1

Ранний вечер поздней осени. Город зажигает ночные огни. Вспыхивают и гаснут разноцветные рекламные витрины. Их вспышки ярко высвечивают корявые ветви уже безлистных деревьев, и те бросают уродливые тени на тротуары. Вспышки отражаются бликами в лужицах грязной воды, проникают внезапно в салоны мчащихся автомобилей. Горожане, кто-то готовится к вечернему бурному веселью, а кто-то спешит домой, в семью, отдыхать.

У перекрёстка Парковой и Ямщицкой Иван Драгин перестроился в левый ряд и включил левый поворот. Секунд через десять-пятнадцать зажёгся зелёный сигнал светофора. Дождавшись, когда две передние машины покатили через перекрёсток, также налево, он, совершенно не опасаясь (ведь две машины уже проехали!), тронулся вслед за ними.

Иван не мог знать, что семнадцатилетний мажорик на белом лексусе по перпендикулярной правой полосе, везёт пару тёлок и другана в ночной клуб. И ему, мажорику, наплевать на светофоры, ремни безопасности и стоп-линии. Ведь справа сидит этакая классная «коровка», с уже созревшими грудишками и вся из себя расфуфыренная. Травя «коровке» какую-то смешную глупость, мажорик заметил красный сигнал только в последний момент. Он не успел дать по тормозам. На всей скорости лексус вписался в левую переднюю дверь лады-калины, которая начала делать левый поворот.

Лексус, наткнувшись на препятствие, отбросил ладу-калину, встал вертикально на передок, упал на крышу. Сила инерции потащила его, вращая, колёсами вверх, через перекрёсток. Мажорик вместе с «коровкой» по инерции вылетели вперёд, пробив ветровое стекло и тела их были размазаны упавшим автомобилем. Вторая тёлка с друганом, сидевшие на заднем сиденье, изрядно поломанные, но чудом выжившие, оставались в машине. Друган был без сознания. Пронзительный и страшный визг девушки слышали все, кто находился в этот момент возле перекрёстка – люди в автомобилях и прохожие на тротуарах.

От удара ладу-калину закрутило волчком. Обломки двери, вся левая часть капота и стекла обрушились на Ивана. Подушка безопасности сработала, но это помогло ему не много.

Боль во всём телеееее!!! Тьмммааа… Бесчувствие …

К счастью, машина Ивана Драгина не перевернулась на крышу. Она сделала несколько оборотов, несясь вдоль дороги и разбрасывая вокруг оторванные колёса и детали, которые травмировали пешеходов на тротуарах.

Из бесчувствия Иван выходил медленно. Тьма сделалась серой и какой-то дымчатой, постепенно светлеющей. Он как будто выдирался из некоей щели, которая держала его за руки и ноги. У него было ощущение, что вот, он выдирает руки из длинных перчаток, а ноги из каких-то тесных ботфорт. Тело же освободилось из щели относительно легко.

Он увидел сверху разбитый автомобиль и своё бесформенное окровавленное тело, зажатое между мятым железом двери, капота и креслом. Он не то, чтобы видел, ведь глаз у него уже не было. Он (или его сознание?) каким-то образом просто чувствовал окружающее пространство и всё, что присутствовало и происходило вокруг: два разбитых автомобиля; машины, стоящие у перекрёстка; столпившихся на тротуарах людей; острые разноцветные блики рекламных витрин, назойливо мельтешащие и равнодушные к трагедии.

Приехали две полицейские машины с синими мигалками на крышах и бус с надписью: «Медицина катастроф». Двое рослых парней в униформе с той же надписью на спине подбежали к его машине. Один начал резать смятый металл специальной машинкой с абразивным крутящимся кругом. Другой помогал ему, захватывая большими щипцами куски отрезанного железа, отдирал и отбрасывал их в сторону. Сознание Ивана (или душа?) вдруг с ужасом поняло:

– «Да ведь это я умер! А как же Лена, дети? Как же мама переживёт?»

После этой мысли он вдруг опять почувствовал невероятную боль, и ощущение зажатости в тесной щели. Панорама перекрёстка исчезла. Остались только боль и страх. Парни работали. Вибрация от крутящегося абразивного круга передавалась в кости и ещё больше усиливала страдания Ивана.

– Он живой! – выкрикнул один из парней. – Он дышит и веки дрожат. Давайте носилки!

Отрезали и отбросили последнюю железяку, зажимавшую Ивана, бывшую раньше левой дверью. Когда его вытаскивали и укладывали на носилки, каждое движение санитаров вызывало перемещение сломанных костей, что причиняло страдание, и от этого он снова вышел из тела. Сразу стало легко и покойно. Он видел, как носилки с его телом вкатили на роликах в фургончик скорой помощи.

– «А может быть не надо … ТУДА опять? ЗДЕСЬ так легко, просторно и светло! Но, Лена одна останется с двумя … Как они выживут? Мать не переживёт … Мало, что отца похоронили, ещё и меня придётся… А Тетёркин всю мою работу по-своему повернёт, а он ведь не прав … Все мои потуги прахом пойдут …, если я … Нет, надо выжить!»

Вдруг мгновенно возникло воспоминание, как вспышка прожектора. Дед-фронтовик рассказывал ему, мальцу, как ходили врукопашку на немецкие траншеи:

– ППШ за спиной приторочен, а в руках сапёрная лопатка и финка. Первый раз было страшно. «Волю в кулак и не боись! – так командовал комроты молодым бойцам – режь фрица в его логове!»

Дед умер – далеко за девяносто ему было … а как приболеет, так сожмёт кулачёк свой старческий: «Волю в кулак, Ванька, поживём ещё!». До самой смерти трудился дед, то столярничал, то в огороде копался.

–«А мне ведь и сорока ещё нет, – подумал Иван (или его сознание?) – Волю в кулак! – сказал он себе. – Ты обязан выжить! Ведь не всё ещё в этой жизни сделано».

Он снова почувствовал боль.

– Дышит опять! Обезболивающего! – издалека послышался голос. Его везли в больницу.

Ему сделали несколько уколов. Медленно по искалеченному телу пошло расслабляющее облегчение. Иван понял, что он просто засыпает, что смерть подождёт.

Два-три дня после этой аварии по городу ходил слушок: некая женщина рассказывала, что над тем перекрёстком она будто бы видела фантом в виде головы ящерицы или динозавра какого-то со светящейся короной на голове, бледный такой фантом, или призрак, что ли. Большинство горожан отнеслось к этой чепухе со скепсисом и насмешкой: «Ну мало ли что может привидеться шизофреничке или пьянчужке». Но, были и такие, из числа присутствовавших при аварии, которые задумывались и бормотали неопределённо вполголоса: «А-а … м-может, … а-а хрен его знает …», и пожимали плечами. Может быть им тоже что-то привиделось, но они не поняли? Впрочем, вскорости люди об этой аварии забыли. Ведь случались аварии и до этой, и потом ещё будут, к сожалению, конечно.

**********

Немолодой хирург-травматолог с беспредельно усталым лицом вышел из операционной. Что он мог сказать двум женщинам, ожидавшим у двери? Одна уже в годах – мать, вторая не старая, с вопрошающей тоской во взгляде – жена Ивана Драгина. Эти слова приходилось ему говорить не единожды, работа такая, судьба. Но каждый раз он выталкивал их из себя с натугой, с каким-то чувством вины:

– Мы сделали всё, что возможно сделать. Но, травмы не совместимы с жизнью. Два-три дня, возможно, … Он приходил в сознание, ненадолго … Нет, сейчас с ним поговорить нельзя. Спит … Завтра утром …, может быть …

Проводив взглядом медленно удалявшихся женщин, хирург подошёл к мужчине, который присутствовал здесь же, возле двери операционной. Это был Артём Тетёркин, друг, коллега и научный оппонент Драгина. Мужчины были отдалённо знакомы, поскольку оба были врачами, но работали в разных учреждениях – Артём в Мединституте, хирург в городской больнице.

– Здравствуй Артём.

– Здравствуйте, Николай Андреевич. Как Иван?

– Плохо, Артём. С такими травмами не выживают. Тазовая кость всмятку. Переломы левой бедренной, трёх ребер, черепно-мозговая. Внутренние органы … сам понимаешь … Он приходил в себя минут на пять. Сказал, чтобы везли его в институт. Говорил, что «стволоцил» его спасёт, что он сумеет заставить «стволоцил» восстановить кости и органы. «Стволоцил» – ваша разработка?

– Да. Это новая разработка нашей группы. Разработка совсем сырая. На людях ещё не апробирована. На собачках испытываем. Результаты совсем не однозначны. «Стволоцил» или убивает, или делает чудеса. Под его действием кость или орган становятся как бы новыми. Но, не всегда. Часто поражённый орган рассасывается, а кость просто загнивает внутри мышцы и организм погибает. Причины этого непонятны. С этим новым препаратом ещё работать и работать. Он совершенно сырой. На людях апробировать нельзя.

– Но, Иван не проживёт и двух дней с такими травмами. Необходимо разрешение родственников на применение экспериментального препарата.

– Надо действовать быстро и сейчас, – ответил Артём, – его мама и жена далеко ещё не ушли. Они меня знают. Думаю, что я сумею их убедить.

2.

Иван приходил в сознание медленно и мучительно. Увидел смутно под потолком плафон в виде вычурного цветка. Затем стали вырисовываться тени от стеклянных бутонов, металлических листиков плафона, падающие на белый потолок. Осознал, что зрение не пострадало. Внутренне обрадовался этому и почувствовал, что правая рука вполне может работать. Пошевелил пальцами здоровой руки, согнул её в локте. От этого движения сильнее вспыхнула боль в левой части тела. Боль была тяжёлая, пульсирующая, нарастающая. Болеутоляющие медикаменты явно плохо действовали.

Сам врач, он, по мере возвращения сознания начинал понимать своё состояние как бы изнутри: «Три ребра сломаны, и на них пластины. Левое лёгкое сильно травмировано, в нём опасный отёк. Желудок и поджелудочная железа смещены, но разрывов нет. Таз? Вот таз раздроблен. Имеются трещины. Собран пластинами. Левая бедренная кость – два перелома. Тоже пластины. Сердце? Бьётся неравномерно, учащённо». «Плохи твои дела, Ванька, – подытожил своё состояние Драгин. – Как там мама с Леной? Как дети?» Вдруг вспомнил, что выходил из тела сразу после аварии. Подумал: «Значит, всё это правда, насчёт выхода души». Удивился: «Странно, вроде бы как вижу изнутри себя самого, даже как сердце сокращается». Ещё вспомнил, что приходил в сознание перед операцией и просил хирурга, чтобы везли его в институт и вводили стволоцил: «Кололи мне стволоцил, или нет?»

Боль пульсировала. Сердце тарахтело. Сознание опять стало туманиться. Забытьё. Возникли видения из детства и юности, красочные, яркие как наяву, с ощущениями и подробностями.

**********

В раннем детстве, ещё при Союзе, Ваня Драгин мечтал стать моряком. Был он белобрысый голубоглазый мальчуган, подвижный, тощий и любознательный. Однажды, гуляя с мамой в парке, он увидел парочку: красивую девушку со стройным широкоплечим парнем в клёшах и бескозырке с лентами. Особенно пацану понравился головной убор бравого моремана.

– Мама, а кто этот дядя? Я хочу такую зэ сапочку! – закричал мальчишка и запрыгал, дёргая маму за руку.

– Не кричи. Этот дядя моряк. Он плавает на корабле по морям.

– Мама, я тозэ буду плавать по молям. Купи мне такую зэ сапочку!

Бескозырку мама сыну купила. Какая это была замечательная шапочка! Сзади к ней были пришиты две ленточки с маленькими якорьками. А на околыше серебряной краской написано МОРЯК. Ванюшке нравилось наблюдать как трепыхались ленточки на ветру перед его лицом, если стоять спиной к ветру. Он рос непосредственным и общительным ребёнком. Иногда подходил к незнакомым людям и начинал рассказывать, что станет моряком и будет плавать на железном корабле по всем морям: «Вот, бисказылка у меня узе есть. Я маляк!» На что взрослые покровительственно улыбались и говорили что-нибудь одобрительное.

В садике он тоже объявил, что станет моряком и надоел всем, и воспитателям, и детям, потому что беспрестанно кричал: «Я маляк!» и хвастался своей шапочкой.

Кончилось тем, что два хулиганистых мальчика забросили бескозырку на дерево. Ваня плакал и кричал: «Где мой маляк? Отдайте сапочку!» А девочки придумали обидную дразнилку: «Моляк, с печки бляк, ластянулся как челвяк!»

Шапочку ему потом нянька достала. Дразнилку ещё долго помнили в садиковской группе, и Ваньке даже пришлось драться, чтобы не дразнились.

Потом, по мере взросления, желания и мечты изменились. Как и все мальчики, он мечтал быть то лётчиком, то путешественником, акробатом, клоуном, штангистом, танцором, токарем-фрезеровщиком, резчиком-скульптором, … и ещё кем только он не мечтал сделаться, когда станет взрослым.

Когда Ваня Драгин был подростком, он часто удивлял родителей и учителей острыми углами своего характера. Добрый и мечтательный мальчик иногда становился неуправляемым: грубил учителям и дрался со сверстниками – за что получал нагоняи от отца.

Учился он крайне неравномерно. В дневнике школьника Вани Драгина отличные оценки соседствовали с двойками. Учителя знали: поставь Драгину двойку и назавтра он из кожи вылезет вон, чтобы порадовать педагога отличным ответом. Получив двойку, пару недель он усердно учился, зарабатывал кучу пятёрок. Потом лень одолевала пацана, и он, порадовавшись кратковременным успехом, забрасывал учёбу и отдавался какому-нибудь новому хобби или чтению. Читал бессистемно фантастику, про путешествия, научно-популярные книги.

Увлечений у него было множество. Его многосторонняя натура интересовалась всем, хотела познать всё: живопись и игру на гитаре, брейк-данс и радиотехнику, … Как-то записался он в радиокружок на Станции Юных Техников. Собрал там два простых приёмника – детекторный и на трёх транзисторах. Приёмнички примитивные, но они работали, транслировали музыку. Порадовавшись пару дней своим успехом, он потерял интерес к радиотехнике и вдруг увлёкся фотографией.

Отцу не нравилось, что сын, начав одно дело, едва достигнув первого результата, вдруг бросает начатое и горячо хватается за что-то другое.

– Если занялся борьбой, то борись до конца, дойди до соревнований, заработай разряд, – жёстко басом внушал он сыну. – А то намяли тебе бока, ты сник, опять обленился, занялся музыкой. Чтобы достичь настоящего успеха, надо работать и не бросать начатое. Неужели такой тупой, что не понимаешь?

А стареющий тощий дед-фронтовик размахивал хилыми ручонками на внука и беззубым ртом вторил своему сыну:

– Волю в кулак надо, Ванюха! Работай и тогда добьёшься.

– Да не интересно мне уже! Чего вы? Мне интересно что-нибудь новенькое, чего ещё не знаю, – отвечал им Ванька и уходил в свою комнату, где у него стоял на подоконнике маленький аквариум с гуппиками и петушками, да ждала гитара, подвешенная над кроватью.

Младшая сестрёнка Светка ехидно ухмылялась и украдкой показывала Ваньке дулю.

А мама, жалея сынка, топала ногой на отца с дедом:

– Пусть лучше на гитаре бренчит или фотографирует. А на борьбе бока ему намяли, так всё стонал во сне.

Так и взрослел Ваня Драгин, то впитывая знания, то впадая в лень, становясь то борцам, танцором, гитаристом, то художником, или внезапно увлечась аквариумистикой.

Когда Ивану было уже ближе к семнадцати годам, однажды с компашкой дружков, таких же, как и он шалопаев-романтиков, выбрались они за город. Перед тем подошли к знакомому парню, старше их возрастом, дали ему денег, чтобы тот купил для них два восьмисотых фунфыря цимлянского. На лучшее вино денег не хватало. Им, подросткам, вина не продал бы ни один продавец.

Городишко, где жил Иван, был маленький райцентр, каких много на бескрайних просторах России, и путь за город – полчаса неспешной ходьбы. Был конец мая, тепло, погода прекрасная. В тополино-берёзовой рощице возле реки щебетали птички. В свежей травке шныряли хвостатые ящерки. Некоторые из этих мелких рептилий были довольно солидной длины – сантиметров до сорока. Юные мужающие романтики выпили из горла обе бутылки, делая по два «буль-буль» и передавая бутылку следующему. Откровенно говоря, вино было дрянное, дешёвое, но каждый хотел показать, что он взрослый, или, по крайней мере, не маменькин сынок, и он не морщится, он смакует этот напиток мужчин. Потом курили «Приму», передавая после одной затяжки сигарету собутыльнику, поскольку оставалось только две штуки в смятой пачке.

Немного захмелев, шалопаи развлекались как могли: рассказывали анекдоты, не всегда цензурные, боролись, кидали камни в цель. И вот тут произошёл случай, который определил жизненный путь Драгина на много лет вперёд.

Вовке, другу и вечному сопернику Ивана, надоело кидать камни в мишень. Он переключил своё внимание на шныряющих туда-сюда зелёных ящериц.

– Давайте ящериц ловить. Они так смешно хвосты отбрасывают, – предложил Вовка новое развлечение. Язык его чуть заплетался от выпитого цимлянского. – Спорим, я поймаю больше вас!

– Поймай вначале, потом хвастайся! – ответил Драгин азартно, с вызовом. – Только на хвост не наступать, так любой дурак поймать сможет! Ловить за туловище. А потом за хвост подвешивать.

Два других дружбана, Толик и Васька, мигом с радостью присоединились к этой новой жестокой забаве. Подростки разбрелись по рощице. Ловить ящерок оказалось не так-то просто. Те ловко ускользали, прекрасно чувствуя вибрации почвы и травы. Наконец Васька изловчился в прыжке и схватил небольшую ящерку.

– Вот, поймал, смотрите! – азартно закричал Васька. Он держал пойманное существо двумя пальцами. Рептилия нелепо и беспомощно сучило четырьмя лапками, тонкий длинный хвост судорожно извивался.

– Вот, а сейчас подвесь её за хвост! – В голосе Вовки явно чувствовалась зависть: ведь не он первым поймал ящерку. – Да не спеши. Сейчас мы подбежим. Интересно же посмотреть!

Беспомощное зелёное существо вяло пыталось вырваться из пальцев великана. Ещё три шалопая подбежали, окружив поймавшего несчастное животное.