Рождественским утром 25 декабря 1900 года молодой констебль Квиди, патрулируя набережную, заметил светлое пятно на украшенном белыми и красными лентами фонаре в конце причала. Самого светильника на столбе почему-то не было. Движимый любопытством, констебль подбежал к нему и увидел сильно повреждённый водой листок.

Неустановленный последователь пресловутого лондонского Хулихэна вырвал с корнем колпак фонаря, а одним из болтов пригвоздил бумагу к столбу. Жители окрестных домов и сторож, сидевший в своей будке в двухстах ярдах от причала, клялись и божились, что никакого шума с места происшествия не слышали. Когда погас фонарь, тоже никто сказать не мог, но для рождественской ночи это и не удивительно.

Прибывший инспектор выбрал грузчика покрепче, вручил ему кувалду и такой же болт. Следственный эксперимент показал, что дюжий докер с бицепсами, размером и твёрдостью напоминавшими бочонки эля, смог вбить болт в дерево только с девятого удара, а на шум, им произведённый, сбежалась вся округа. В полном недоумении сотрудники полиции уступили место происшествия техникам газовой компании.

Своей цели неизвестный злоумышленник достиг. Листок бумаги с расплывшимися чернилами попал на стол комиссара. Именно его фамилия была выведена размашистым почерком в первой строке. А внизу стояла подпись: Лт. 1-го Королевского Сассекского полка Дж. Дукат.

Когда комиссар отложил лупу и листок, инспектор сказал с презрительной улыбкой:

– Я думаю, сэр, какому-то писаке не дают покоя лавры мистера По, и он решил таким образом привлечь внимание к своей писанине.

Комиссар смерил его тяжёлым взглядом и ответил:

– Поверьте, инспектор, чтобы Джим Дукат выдавил из себя пару строк, должно случиться второе пришествие, а тут целое письмо. Соберите группу и будьте готовы. Я распоряжусь, чтобы вас доставили на Эйлин-Мор как можно быстрее.

За полгода до этого:

Несносная старуха Лорна посасывала вересковую трубку у камина под тихий скрип полозьев. Для своего возраста у неё был слишком острый слух и быстрая реакция. Как только чуть слышно хрустнула половица под моей подошвой, старуха мигом поставила на пол стакан и бутылку скотча и накрыла его краем половика. В эту игру мы играем давно, и я вечно проигрываю.

– Что, зятёк, слышала, насадит тебя скоро морской чёрт на рога?

– Что ты несёшь, дура? – грубо спросил я, входя в комнату.

– Сорока на хвосте принесла.

Я хмыкнул:

– Сороку зовут Толстуха Эффи? Это какие крылья нужны, чтоб такой хвост от земли оторвать?

Скинув тяжёлые башмаки, я опустился в кресло напротив Лорны. Тепло от камина быстро согрело озябшие ноги.

– Опять мой виски хлещешь, старая воровка? Дай сюда.

Старуха нехотя протянула мне коричневый штоф. Я подхватил кружку с каминной полки и налил себе.

– Давай уже, – буркнул я, и Лорна сразу протянула свой стакан. Я набулькал и ей половину. – Да, подрядился смотрителем на маяк Эйлин-Мор, хорошее жалование. Смотри! Вернусь, увижу, что лакала мой виски – рот зашью. Я тебя предупредил!

– Вернись сначала, – хмыкнула старуха и опустила длинный нос в стакан.

Я только рукой махнул:

– Забудь про эти суеверия. Двадцатый век на дворе, а у тебя всё призраки, да чудища морские.

– Это не суеверия, зятёк. Когда наши предки на Семи Охотниках прятались во время набегов викингов, выжили все, кроме тех, кто высадился на Эйлин-Море. Оттуда никто не вернулся. А после, один за другим, пропали и их родные, из тех, кто на других островах сидел.

– Смешно, Лорна. Ты не такая старая, чтобы это помнить.

– Есть память человека, а есть память народа. – Лорна отхлебнула скотч и откинулась на спинку. Скрипнуло рассохшееся дерево под её креслом, и я подумал, что так бы и сидел в тепле, беззлобно переругиваясь с дражайшей тёщей вместо того, чтоб идти через холодное море к пустынному островку. – То времена древние, – продолжила она невозмутимо, – а рыбака по имени Нэрн помнишь? Его ты должен помнить, он здорово отходил тебя палкой, когда ты к его дочке полез.

– Нужна она мне, выдумал он всё, – отмахнулся я.

– Не можешь кусать, не показывай зубы! А ты молодой ими только и сверкал направо и налево. Все девчонки в нашей деревне спаслись, одна моя дура вляпалась.

– Да ладно тебе, не бухти!

Старуха протянула опустевший стакан, и я нехотя плеснул ещё на два пальца.

– Нэрну в Мангерсте какой-то сказочник напел про огромную стаю макрели у островов Фланна. Он сел в свой баркас и пошёл ловить. Ночью началось волнение, и он завернул к Эйлин Мору. Маяка там ещё не было: голые скалы, да тюлени. Через три дня комиссар связался с Глазго и тамошние власти попросили капитана клипера "Тэйцин" проверить, как дела у Нэрна. Его шхуна так и стояла на якоре возле острова, шлюпка на месте, а на судне никого нет: ни Нэрна, ни его сыновей, ни матроса. Так-то, зятёк. Можешь проверить. А ещё поинтересуйся, куда делись его жена, мать и младший сын. Ему тогда 10 лет было.

– И куда же?

Старуха выдержала паузу и сказала тихо:

– А никто не знает. Пропали один за другим. Ни тел, ни вещей.

Я помолчал, катая янтарную жидкость по стенкам, потом упрямо мотнул головой.

– Посмотрим. Я всё решил, и не собираюсь отказываться из-за твоих страшилок.

– Как знаешь, как знаешь, зятёк, – улыбнулась старуха беззубым ртом. – Здоровья тебе. Хотя зачем оно теперь? – Она ехидно подмигнула мне над краем стакана. Я сплюнул и поднялся с кресла.

– Хватит с тебя! – зло бросил я ей и с бутылкой в руке вышел из комнаты. Старуха отсалютовала стаканом моим брошенным башмакам.

– С тебя тоже хватит, – пробурчала она и влила остатки скотча в рот.

***

Клипер "Кромдейл" из Глазго подобрал нас троих на рейде Каслбэй.

Я, Дон МакАртур, в лучшие времена сам водил такой клипер. Ну, почти такой. Водил, пока по пьяни не посадил его на коралловый риф со всем грузом. Устроил второе бостонское чаепитие, хоть и не такое эффектное, рыбы не оценили.

Второй, хотя на самом деле первый – Джеймс Дукат, бывший полицейский из Сассекса, его назначили старшим смотрителем маяка и первым после Бога над нами на всю смену. Дукат носил пышные баки и усы, разговаривал лениво ворочая слова в глотке и ходил задрав нос. Заносчивый сассенах [презрительное именование англичан, распространённое среди шотландцев], при одном взгляде на его рожу хочется начистить её, как медную бляху.

Третий – молодой парнишка, Томми Маршалл. Его единственного пришла провожать на причал жена. Полчаса они ворковали друг с другом, держась за ручки, как голубок и горлинка, пока Дукат не рявкнул в голос так, что чайки взлетели с пакгаузов. Пацан, втянув с перепугу голову в плечи, наконец, отлип от жёнушки, и стал виден её округлившийся животик. Ну что ж, судьба такая у жены моряка: ждать любимого и надеяться, что и в этот раз он вернётся.

Мы поднялись на борт. Томми стоял, вцепившись в леера и махал рукой. Дукат сел на кнехт и принялся набивать трубку, с лёгким презрением поглядывая то на меня, то на Маршалла. Я сразу понял, что дружбы у нас не выйдет, да не очень-то и хотелось. На траверсе по правому борту медленно проплыл замок Кисимул. Я встал и отдал честь развевающемуся над ним бело-голубому флагу Шотландии. Не то, чтоб я всегда это делал, но сейчас очень захотелось позлить надутого южанина. Дукат сплюнул за борт и ушёл с палубы.

Я только покачал головой: плевать за борт – плохая примета. Я – моряк, настоящий моряк, а все моряки суеверны. Когда ты ходишь на крошечном судёнышке по водной стихии, для которой твой кораблик мельче песчинки, поневоле будешь уповать на чудо. По этой же причине мне не давали покоя россказни старухи Лорны, какой бы безразличный вид я при ней не делал.

Про Эйлин-Мор я и до неё слышал, но бывают такие ситуации, когда выбирать не приходится: чёрту морскому за деньги башку в пасть засунешь. А у меня была именно такая ситуация.

До Эйлин-Мора мы добрались за 12 часов. Клипер держал приличную скорость в 9-10 узлов, волнения не было, ветер попутный. Ближе к островам Фланна резко похолодало, небо заволокло тучами, но море оставалось спокойным. "Кромдейл" встал на якорь в трёх кабельтовах от небольшой бухты, скорее трещины в скале, засыпанной большими и мелкими глыбами. Капитан дан отмашку, матросы спустили на воду две шлюпки. В одну загрузились мы с нашими пожитками, в другую матросы спустили ёмкости с карбидом.

Гребцы налегли, и мы медленно двинулись к скалам, заросшим понизу бурыми водорослями. Наш ялик резал носом мелкую рябь, В сгущающихся сумерках под самой поверхностью воды мелькали серебристые спинки рыбы, и я подумал, что не так и неправ был тот сказочник из Мангерста про стаю макрели.

Дукат стоял на носу в позе Наполеона, засунув руку за борт бушлата. Обращённая в мою сторону половина его лица была мертвенно-зелёной от носового фонаря, в моей голове возникло видение его широкой брылястой физиономии под толщей воды, с поднимающимися на поверхность мелкими пузырьками воздуха. Я помотал головой, отгоняя наваждение и беззвучно проговорил: "Отец наш небесный…".

Остров медленно, но уверенно увеличивался в размерах. Был он, по сути, одной большой скалой, на которую ветром, провидением или недоразумением нанесло немного земли. Здесь было всего три цвета: бурый цвет гнилых водорослей и тонкого слоя грунта, серый – скал, похожих на застывшую магму, моря и неба, почти сливающихся друг с другом и сочный зелёный, цвета мокрой травы, чем он и являлся. Посреди этого серо-буро-зелёного мрака торчало единственное светлое пятно: невысокая белая башня потухшего маяка.

– Почему маяк не горит? – спросил я у Дуката.

Он недовольно посмотрел на меня, будто я оторвал его от важных размышлений и неохотно ответил с тянущим южным выговором:

– Лихорадка всю смену свалила, вчера экстренно вывезли. Трубы перекрыли, чтобы не было возгорания. На рейде с севера дежурит фрегат флота Её Величества и подаёт предупреждающие сигналы проходящим судам.

Он отвернулся, не желая продолжать разговор, я тоже не горел желанием. Оглянувшись назад, я увидел Маршалла, сидящего на полуюте, уткнувшись носом в какую-то безделушку. Он почувствовал мой взгляд и спрятал её за пазуху, смущённо улыбнувшись.

Со скалы впереди сорвались бакланы, заметались в воздухе над нашими головами, скрипуче проклиная непрошенных гостей.

– Да, сэр, – сказал молодой матрос, налегая на весло. – как посмотрю: просто страсть. На этом крошечном камушке посреди моря, на несколько месяцев. Не завидую.

– Ничего, – пожал я плечами, – по крайней мере этот камушек не утонет. А я хоть отдохну от двух язв и парочки спиногрызов.

– Правый, навались, левый сбавь! – скомандовал старший матрос.

Остров медленно поплыл влево, открывая каменистую расселину.

– Береги вёсла! – рявкнул он.

Матросы напряжённо вглядывались в проплывающие мимо в сумерках скалы. С одной из них с маслянистым плеском скользнул в воду тюлень. Я тоже напряг зрение, улавливая среди всеобщей серости более тёмные пятна, об которые можно повредить лодку. Справа показался большой круглый валун. Сидящий рядом молодой матрос приподнял весло, чтоб не зацепить его лопастью. Вода полилась на камень, и вдруг он ушёл целиком под воду, оставив за собой расходящиеся круги, в центре которых поднялся большой пузырь воздуха и лопнул на поверхности. Матрос повернул ко мне испуганное лицо, но я только дёрнул плечами:

– Тюлень, наверное, – сказал я со спокойствием, которого не испытывал.

– Тюлень? – переспросил он, судорожно сглотнув. – Разве бывают тюлени такого размера?

– Наверное. Может, морская корова. Слышал, что были такие животные, футов тридцать длиной, но вымерли. Может, не все?

– Может, – неуверенно кивнул матрос. Дальше он грёб с опаской, осторожно погружая весло в воду.

– Достаточно! – скомандовал старший.

Матросы подняли вёсла и начали укладывать их вдоль бортов. Под дном заскрипела галька. Гребцы сноровисто вытащили шлюпку носом на каменистый берег. Правее на берег выскочила лодка, гружёная ёмкостями с карбидом.

Матросы разобрали их и потрусили вверх по расселине к маяку. Мы, загрузившись нашими пожитками, двинулись следом. Наверху, на кромке скалы, где вся небольшая поверхность острова открылась перед нами, я оглянулся назад. Совсем рядом, рукой подать, ярким светляком в ночи горел огнями наш клипер. Белый клотиковый огонь заливал палубу и зарифленные паруса.

У лееров стояли люди, наблюдая за высадкой, а вокруг судна, насколько глаз хватает – чёрное море, чёрное небо, затянутое чёрными тучами. Темнота сжимает яркий огонь нашего корабля: ещё чуть-чуть и раздавит. Я с трудом подавил желание сбежать вниз, к шлюпкам и грести туда, где свет, где люди, где цивилизация, подальше от этих диких безлюдных мест, и плевать, что обо мне подумают. Потом вспомнил о своих долгах и, сжав волю в кулак, потащился с кладью к маяку.

По выложенным вулканическим туфом ступеням я поднялся к распахнутой деревянной двери. Дукат с керосиновой лампой в руке указывал матросам, что куда ставить. Внутри было холодно и сыро, кажется, даже холоднее, чем на улице. Повинуясь его командам, мы с Томми заправили ёмкости карбидом, подкачали воду. Дукат сам вскарабкался на самый верх и рявкнул оттуда:

– Маршалл! С водой и тряпкой сюда!

Томми, принявший беспрекословно главенство этого сассенаха, через ступеньку рванул по лестнице наверх.

– Линзы Френеля грязные! Отдраить, чтоб сияли, как Божья благодать! – услышал я оттуда.

Сверяясь с инструкцией, дождался нужного показания манометра и перешёл ко второй ёмкости. Старший матрос задрал голову вверх и крикнул:

– Мы всё закончили, сэр. Можем отчаливать?

– Да! – ответил Дукат сверху.

С видимым облегчением, матросы сбивчиво попрощались со мной и потрусили к берегу, а я с непонятной тоской проводил их взглядом. Мы остались одни на этом "крошечном камушке" посреди темноты, как его назвал тот молодой матрос.

Опровергая мои слова, сверху раздался ровный гул, потом яркий луч разрезал ночную мглу, превратил на мгновение ночь в яркий день. Блеснули капли влаги на изумрудно-зелёной траве, и сразу отпустило напряжение. Истинно "свет солнца прогоняет тьму", как сказал апостол Матфей. Я перекрестился и потащил свой багаж в спальню.

Заскрипели шестерни, и луч сместился в сторону. На дорожку за окном вновь опустилась непроглядная ночь, но страха больше не было: от вершины нашего маяка в море уходил яркий луч света, как знак того, что Господь всегда с нами.

***

Очень быстро оказалось, что самый страшный наш враг – не тьма и штормящее море, а скука. Маяк не требовал многого, и все технические задачи по его обслуживанию занимали незначительную часть времени. Маршалл по большей части валялся на своей койке, разглядывая портрет любимой в медальоне, который носил на груди. Именно за этим занятием я застал этого достойного юношу на полуюте шлюпки. Дукат был молчалив, с нами предпочитал общаться исключительно командами, и всеми силами английской души показывал своё превосходство над жалкими северянами. Сассенах, что с него взять? Иначе я про себя его больше никак не называл.

День на третий Томми бродил по островку и нашёл крошечную бухту с противоположной стороны, а в ней на чёрной гальке лежала перевёрнутая вверх дном лодка. На побелевших от старости и морской воды кольях висели сети, а под самой лодкой обнаружились и прочие рыболовные снасти. Обрадованный сверх меры, он влетел в дверь, и захлёбываясь от счастья, поведал нам о своей находке. Глядя на его сияющее лицо, я увидел, что он совсем ещё мальчишка.

А Дукат презрительно выпустил воздух сквозь сжатые зубы и сказал:

– Меня б спросил. На маяках всегда есть рыбацкая лодка.

И ушёл. А я просто поздравил юношу с находкой.

С этого дня Томми каждый день выходил рыбачить возле скал, иногда я сопровождал его просто, чтобы немного развеяться. Том никогда не был против. Мы много разговаривали о наших родных местах. Я жил на севере Гебрид, он на юге, в Каслбей. Потому и жена пришла его провожать: пройти два квартала не то же самое, что проехать весь остров из края в край.

Я рассказывал ему о своих морских путешествиях, о далёкой Америке. Он слушал меня, открыв рот, а мне, не скрою, был приятен такой собеседник. Оказалось, что он с малолетства мечтал пойти матросом на торговый флот, но рано и счастливо женился. Да, ничто так не отдаляет человека от моря, как счастливая семья, и ничто так не приближает, как сварливая жена.

Объединяло нас с Маршаллом и то, что мы оба чувствовали себя намного комфортнее, когда не видели вечно недовольную бульдожью морду Дуката.

Томми показал себя умелым рыболовом, и наш стол стал намного разнообразнее. Так мы и жили: Том ловил рыбу и всякую морскую живность, я готовил из неё разносолы, а в этом, поверьте, я мастер, а Дукат раздувал щёки от чувства собственной значимости.

В один день, первый солнечный и спокойный после многодневного шторма, случилось непоправимое. Я накануне немного перебрал, обсуждая с Дукатом, справедливо ли Англия обошлась с Шотландией. Под жаркие споры, и от раздражения, которое у меня неизменно вызывает его надменная физиономия, я выпил лишку и теперь мучился головной болью. Когда Том позвал меня на рыбалку, я отрицательно мотнул головой, и сразу пожалел, что не сказал словами. Весело помахав мне на прощание, Маршалл убежал к своему причалу. Больше мы его не видели.

Обычно он возвращался до того, как солнце достигнет своей наивысшей точки, которая на нашей широте не так уж и высока. Но подошло время обеда, а его всё не было. Дукат от меня лениво отмахнулся: он всё ещё страдал от похмелья и уязвлённого имперского самолюбия, поэтому я отправился на поиски один.

Ночью шёл снег, и на нашем продуваемом всем ветрами островке было совсем неуютно. Первым делом я добежал до бухточки, где Том хранил свою лодку, но там было пусто. Только торчали выбеленные шесты, на которых он развешивал сеть.

Тогда я кинулся на противоположную сторону, к той расселине, через которую мы попали на Эйлин-Мор, но и там не было никаких следов. Я обежал весь остров по краю, пристально вглядываясь в море, в надежде увидеть тёмное пятнышко его лодки на хмурой глади Атлантики, но всё было тщетно.

Расстроенный и обескураженный, я вошёл внутрь. Сверху, от самого маяка спускался Дукат. Обычное его высокомерное выражение сменилось растерянностью, и мне было непривычно видеть его таким.

– Я осмотрел море до горизонта, но не увидел его, – Дукат поставил на стол 12-кратный морской бинокль и тяжело опустился на табурет. – Даже если бы он утонул, лодка должна была остаться на плаву. На море штиль, её не могло далеко отнести течением.

Я не знал, что ему сказать. В наших краях водились киты, сюда заплывали акулы. Любое крупное морское существо могло затопить лодку, будь у него такое желание. Я понимал бесполезность дальнейших поисков, но сидеть на маяке с Дукатом было выше моих сил. Я вышел на берег и начал методично обходить остров, заглядывая в каждую расселину.

Когда солнце село, Дукат высунулся из-за двери и крикнул мне:

– Мистер МакАртур, выпейте горячего чаю, не хватало, чтобы вы простудились и скинули всё на мои плечи.

Нехотя я поплёлся в наш домик. Странное дело, я совсем не замёрз, словно мороз в моей душе уравновесил холод снаружи. Сегодня я потерял своего единственного друга, и даже не знаю, что с ним на самом деле случилось.

Дукат сунул мне в руки огромных размеров кружку с крепким чаем, обильно сдобренную чёрным ромом и специями, судя по запаху. В жидкости плавала, наверное, половина лимона, нарезанная дольками.

– Давайте, МакАртур, давайте, – сказал он строго. – Пейте, пока грог горячий. Это не выпивка, а лекарство.

Я торопливо выхлебал крепкое пойло, грог растёкся по моим жилам и немного затуманил мозг. Я благодарно кивнул Дукату и снова натянул свой макинтош. Дукат скривился:

– МакАртур, вы не хуже меня понимаете, что Маршаллу уже ничем не помочь. Температура воды около нуля, прошёл целый день. Он не выжил бы даже, если б выбрался на берег.

– Простите, сэр, но я не могу иначе. Я всё равно не усну, – ответил я.

С зажжённым фонарём в вытянутой руке, я выскочил наружу, а Дукат, бурча под нос что-то про дисциплину и субординацию, удалился в спальню.