Посвящаю эту книгу грустным минутам ностальгии по тем темным московским вечерам, когда, сидя на широком подоконнике в первой общаге МГИМО в Черемушках с большим, громко гудящим ноутбуком на коленях, я (вместо выполнения домашнего задания по арабскому языку, естественно) писал эти рассказы…

Теперь и они тоже (хотя далеко не все, к сожалению, – многие так и погибли вместе с тем ноутбуком) собраны в эту небольшую книжку. Не судите их слишком строго, пожалуйста. Многое из того, что писалось мною в те годы, не предназначалось для публикации.

Дочь

Захар как будто не слышал вопроса. Он не любил вспоминать о войне. Угли затухающего костра переливались светлыми оттенками фиолетового, и он отрешенно наблюдал за искрами…

Те же краски плясали в его глазах в сорок четвертом году в Прибалтике, когда они лежали на полу горящего дома, окруженного немцами.

К тому времени, когда фашисты подожгли крышу из огнеметов, в живых остались трое – Увайс, Иван и Захар. Они разлили по полу несколько бочек воды и залегли в комнате, взяв на прицел окна и двери. Гитлеровцы не штурмовали. Ждали, пока обрушится кровля. Наверху затрещала прогоревшая балка и начала со скрипом проседать вниз. Иван заорал:

– Вон из дома! Сейчас все свалится!

Увайс швырнул за дверь гранату и выскочил сразу же вслед за взрывом в высокий столп светящейся земли. За ним бросился Иван, потом Захар. Секунду спустя крыша с грохотом провалилась вниз, выдавив через окна и двери черные клубы сажи и дыма, быстро набухшие в проколотом свинцом воздухе. Увайс длинным прыжком метнулся в брешь, пробитую минами в стене приземистого сарая. Иван напоролся на длинную струю пуль и рухнул замертво. Захар отпрянул назад и, выронив из рук автомат, бросился за угол. Несколько пуль хлестко подбросили камни под его ногами. Он ринулся за поворот и, увидев глубокую свежую воронку, скатился в нее. Над головой тут же полыхнул шквал пулеметного и минометного огня.

Из оружия у Захара осталась только граната на поясе и финка в сапоге. Он вкрутил в гранату запал и стал ждать. Сверху прогремел взрыв. В воронку посыпалась земля. Потом еще раз. Он понял, что его засекли и пытаются накрыть в воронку из миномета. Захар выбросил гранату из укрытия, и, не дожидаясь пока уляжется земля, выскочил наружу. Перед ним с земли поднимался фашист, который только что разжал уши после взрыва. Захар вырвал финку из сапога, с ходу впорол ему под ребра, стащил с убитого шмайсер и скатился в ближайшую траншею. По брустверу взад и вперед прогулялась короткая очередь.

Захар прицелился в пробегавшего невдалеке фрица и стиснул гашетку. Затвор пусто клацнул – в магазине не было патронов. Фашист обернулся и выстрелил. Захар упал на дно окопа и тут же почувствовал, как сверху на него набросились. Он стряхнул нападавшего, но сразу получил сильный удар ногой в живот и свалился на спину. Немец навалился сверху и замахнулся штык-ножом. Длинная очередь наискосок пропорола грудь гитлеровца, его тело обмякло и осело вбок. Захар оглянулся. Увайс стоял в проеме дзота с остывающими шмайсерами в каждой руке.

– Лежи, – крикнул Увайс и короткой очередью припугнул немца, высунувшегося из-за бруствера. Тот пригнулся. Захар вскочил и пулей влетел в дзот.

Внутри стояли ящики с патронами и гранатами. За ними – с фаустпатронами. Вдоль стен лежали три трупа – офицер и два рядовых.

– Продержимся, – сказал Увайс, – вали их в проходе. Я прикрою.

Захар уложил трупы один поверх другого у входа, зарядил трофейный автомат и тоже начал отстреливаться. Через десять минут в траншеи ворвались советские солдаты.

Захар сидел на стволе дерева, расколотого взрывом, и жадно курил одну самокрутку за другой. Так близко, как сегодня, смерть к нему еще не подкрадывалась. Сзади подошел Увайс.

– Не знаю, как тебя благодарить, брат, – проговорил Захар, выбрасывая очередной окурок на землю, изрытую свинцом. – Неужели я и вправду братишке немецкие часы привезу?

Несколько минут оба молчали. Захар закурил следующую папиросу. Увайс смотрел в небо.

– Бога благодари, не меня, – сказал Увайс. – А жизнь не завтра кончается. Я еще на свадьбе твоей лезгинку станцую. Так что даже не вздумай погибать.

– С удовольствием посмотрю на это, – обрадовался Захар. – У нас в Сибири лезгинку на свадьбах не часто танцуют.

– А я приеду – все затанцуют. Напомни, как невесту зовут?

– Да не невесту, – рассмеялся Захар, – просто знакомую. Настей зовут.

– Ста-а-ановись! – тяжело расползлось по вязкому воздуху. Захар хлебнул вина из трофейной фляги, Увайс – воды из своей, и побежали строиться.

29 июня 1944 г. началось наступление на Полоцк. В воздухе стояла невыносимая духота. Захар точил саперную лопату. Увайс ровнял патроны в пулеметной ленте.

– Даурбеков, – позвал комбат.

– Я, – отозвался Увайс, откладывая ленту и поднимаясь с плащ-палатки.

– Приказываю совершить марш в расположение противника в составе четырех человек и взять «языка». Ты главный.

– Есть.

– Выполняйте.

Через пятнадцать минут Увайс доложил, что для выполнения приказа ему потребуются Захар Соколов и два других солдата – Михаил Корницкий и Николай Савичев.

Вышли под вечер. В сторону ближайшей деревни пробирались долго, короткими перебежками, тщательно маскируясь. По деревне шли гуськом, стараясь держаться ближе к заборам. По пути заглядывали в каждый двор. Прошли две улицы – ни души. Во дворе покосившегося от бомбежек дома паслась непривязанная коза. Увайс перепрыгнул через ограду. В доме их встретили дед со старухой, эстонцы.

– Кто вы? – спросил старик.

– Советские солдаты, – ответил Захар.

– Почему коза не на привязи? – поинтересовался Увайс. – Убежит.

– А это я, дурочка, – на финский манер растягивая русские слова, заговорила эстонка, – вас перепугалась. Сама в дом, а козу бросила. Пасла я ее, пока немцы не идут. А то от них прятать надо. Заберут.

– Савичев, – приказал Увайс, – загони скотину в сарай, – и поинтересовался. – А когда немцы пойдут?

– Скоро уже пойдут, – ответил старик, – они по группам меняются. Шесть – туда с командиром, шесть – обратно тоже с командиром.

Залегли по два человека с разных сторон дороги. Увайс раздавал последние указания:

– Автоматы к бою. Первые два фашиста – Савичева. Третий и четвертый – Корницкого. Последние два – мои. Захар, ты ранишь командира лопатой.

Через сорок минут послышался лязг кованных сапог. Гитлеровцы шли не в ногу медленно и устало. Автоматы висели на шеях, руки лежали поверх стволов. Некоторые сняли каски и несли в руках. Захар выждал, пока командир поравняется с ним, и метнул лопату. Раздались короткие очереди. Немцы рухнули, как подкошенные. Увайс вышел из укрытия, вырвал лопату из головы командира, стряхнул от растекшихся по ней мозгов и недовольно бросил Захару:

– Ну вот и взяли мы «языка»! – и, обращаясь ко всем, добавил. – Давайте в обход. Здесь нас скоро выследят и перебьют, как котят.

Группа выползла на передовую к проволочным заграждениям. Пробили проход гранатами. На взрывы сразу же отозвался гулкими раскатами немецкий крупнокалиберный пулемет. Воздух над головами исполосовали трассеры.

– Сними его, – приказал Увайс Михаилу. Корницкий застрелил пулеметчика, выдав огнем положение группы.

Со стороны фашистов раздался громкий ишачий визг – тяжелые шестиствольные минометы с утробным грохотом выкосили и выжгли землю в десяти метрах правее отряда. Едва бойцы переметнулись на развороченное минами место, как новый залп накрыл то, где они только что лежали.

– Точная поправка! – с издевкой похвалил Савичев и тут же уткнулся лицом в землю. Трассер пробил ему голову, выплеснув из виска высокий фонтан крови. Пулемет опять заработал.

– Убрать пулеметчика, занять дот, – заорал Увайс, заряжая сигнальный пистолет красной ракетой, с помощью которой он должен был оповестить штаб о провале операции.

Корницкий дал из ППШ очередь и рванул вперед. Увайс и Захар бросились за ним. Пулемет опять огрызнулся, отплевываясь горячими гильзами. Расстрелянный Корницкий упал. То ли от злости, то ли уже просто ничего не соображая Увайс выстрелил в дот из ракетницы. Огненный снаряд, шипя и разбрызгивая красные искры, влетел прямо в амбразуру. Ополоумевшие немецкие пулеметчики, вообразившие невесть что, побросав оружие, начали выскакивать из дота. Увайс и Захар расстреляли их всех и спрыгнули в траншею, ведущую внутрь.

Увайс пригнулся и вкатился в дот по земле. Захар отпрянул назад. В край траншеи уперлась длинная струя пуль. Он бросился внутрь и начал палить. Расстрелял в упор одного из двух немцев, не выскочивших наружу со всеми, и направил автомат на второго. Фашист приставил блестящий в полумраке люгер к виску Увайса, раненого в ногу. Увайс лежал на полу и обеими руками зажимал рану. Немец что-то потребовал. Увайс сказал Захару:

– Брось в него автоматом. Пусть словит.

Фашист решил, что заложник знает немецкий и переводит. Захар кинул ППШ. Автомат полетел, медленно перекручиваясь в воздухе. Глаза фашиста забегали. Он вытянул вперед обе руки, пытаясь поймать брошенное ему оружие. В ту же секунду Увайс впорол ему в шею финку.

Выскочили наверх. Захар тащил на себе раненного друга. Взрыв мины вырвал жирный шмат земли в десяти метрах позади бегущих и вогнал два горячих осколка в спину Захара. Теперь уже Увайс пытался, как мог, тащить друга. Снаряды рвались вокруг. Из темноты вынырнули три советских солдата и утащили Увайса и Захара к своим.

Друзья лежали в высокой траве и ждали повозку, которая должна была отвезти их в медсанбат. Утреннее небо было чистым и голубым. В нем летали и пели птицы. Ярко светило солнце. Лениво тянул освежающий ветерок. Ничего не напоминало о том, что происходило в мире. Как будто не было войны. Были лишь изумрудный цвет лета и упоительная жажда свободной и мирной жизни.

Подкатывая к раненым, заскрипела дряхлая телега. Возничий несколько раз стегнул старую больную клячу металлической цепью, служившей кнутом. Не доехав сотни метров до привала, кобыла упала и издохла. Раненых пересадили в поцарапанный пулями студебекер, идущий за снарядами.

Медсанбат, больше напоминающий чумной барак, был забит искалеченными людьми. Увайса разместили на полу, сыром и грязном. Захар благодаря своему тяжелому ранению удосужился лучшей доли – его положили на досках, но тоже на пол. Лекарств не было. Лечить не спешили. Только Увайсу вытащили пулю из ноги.

Мимо прошла медсестра. Захар приподнялся на локте, подождал, пока притерпится боль, и крикнул:

– Землячка, постой.

Девушка обернулась, взглянула на бойца и побледнела. Большие голубые глаза яростно сверкнули, губы взволнованно дрогнули:

– Захарка!

– Настюша, – прохрипел Захар и попробовал встать.

Девушка подбежала к солдату.

– Лежи, лежи, ну, куда ты? Я здесь.

Он сгреб ее в охапку и крепко прижал к груди. Она уткнулась в его плечо и громко заплакала. Захар почувствовал, как из его глаз тоже вытекли слезы и упали в пепельные Настины волосы.

– Сильно тебя ранили? – успокаиваясь, спросила она.

– До свадьбы заживет, – стараясь побороть боль и ободрить подругу, ответил Захар.

Настя несмело одернулась и с опустошенной улыбкой посмотрела ему в глаза. Захар подумал: «Ничем не изменилась». Детское Настино лицо осталось таким же открытым и добрым, только немного повзрослело и почернело от горя.

– Как твои родные? – спросил Захар.

Настя уткнулась глазами в пол и ничего не ответила.

– А мои? Почему так давно не пишут?

Настя уперлась лбом в его плечо и сказала:

– Не знаю.

И снова заплакала. Захар обнял ее и прижал к груди, поглаживая загрубевшей ладонью по пепельным волосам.

В следующие дни девушка часто подходила к Захару. Они перебрасывались короткими репликами и только им понятными жестами. Настя по-настоящему расцвела, улыбка не сходила с его красивых губ, а румяные щеки и решительный блеск в глазах предательски выдавали тайну ее недавно обретенной надежды.

– Хорошая девчонка, – любовался Увайс, – если женишься на ней, я десять раз лезгинку станцую.

– Эх, мне бы только на ноги встать, – отвечал Захар.

Через неделю Увайса выписали.

– Куда тебя, не знаешь еще? – спросил Захар, не определившись, радоваться ему выздоровлению и отъезду товарища или наоборот.

– Думаю, к своим же. А куда направят – посмотрим. Сам как?

– Тоже, наверное, поправлюсь, раз до сих пор не помер.

Несколько секунд молча смотрели друг на друга. Сколько им пришлось пройти вместе, таким разным, а теперь и таким одинаковым.

– Не навсегда прощаюсь, братишка. Обязательно увидимся – крепко обняв друга, проговорил Увайс и сунул ему в руку письмо из дома с обратным адресом на тыльной стороне грязного помятого треугольника.

Не вытащенные вовремя осколки так и заросли в спине. Чтобы разработать ноги, Захар вставал и, перебарывая боль, ходил вокруг своих досок. Настя поддерживала его. С ее помощью он хоть и медленно шел на поправку.

На улице стоял теплый душистый вечер. Барак организованно отходил ко сну. Настя подсела к Захару:

– Врач разрешил мне вечером вывести тебя на прогулку. Я сказала, что ты мой земляк, и он разрешил. Выходи, как все улягутся. Очень хочу с тобой поговорить.

Через час Захар встал со своего места и двинулся к выходу.

– Служивый, – окликнули его сбоку, – розклад порушуешь?

Любопытными глазами на него пристально смотрел курносый конопатый малец с забинтованной рукой.

– Тебе-то что? – ответил Захар.

– А мени обидно. По несправедливости, – вполголоса продолжал украинец, вызывающе вонзая в Захара свои острые зрачки, – у звязку с чим тоби можна, а мени не можна? Я поцикавлюсь.

Захар достал из карманы новые немецкие часы, которые вез в подарок младшему брату, последний раз взглянул на них, вспомнил, как тяжело они ему достались, и небрежно швырнул борцу за справедливость. Тот с наглой усмешкой поймал их и, самодовольно вздохнув, отвернулся к стенке.

– Что-то случилось? – спросила Настя, замечая раздражение на лице Захара, когда тот вышел из барака.

– Один хохол настучать хотел, конопатый такой. Пришлось ему часы отдать, которые Славке вез.

– Не переживай, – попросила Настя и добавила, видимо, поняв, о ком идет речь. – Не стоит того этот самострел несчастный.

– Самострел? – удивился Захар.

– Ну, не совсем, – поправилась Настя. – Когда взяли Паневежис, немцы несколько вагонов с фаустпатронами бросили. А этот с товарищами решили по дурости ими какой-то сарай расстрелять. Стабилизатор оторвался – и ему в руку. Из-за них еще командира разжаловали.

– За то, что не уберег?

– Нет. За то, что его солдат с пятнадцати метров в сарай не попал.

Захар засмеялся. Настя мечтательно улыбалась, наблюдая, как он смеется. Они шли в сторону леса. Там было темно и свежо, в погасшем летнем небе блестели миллионы звезд. Когда Настя улыбалась, две самые яркие из них отражались в ее глазах. Она достала маленький сверток.