Свободное падение

Лет пятнадцать назад она стояла у черты подоконника: седьмой этаж, босые ноги, горячий от солнца жестяной отлив. Сквозняк подталкивал в спину и ждал, когда она разожмёт руки. Одно простое движение, а там… Дай Бог памяти: «При свободном падении все тела независимо от их массы приобретают одинаковое ускорение, называемое ускорением свободного падения». Как-то так.

С урока физики в тот день всё и началось. Солнечный свет косыми полосами лежал на темно-зелёном триптихе классной доски, вместе с рябой лиственной тенью гулял по «иконостасу» великих физиков, блестел в никелированных шариках электрофорной машины. Повернувшись спиной к классу, Бойль Мариотыч азартно взмахивал рукой, – брусок мела стучал по пластику отрывисто и торопливо, как нож по разделочной доске.

Формулы, формулы, формулы…

Мыслями Кристина была далеко от класса, – на спортивной площадке, где любимец всей школы Лёшка Мещерский обхаживал Наташку Авдееву, «клячу» из параллельного класса. Всё забыл: и поцелуи в подъезде, и то, как угнал ради Кристины отцовский «крузак», и ту ночь, когда её родители уезжали на дачу. Она тоже помнила смутно: тонкие сигареты, смятые простыни, запутавшиеся в щиколотках стринги, вискарь – полбутылки для храбрости.

– Идеальным свободное падение бывает в вакууме, где независимо от массы, плотности и формы все тела падают равноускорено.

Зря распинался физик: она уже знала о вакууме всё, – он поселился под третьей пуговичкой блузки, там, где раньше размеренно стучало сердце.

– Зиновьева, ау-у! – указательным пальцем ткнув в дужку очков, Мариотыч припорошил переносицу мелом. – Ну и о чём мы изволим думать? Только не говори, что об ускорении свободного падения. Я понимаю: весна, гормоны и всё такое, но это вечером, Зиновьева, вечером! А сейчас обрати свои ясные очи сюда.

Привлекая внимание, физик постучал мелком по доске, и тут хохотнули с галёрки:

– О Мещерском она думает.

Всё, что с таким трудом удерживалось в душе, рвануло наружу. Вскакивая из-за парты, Кристина опрокинула стул, сгребла в сумку учебник и тетрадь, кинулась вон из класса.

– Зиновьева, куда? – Мел раскрошился, мукой сыпанул по доске. – Вернись!

– Да идите вы все! – Дверь закатила классу оглушительную оплеуху, стряхнула хлопья рассохшейся извёстки.

В тот же день была разборка с Мещерским, слёзы отчаяния, безысходность, окно седьмого этажа… Но не решилась – пугали ускорение свободного падения и жуткое слово «тела».

На второй день она сцепилась с Авдеевой в школьном туалете. Разошлись вничью: Кристина провела следующий урок с носовым платком у разбитой губы; Авдеева неделю прятала под слоем тонирующего крема подсинённую скулу.

Соперничество у них было давнее, с конкурса «Мисс школа». Кристина завоевала тогда бутафорскую корону, а «кляча», хотя и пришла к финишу второй, мириться с ролью вице-миски не стала – сравняла счёт, отбив Лёшку.

Теперь школа ждала, когда Кристина вернёт Мещерского, а вместе с ним и своё первенство. Но «ка-азёл, блин!» окончательно принял сторону соперницы, порывисто дёргал плечом, вырывая из цепких пальцев Кристины свой рукав, упорно не отвечал на звонки.

Кристина рычала от отчаяния, подзатыльниками разгоняла лезущую под ноги малышню, нервными мужскими затяжками курила в парке за школой…

Это и есть любовь? Чудное мгновение?!

Зло втыкала в скамейку окурок за окурком… Планетарная катастрофа, галактический хаос, вселенская пустота – вот, ваша любовь!

Так накрутила себя, едва с катушек не слетела. Врач прописал какие-то убойные таблетки, – первое время не помогали, потом пришибли до полной апатии, до потери сил. Кристина неделю в школу не ходила, лежала целыми днями носом к стене. Мысли устало ворочались в голове… Встать? Куда? Зачем?..

По утрам мать канючила: «Кристиша, пойди умойся, потом лежи себе… Слышишь?.. Ну, что ты такая?..»

Чтобы не доводить мать до слёз, Кристина шаркала тапками в ванную комнату, пугалась своего отражения. Темные, роскошные волосы – ещё вчера не стыдно было их в рекламный ролик какого-нибудь «шолдерса» – сегодня неопрятны, глаза красные, нос распух. Видели бы её школьные завистницы – не нарадовались бы. Включала воду, нечёсаная сидела на краю ванны, свесив голову и теряя счёт времени. Мать осторожно скреблась в дверь: «Кристиш, ты там не заснула?»

Так и не умывшись, и не причесавшись, Кристина шаркала обратно в свою комнату.

После обеда приходили подруги – Белинская и Петракова. Светка Белинская, она же Белка, поднимала валяющуюся на полу фотографию с какой-то прошлогодней вечеринки, – большая компания, едва вместившись в объектив, сидит в два ряда на диване. Кристина в самом центре, ещё в обнимку с Мещерским, Авдеева пока с краешка, на спинке дивана.

– О-о! – Белка озадаченно рассматривала фотографию на свет окна – у Авдеевой выколоты глаза, солнце пробивается в отверстия на месте зрачков, как в киношке о потусторонних силах.

– Как у тебя всё запущено.

Танька Петракова нетерпеливо выхватывала фотографию:

– Ха! – Смешливо щурилась, ловя в проколотые отверстия лучи солнца. – Натуральная Фурия. На биологичку нашу похожа.

Кристина зло вырывала фотографию, кидала её под диван. Плотно сжимала губы – сердитая, ершистая, глаза блестят не хуже чем солнечные отверстия на фотографии. Пришибленности и апатии – как не бывало.

– Ладно-ладно… – делая театрально-испуганное лицо, Петра успокоительно выставляла перед собой ладони.

Белка одобрительно поднимала вверх большой палец.

– О! Это по-нашему. Так ты мне больше нравишься, а то сопли развесила.

Только в субботу Кристина порадовала родителей тем, что впервые за неделю вышла из дома. Из телефонной будки на углу квартала позвонила Забродину – безнадёжно влюблённому в неё соседу по подъезду.

Долго сидели в прокуренном баре. К двенадцати обнаружилась «случайно» свободная квартира. Парень смущённо мямлил: «Дальний родственник… второй год где-то за бугром… мать присматривает… ключи случайно…»

На поверку квартира оказалась из тех, что сдают посуточно. Кристина уже хотела дать волю распирающему её ехидному смеху, но в последний момент сдержалась. Разменяла себя ради глупой бессмысленной мести.

Домой она пришла утром. Заперлась в комнате, достала из-под дивана фотографию, маникюрными ножницами проколола Мещерскому глаза и впервые за всю неделю дала волю слезам – тихо, в подушку, чтобы не слышала мать.

С той ночи фамилия Забродин прочно связалась у неё с чувством отвращения. Бегал за ней, блеял что-то невнятное.

– Отвали, а? – просила она.

Слава Богу, оказался не совсем тупой: с третьего раза сообразил, что она не ломается. При встречах только криво усмехался, пытаясь изобразить презрение.

До конца учебного года Кристина так и не пришла в себя: бесило чужое счастье, убивало ощущение собственной ничтожности, злили подлые зеркала – вчера льстивые, сегодня безжалостные.

Стала ершистой, злой. Все были уверены – загордилась от своей красоты, а она просто комплексовала, сравнивая себя с Авдеевой: и ноги у той длиннее, и умом превосходит, хоть и блондинка. Говорят – целеустремлённая. А у Кристины всё как-то размазано: и цели, и желания. Ветер в голове.

Со связями отца – редактора областной газеты – Кристина через год уже могла считать себя студенткой журфака, но, так и не сладив со смятением чувств, в десятый класс решила не идти – с дипломом восьмилетки поступила в медицинское училище.

Потерянный год? Пофиг мороз! Паспорт в кармане. Взрослая. Что хочу, то и мучу!

Отец был обижен, отношения с ним потеряли былую теплоту, впрочем, в то время это казалось потерей не большей, чем сломанная сигарета. А потом у «старика» пошёл разлад с матерью – ссоры, глупые игры в молчанку, добавление в игнор: «Передай матери, у неё что-то на плите горит… Передай отцу, его ужин в холодильнике». После развода отношения отца с дочерью совсем охладели: так… звонил раз в неделю, иногда встречались на террасе какой-нибудь кафешки. Точка.

Парни, с которыми приходилось сталкиваться в училище, не вызывали у Кристины ничего кроме презрения. Времена были «пацанские», и даже тщедушный «ботан» в очёчках пытался гнуть пальцы веером и ботать по фене.

Рисовались друг перед другом, стоили из себя крутых самцов: «Ничё так, тёла. Зацени корму». С видом знатоков нагло разглядывали Кристину, пренебрежительными струйками пускали сигаретный дым, а потом злобно шипели ей вслед: «С-сучка!». Но последнее это уже так… лекарство для души после её категоричного: «Туалет в конце коридора, шли бы передёрнули коллективно. Сухостой, говорят, вреден для здоровья».

Исключение составлял Серик – от фамилии Сериков. Щупленький, невысокий, без понтов. В тот день четверо однокурсников прижали его к стене позади главного учебного корпуса. Кристина курила неподалёку, равнодушно наблюдая за разборкой, потом не выдержала – смяла о шершавую бетонную стену окурок:

– Эй, убогие! Может, помочь? А то чё-то маловато вас против одного.

Парни насторожились. Ей и раньше доводилось строить их по струнке. Робели перед её красотой, перед недоступностью, перед уверенностью, граничащей с наглостью. Боялись возможных последствий, – много «крутых» пыталось добиться взаимности Кристины. А ещё была она на год старше, плюс пара-тройка условных лет на опережающее женское развитие. Она-то и не думала о них иначе, как «щенки».

Презрительно оглядев притихших парней, Кристина поманила Серика пальцем.

– Иди за мной.

– Чеши, пока трамваи ходят, – запоздало осмелел кто-то за её спиной.

Кристина не обернулась, и Серика за рукав дёрнула, чтобы не оглядывался. Много чести.

Уведя парнишку на безопасное расстояние, посоветовала на прощание:

– Держись от них подальше, если не можешь за себя постоять.

Серик молчал, глядя на неё таким растерянным и вместе с тем преданным взглядом, что Кристина вместо того чтобы уйти невольно рассмеялась:

– Ладно, кофе угостишь?

Парнишка нелепо засуетился, испуганно полез рукой в карман джинсов.

– Не парься, – она повела плечом, поправляя ремешок сумки. – Деньги есть, пошли.