меж травами – жала гадюк.
 
 
К простору морскому мой взгляд
Стремится и, видя, я рад,
Как жемчугом волны горят
И… тянутся руки наяд.
 
 
Моленье вознёс к небесам:
Спасенья усталым глазам!
Свершилась судьба, наконец –
Теперь я довольный слепец.