Гл

а в а п е р в а я

1

В какой-то день писатель Эн

Домой вернулся утомлённый,

И в тишине привычных стен

Читал, немало удивлённый,

Письмо такое:

«Дела суть

Пером я изложить не в силах…

Если б ко мне Вы, как-нибудь…

А лучше б нынче, тотчас…

В жилах

Моих вот-вот остынет кровь,

Мне ждать не в пору.

Вновь и вновь

Поторопиться призываю.

Полезным быть я Вам хочу,

И сам, быть может, получу

Ответов несколько.

Я знаю,

Из прессы –

Вы уже старик,

Создатель нашумевших книг,

Знаток глубокий новых сфер,

Наград высоких кавалер

И гость почетный многих стран.

А я –

шахтёр, Громков Иван,

Шахтёр без шахты и семьи,

Забытый Богом и друзьями

В неполных пятьдесят мои.

Я не могу сравниться с Вами.

И всё-таки дерзнул просить

Меня в больнице навестить.

Я не наглец, и не сплеча

На ранги вздумал покуситься –

Тут всё равно, как бы свеча

Просила солнце опуститься

Но что же делать?

Я в долгу

Большом и давнем перед Вами

И пред иными.

А с долгами

Уйти из жизни не могу».

Конверт Эн смотрит:

«Боже мой!

Письмо неделю, как в столице!» -

И видит адрес областной

Онкологической больницы.

11

Писатель Эн – солдат бывалый.

В годах, но лёгок на подъём.

Дороги, порты и вокзалы

Ему в привычку.

Тем же днём

И даже часом, слово «Еду»

Доверил звонким проводам,

Себя же – авиа-судам,

И прибыл в город Р. обеду,

Где медицинский персонал,

Его встречая, опознал,

И, окружив беседой милой,

Кольцо сомкнул на целый час,

Так близко видя в первый раз

Литературное светило.

«А что Громков, -

напомнил Эн,1

Что с ним? Он жив?

Я об Иване…»

Улыбки смыло.

Резкий крен

Так губит лодку в океане.

В ответ – покашливаний звук

И глаз несмелых перегляды,

И жест красноречивый рук:

Мол, чем богаты, тем и рады,

Мол, нет больниц без неудач.

За всех ответил главный врач:

«Простите нас, вы кто ему?

У нас порядок: близких ради,

Смягчать диагноз.

Ах, вы – дядя?

Ну что ж… Готовьтесь ко всему».

«Так, значит, жив?

Ну, слава Богу!

А я извёлся за дорогу,

Себя кляня, что опоздал…».

«Да, он вас, нервничая, ждал.

И это – плюс к его страданью,

Прошу уж извинить меня.

Хотя, последние три дня

Он был обязан ожиданью

Тем, что живёт»

«Настолько плох?»

«Да-а, я, увы, пока не Бог.

Болезнь болезни рознь.

Тем пуще,

К нам он попал весьма запущен.

Ему мы мало помогли,

Хоть и старались, как могли».

«Спасибо вам…

Но что ж мы ждём?

Он тоже ждёт…»

«Идём-идём.

Вам закусить бы…»

«Но к Ивану?!»

«Да-да…

Но спешка ни к чему,

Коль скоро удалось ему

Заснуть.

Скрывать от вас не стану,

Что это не обычный сон».

«Неужто морфий?»

«Верно, он.

Иное нам не по карману».

111

Мирок унылый.

Серый двор,

Скамейки, длинный коридор,

По обе стороны палаты –

Страданий и надежд пенаты.

Научного здесь чуда ждут,

Но умирают очень часто.

И тени страшного балласта

Теснят сомнительный уют.

О чем-то думая своём,

И сообщеньем огорченный,

Писатель отклонил приём,

Его персоне посвященный.

И попросил его свести

К палате спящего Ивана,

Где, как сказали, неустанно

С шести дежурят до шести.

И медицинская сестра,

Предупреждённая с утра,

Стройна, свежа, как херувим,

Тот час возникла перед ним.

Смиряя трепет незнакомый,

Вошла в знакомый коридор,

Где, хоть короткий, но весомый

Имела с гостем разговор:

«Скажите, милое дитя,

Что вам известно о Громкове?

Откроюсь вам, не дядя я,

Ловлю себя на лживом слове.

Итак, вопрос: его ль рукою

Писалось данное письмо?

Прошу взглянуть,

оно со мною».

«Его.

Писал он на трюмо,

Поскольку нет стола в палате,

А тумбы гладкой не нашлось.

Мне побранить его пришлось,

За то, что бос и не в халате.

Пером водил он еле-еле,

Шедевр, как будто, создавал!

Потом добрался до постели

И с той минуты не вставал,

Видать, в письмо ушла вся сила.

Сестричка, что письмо носила

На почту, адрес ваш прочла

И по больнице разнесла

Слух торопливый и неясный,

И любопытный,

но опасный:

От знаменитого пера,

В случай чего – не жди добра».

«А что, голубка, о посланье

Он сам, хоть что-нибудь, сказал?»

«Нет.

С первых дней Громков в молчанье

В больнице нашей пребывал.

Тут обстановка виновата:

Страшны диагноз и прогноз,

Здесь нет ответа на вопрос…

Простите, вот его палата».

1V

Пока Громкова снаряжали

К приёму гостя после сна,

Пока лекарством наполняли

Больное тело, и до дна

Его терпенье истощали,

Писатель Эн вперёд-назад

Ходил, взволнованно, за дверью,

Пытаясь мысленно связать

Всё, что хотел себе сказать,

Склоняясь к вере и к неверью.

Уж что ему загадкой было

И что догадкой осенило –

Мы выясним.

О том пока

Пуст умолчит моя строка.

В палате блеск и белизна.

Ковры, светильники, пейзажи;

Под пальмой – кресло у окна,

На нём забыт клубочек пряжи –

Сиделок вечный атрибут.

Во всём – изысканный уют.

В углу не койка, а кровать,

Одна (режим не уплотнённый),

В стене – экран и кнопок рать,

И ниша с трубкой телефонной.

За век, заботою продлённый,

Тут не захочешь умирать.

Но мы забыли об Иване.

На ворохе пуховиков

Он возлежал.

Так на кургане

При смотре доблестных полков

Лежит стратег.

В его очах,

Жестокой раной утомлённых,

Укрыты боль и смерти страх,

А на бледнеющих устах –

Печать страстей неутолённых.

V

Но вот и встречи миг настал.

Иван, приветствуя, привстал

Пред Эн.

Высокий и худой,

Обросший бурой бородой.

Лицо иссохшее печально –

Во всём болезни лютой след,

Почти не отыскать примет,

Каким всё было изначально.

Писатель, лучшим не найдя,

Обнял Ивана аккуратно,

Поднял, как малое дитя,

И уложил в постель обратно,

Сказав при этом:

«Лишних сил

Из-за меня не нужно тратить…»

«Ну, вот и вы.

Как я просил, -

Иван промолвил. – очень кстати.

А завтра бы…

Ах, я забыл:

Пакет для вас, в моей палате.

Шестая койка от окна.

Сестричку кликнуть бы.

Она

Распорядится к нам доставить -

(От двери голос: «Мы сейчас!»)

– Там завещанье.

Кроме вас

Его мне некому оставить.

Хоть это важный документ,

На нём, увы печатей нет:

В нотариальную контору

Мне не дойти уже, хоть плачь.

Заверить мог бы главный врач,

Да на него молиться впору.

Здесь все, работая с больными,

Живут заботами иными.

И с вами связанный вопрос

Никто не принимал всерьёз.

Но, только утром телеграмма, -

Хлопот, волнений через край!

Учли всё, кажется, до грамма.

Меня вселили в этот рай,

Лекарство дали. Боли нет…

Ну вот, уже несут пакет.

Конечно, вам пока не ясны

Мои дела и мыслей ход,

Но я-то знаю наперед -

Со мной вы будете согласны

Во всём.

Короче говоря,

На вас надеюсь я не зря.

Души гуманные стремленья

Пустых не оставляют мест

В самой душе.

И ваш приезд –

Тому прямое подтвержденье.

Признаться, не сдержал я слёз,

Узнав об этом.

Но вопрос

У вас ко мне, должно быть, зреет?

Прошу простить за болтовню.

Уже и сам себя виню:

Разговорился…

Сердце млеет,

Что не успею всё сказать.

Итак, с чего бы нам начать?»

«Да мне ли слушать извиненья! –

Воскликнул Эн – на сколько дней

С приездом вышло промедленье

По нерадивости моей!

Я усугубил вам страданье,

И, без надежд на оправданье,

Причину кратко изложу.

Я стар, давно уж не служу

Нигде.

И только сочиняю

Свои записки.

Иногда,

Коль есть издательствам нужда,

Как рецензент, им помогаю.

Не столь давно прислали мне

Ещё не изданную книгу.

Её читал я, как во сне.

И в чтении неделя мигом

Неуловимым пронеслась:

Такого класса сочиненья

С великим ждал я нетерпеньем.

И вот мечта моя сбылась».

«Но что за книга,

если вам,

Создателю бесценных драм,

Тех, что планета вся прочла,

Так глубоко она вошла

В сознание?» -спросил Иван.

«Посвящена она шахтерам.

Как суд народный тот роман,

Со следствием и приговором.

Его талантливо и смело

Писала честная рука.

Узнаешь в нём наверняка –

Что в мире зелено, что зрело,

И как, и чем народ живёт,

Куда и кто его ведёт,

И кто над кем, с которых пор

Исполнить призван приговор.

А смеришь меркою иною –

В нём слог прельщает чистотою.

Нова трактовка, свежий стиль;

Путей избитых грязь и пыль

К нему и каплей не пристали.

Он ясен, как ребёнка взор,

И тут же сложен, как узор

На очень дорогом хрустале.

Роману высшую оценку

Я дал. И рукопись вернул

В издательство.

Да только стенку

Он лишь одну перешагнул

Пока.

А сколько встретит их,

Деля судьбу хороших книг!»

Иван, взволнованный привстал:

«Но кто же рукопись создал?»

«Я, как свободный рецензент,

Фамилий авторов не знаю.

И сообщать мне запрещаю,

Пока не выйдет книга в свет.

Таков обычай       мой.

Но ныне

Его хотел бы изменить.

Я был бы рад перед святыней

Седую голову склонить,

Узнав создателя сего…

Да уж увижу ли его?

Волненья, вызванные чтеньем,

Во мне бесследно не прошли,

И горести родной земли

Я вдруг увидел новым зреньем.

И свежих замыслов поток

Внезапно хлынул водопадом,

Круша, ломая мой мирок

С оседлым старческим укладом.

Тут случай в дальние края

Меня поездкой удосужил…

Вот почему не сразу я

Посланье ваше обнаружил».

V11

Эн продолжал:

«За век мой долгий,

В местах, где жил или бывал,

Громковых многих я знавал –

И в Приуралье, и на Волге,

В Сибири, Кушке и Чите,

Дружил с иными в Воркуте,

Встречал кубанских и донских…

А вы-то родом из каких?»

«Из белорусских я земель.

Не знаю, много ль там Громковых.

Далече от лесов сосновых

Моя качалась колыбель.

Семьёй моею был детдом,

Куда зимой в сорок втором

Я был в пелёнках привезен,

В числе младенцев без имён.

Со мною прибыл на восток

Сопроводительный листок.

Там значилось:

У Сож-реки2,

В развалинах села Громки,

Где смерч свирепый пролетел,

Меня нашли под кучей тел.

Малютку хлопец-партизан

Принёс в отряд.

И сам от ран

Скончался вскоре.

А село

В мою фамилию вошло

Позднее.

В области имён

Таков был принцип тех времён».

«А что потом?

Бывали вы

В Громках?»

«Да, ездил. Но, увы…

Село с тех пор не существует.

Могилы братской серый шпиль,

Дороги проходящей пыль,

Да крик совиный там бытуют».

«Громчан искали?»

«Не нашел,

Хоть обошел десятки сёл.

V111

В одном себя назвал едва,

Кричат: громчанин номер два!

Спросил: «Где ж первый?»

Говорят:

«В конце войны один солдат -

Худой, контуженный, хромой

Вернулся по весне домой.

А дома нет, как нет села,

Остались печка и зола.

Стоит солдат, глотая стон…

Он в этой хате был рождён,

От этой печки сделал шаг,

Здесь рос на каше и на щах,

Шалил, не ведая тревог.

Здесь первой строчки первый слог

Впервые гордо произнёс,

Здесь песни пел, смешил до слёз,

Забавы всякие творил.

Здесь старикам глаза закрыл.

Здесь перед самою войной

Любимую назвал женой.

Вздохнул солдат, слезу отёр,

И тотчас взялся за топор,

Хоть знал уже, что возрождать

Деревню власти запретили,

Чтоб лишний раз не распылять

Производительные силы.

Солдат же – поперек тому:

Жило село – и быть ему!

Хоть дерзким не считался сроду.

И стал он местную природу,

До поздних сумерек с утра,

Тревожить стуком топора.

Но лишь по крышу вырос дом,

В райкоме начался содом:

Кто разрешил? Когда успел?

Что? Почему? Да как он смел?..

Солдата вызвали в район

И пояснили:

Там, где он

Постройку начал возводить,

Заборы вздумал городить –

Там должен встать мемориал,

Чтоб, глядя, каждый вспоминал

О жизнях, отданных войне,

И о любви к своей стране.

И кто не хочет понимать

Такой ответственной задачи,

Подумать должен.

А иначе

Придётся на себя пенять.

Солдат ответил напрямик:

– Я жить по разуму привык.

От ваших бессердечных слов

Мне тяжелей, чем от оков.

Что камень?

Он напомнит мне

О мною пройденной войне?

Моя усадьба сожжена,

В земле лежит моя жена,

Пропал бесследно сын Андрей,

Сгорел, быть может, на костре…

Дитя для ада родилось,

Увидеть батьку не пришлось.

На пепел гляну – жить невмочь,

Уйти к ним в землю был бы рад.

Но я живым хочу помочь

Забыть скорее этот ад.

Я в новый дом возьму сирот,

Пусть в них Андрейка мой растёт –