Цитаты из книги «Зона. Записки надзирателя»

Гуд ивнинг, – сказал Борташевич, – хорошо, что ты появился. Я тут философский вопрос решаю – отчего люди пьют? Допустим, раньше говорили – пережиток капитализма в сознании людей… Тень прошлого… А главное – влияние Запада. Хотя поддаем мы исключительно на Востоке. Но это еще ладно. Ты мне вот что объясни. Когда-то я жил в деревне. У моего соседа был козел. Такого алкаша я в жизни не припомню. Хоть красное, хоть белое – только наливай. И Запад тут не влияет. И прошлого вроде бы нет у козла. Он же не старый большевик… Я и подумал, не заключена ли в алкоголе таинственная сила. Наподобие той, что образуется при распаде атомного ядра. Так нельзя ли эту силу использовать в мирных целях? Например, чтобы я из армии раньше срока демобилизовался?..В изоляторе – решетки на окнах. В углу плита. На плите – кипящий чайник, обложенный сухарями. За стеной две одиночные камеры. Их называют – «стаканы». Сейчас они пустуют…

Тут попался мне один еврей, завбаней. Сидит за развращение малолетних.– Какой же это враг народа?– А что, по-твоему, – друг?

Это внимание по-своему целомудренно и бескорыстно. Женщина уподобляется зрелищу, театру, чистому кино. Сама недосягаемость ее (а положение вольной женщины делает ее практически недосягаемой) определяет чистоту мыслей.

Например, жена сообщает:«…Ленька такой настойчивый. Кол по химии схватил…»Счастливый отец прерывает чтение:– Миль ты, кол по химии…Его физиономия растягивается в довольной улыбке.И весь барак уважительно повторяет:– Кол по химии… Это тебе не хрен собачий…Иное дело – переписка с «заочницами». В ней много цинизма, притворства, рисовки.

Ну, там, пришьют меня зеки. Или вохра пьяная что-нибудь замочит… Мало ли… Офицеров все ненавидят, и солдаты, и зеки…– За что?– Работа такая. Случается и поприжать человека..– А этот?

Человек человеку… как бы это получше выразиться – табула раса. Иначе говоря – все, что угодно. В зависимости от стечения обстоятельств.Человек способен на все – дурное и хорошее. Мне грустно, что это так.Поэтому дай нам Бог стойкости и мужества. А еще лучше – обстоятельств времени и места, располагающих к добру…За двенадцать лет службы у Егорова накопилось шесть пар именных часов «Ракета». Они лежали в банке из-под чая. А в ящике стола у него хранилась кипа похвальных грамот.Незаметно прошел еще один год.Этот год был темным от растаявшего снега. Шумным от лая караульных псов. Горьким от кофе и старых пластинок.Егоров собирался в отпуск. Укладывая вещи, капитан говорил своему другу оперу Борташевичу:– Приеду в Сочи. Куплю рубаху с попугаями. Найду курортницу без предрассудков…– Презервативы купи, – деловито советовал опер.– Ты не романтик, Женя, – отвечал Егоров, доставая из ящика несколько маленьких пакетов, – с шестидесятого года валяются…– И что – ни разу?! – выкрикивал Борташевич.– По-человечески – ни разу. А то, что было, можно не считать…– Понадобятся деньги – телеграфируй.– Деньги – не проблема, – отвечал капитан…Он прилетел в Адлер. Купил в аэропорту малиновые шорты. И поехал автобусом в Сочи.Там он познакомился с аспиранткой Катюшей Лугиной. Она коротко стриглась, читала прозу Цветаевой и недолюбливала грузин.Вечером капитан и девушка сидели на остывающем песке. Море пахло рыбой и водопроводом. Из-за кустов с танцплощадки доносились прерывистые вопли репродуктора.Егоров огляделся и притянул девушку к себе. Та вырвалась, оскорбленно чувствуя, какими жесткими могут быть его руки.– Бросьте, – сказал Егоров, – все равно этим кончится. Незачем разыгрывать мадам Баттерфляй…Катя, не замахиваясь, ударила его по лицу.– Стоп! – выговорил капитан. – Удар нанесен открытой перчаткой. Судья на ринге делает вам замечание…Катя не улыбнулась:– Потрудитесь сдерживать ваши животные инстинкты!– Не обещаю, – сказал капитан.Девушка взглянула на Егорова миролюбиво.– Давайте поговорим, – сказала она.– Например, о чем? – вяло спросил капитан.– Вы любите Гейне?– Более или менее.– А Шиллера?– Еще бы…Днем они катались на лодке. Девушка сидела на корме. Егоров широко греб, ловко орудуя веслами.– Поймите же, – говорила Катя, – цинизм Есенина – это только маска. Бравада… свойственна тем, кто легко раним…Или:– Прошлым летом за мной ухаживал Штоколов. Как-то Борис запел в гостях, и два фужера лопнули от резонанса.– Мне тоже случалось бить посуду в гостях, – реагировал капитан, – это нормально. Для этого вовсе не обязательно иметь сильный голос…Или:–

Яго, как воплощение зла, и Мышкин, олицетворяющий добро, – уникальны. Иначе Шекспир не создал бы «Отелло».

апреля 1982 года. Нью-ЙоркЯ все думаю о нашем разговоре. Может быть, дело в том, что зло произвольно. Что его определяют – место и время. А если говорить шире – общие тенденции исторического момента.Зло определяется конъюнктурой, спросом, функцией его носителя. Кроме того, фактором случайности. Неудачным стечением обстоятельств. И даже – плохим эстетическим вкусом.Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов? (Эта цифра фигурировала в закрытых партийных документах.) Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой?Ничего подобного. Их написали простые советские люди. Означает ли это, что русские – нация доносчиков и стукачей? Ни в коем случае. Просто сказались тенденции исторического момента.

Вот так мужик, гонореи не знает, – усмехнулся Ероха.– Пустой человек, несерьезный, – бормотал ему вслед Замараев.«Кого только не прихватывают», – думал Ероха.«Откуда такие берутся?» – вторил ему прораб…Лес наполнился туманом. Залаяла собака на блокпо

На кончик, говорю… Ну, это… гонорея…– Чего?– Во мужик, гонореи не знает! Да трипак же, трипак!– А-а, – Замараев чуть отодвинулся, – ты вообще как сюда попал? Не за это ли случайно?– На танцах взяли. Намекнул одному шабером под ребра.– С концами, что ли?– Где с концами?! Выжил, гад. Он, падла, на суде кричит:«Ерохина прощаю!»А прокурор – в отказ:«Вы-то – да, а общество простить не может…»Сначала я в глухую несознанку шел. Кричу:«Напился, все забыл!..»Ну, а в конце менты подраскололи. Сознался. Кричу:«Стреляй! Чего не стреляешь, козел?! Видел бы Ленин твою штрафную чавку!..»