Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Часть 1
Годы предвоенные

14 сентября 1935 года Совет Народных Комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление о строительстве двух новых ГЭС – Рыбинской и Угличской. Специально для выполнения этой задачи в системе НКВД создали так называемый Волголаг, где отбывали наказание люди, осужденные в основном по политическим статьям. Именно им предстояло возвести на величайшей русской реке комплекс гигантских гидротехнических сооружений, в результате деятельности которых на карте СССР должно было появиться самое крупное в мире рукотворное море. Для этого планировалось пустить под воду старинный город Мологу, фабричный поселок Абакумово, свыше восьмисот сел, тысячи и тысячи гектар плодородной поволжской земли.

Руководить Волгостроем назначили майора госбезопасности Владимира Дмитриевича Журина, который сам в 1930 году получил десятилетний срок, участвовал в строительстве Беломорканала, но вскоре был досрочно освобожден.

В заместители ему отрядили еще одного старого чекиста – Якова Давыдовича Рапопорта.

И пошло-поехало!

По странному стечению обстоятельств, в тот день, когда в Москве принимали историческое решение, в некогда уездном городе Весьегонске, три четверти которого тоже попадало под затопление, явился на свет странный мальчик. Нет, поначалу ничего особенного в его поведении ни медики, ни родители не замечали. Пацан как пацан. Здоровый. Крепенький – недаром 3 кг 500 г родился. Правда, со временем выяснилось, что дитя – не слишком разговорчиво и малоподвижно, но это ничего – бывает!

Настоящие чудеса начали происходить после того, как Ваня сказал первое слово. В тот день в дом его родителей нагрянули взрослые дяди в форме и спешно объявили: «Вы подлежите переселению!»

Заплакала бабушка, схватился за сердце дед, с первых дней жизни внука установивший с ним какой-то особенный, совершенно неземной контакт.

А годовалый Ваня, доселе не знавший даже слова «мама», вдруг приподнялся в самодельной деревянной кроватке и четко произнес: «Не поеду!»

Лейтенант госбезопасности Павел Вялов, руководивший местным отделением НКВД, испугавшись до глубины души, сразу выбежал на улицу и начал незаметно креститься. Так, на всякий случай, ибо в Бога он не верил. Причем совершенно искренне. Не по принуждению руководства, как другие товарищи.

В тот же вечер в Инстанцию^[1] полетело донесение о странном младенце, открыто выражающем своё несогласие с политикой партии и правительства. Высокое начальство лейтенанту не поверило, но все же посоветовало взять Ваню под неустанное наблюдение. Кабы чего не вышло!..

* * *

Вскоре Вялов заработал повышение и перебрался в новоявленный областной центр Калинин^[2] – так с 1931 года стала называться его родная Тверь.

Но о Ванечке не забыл. Регулярно получал информацию о всех его проделках из уст младшего лейтенанта Сокола, которого сам рекомендовал начальству на своё место в Весьегонске.

Последний раз они виделись позавчера, когда Степан приезжал на очередное совещание, посвященное усилению борьбы с врагами народа. В Калинине их тоже нашлось немало: только в текущем году расстреляли 307 душ. А до 1 января ещё два месяца!

…Выглядел Сокол неважно. Был бледен. Устал. Растерян. На вопрос «Что случилось?» ответил: «Вчера заходил к Ванечке. Спросил, что будет со мной?» «Ты сойдешь с ума. Скоро!» – ответил тот.

Одолеваемый тяжелыми предчувствиями Вялов медленно шагал по длинному слабоосвещённому коридору, направляясь в кабинет нового начальника областного управления НКВД Александра Викторовича Гуминского, недавно назначенного вместо Вячеслава Ромуальдовича Домбровского, тоже оказавшегося «врагом народа», и терялся в догадках, за что ему – рядовому сотруднику госбезопасности – такая милость.

– Разрешите?

– Да, конечно, входи Павел Агафонович.

– Вызывали?

– Вызывал, Паша, вызывал… Хочу поздравить тебя с наступающим праздником – 20-й годовщиной Великого Октября…

– Спасибо! Взаимно.

– И поговорить, так сказать, откровенно, по душам… Ты ведь парень местный, а я всю жизнь в Смоленске, – вашей специфики не понимаю.

– Какая тут специфика, Александр Викторович? Что у вас, то и у нас… Хрен редьки не слаще…

– Скажи мне, лейтенант, ты сам веришь в эту бесовщину? – Гуминский неожиданно перевел разговор в иную, чуть ли не запретную, плоскость.

– Какую?

– Имею в виду Ванечку Парфёнова.

– Не знаю такого!

– А как же твой рапорт насчет пацанёнка, отказавшегося покинуть затопляемую территорию?

– Ах, вот вы о чём…

– Вспомнил?

– Так точно! Это случилось в октябре прошлого года. Именно тогда к нам в отделение из райкома поступили списки тех, кого в первую очередь надлежало уведомить о грядущем выселении. Выполняя задание, я наведался, в том числе и к неким Парфёновым. Согласно документам, в доме были прописаны пять человек: Глеб Васильевич, тысяча восемьсот девяностого года…

– У тебя хорошая память!

– Не жалуюсь, Александр Викторович.

– Продолжай!

– …Его супруга Евдокия Арсеньевна – она на год младше, если не ошибаюсь.

– Не ошибаешься, – подтвердил начальник, предварительно заглянув в какие-то бумаги, беспорядочно разбросанные на столе.

– Их сын Николай с женой Прасковьей. Ну и внук – Ванечка. Родители мальчика в то время были на работе… Мы вошли, зачитали постановление: «Покинуть дом в такие-то сроки», а малец вдруг возьми и ляпни: «Не поеду!» Четко так, уверенно, словно взрослый… После я установил, что до этого момента Ванечка вообще никак не разговаривал, некоторые даже считали его немым от рождения… – Вялов вдруг вспомнил свою реакцию на выходку младенца и покрылся липким потом: а вдруг кто-то видел, как он крестился, и донес руководству? Что делать тогда: сейчас же признаваться в своей минутной слабости или всё отрицать? – Разрешите закурить?..

– Да-да, угощайся! – Гуминский пододвинул к нему только что распечатанную пачку «Беломорканала» знаменитой ленинградской фабрики имени Урицкого, из которой никогда ранее не куривший лейтенант вытащил одну папироску и, не медля, прикурил. После чего закашлялся, быстро погасил окурок и мысленно поклялся больше никогда не прикасаться к этой гадости.

– А ты знаешь, что мой предшественник тоже побывал в гостях у Ванечки? Как раз в канун своего ареста?

– Вячеслав Ромуальдович?

– Да-да. Домбровский.

– И что?

– Как только он вошел, мальчишка, который раньше мог передвигаться только держась за стену, вдруг отказался от надёжной опоры и, сделав самостоятельно несколько уверенных шагов, пару раз громко повторил: «Ты – враг народа! Ты – враг народа!» А через день Домбровского арестовали. С формулировкой «за участие в шпионско-диверсионной террористической организации»…

– Знаю. Его расстреляли накануне вашего назначения.

– Ради бога, не проводи между нами параллелей. А то ещё накаркаешь!

– Чего не проводить? – прикинулся не шибко грамотным Вялов.

Придерживаться именно такой линии в поведении с руководством советовал ему верный наставник – капитан Шульгин, которого за давние грехи прошлой весной перевели за полярный круг.

Подобная тактика не раз спасала от неприятностей – что возьмешь с дурака?

Вот и новый начальник, имевший за плечами аж три класса гимназии, не стал объяснять лейтенанту ничего. Да и как можно объяснить несведущему человеку суть сложных геометрических понятий, если он и в арифметике недюж?

Александр Викторович поднялся с места и закурил, хоть и не грешил табачком уже более двух суток. Хотел бросить в очередной раз – не вышло! Еще несколько месяцев назад, в родном Смоленске, он баловался совсем другими папиросами, воспетыми великим пролетарским поэтом. «Все курильщики всегда и везде отдают предпочтение “Красной звезде”»… Жаль, здесь, в Твери, тьфу ты, в Калинине, трудно найти им достойную замену. Вот… Еле достал через спецраспределитель проклятый «Беломор», от которого першит и дерет в горле… Хоть бери и переходи на махорку, будто он не начальник, а хрен собачий! Нет, все равно, хочешь не хочешь, а бросить придется!

Гуминский погасил папироску и уставился в синие Пашкины глаза:

– Больше ничего добавить не хочешь?

– Никак нет!

– Скажи, младший лейтенант Сокол – твой протеже?

– Как, как вы сказали?

– Протеже!

– Я, между прочим, пролетарского происхождения, детство провёл в интернате и в буржуазных терминах ни черта не смыслю…

– Да не горячись ты так, Павел Агафонович! Я не хотел тебя обидеть. Этого Сокола в Весьегонске кто поставил?

– Я. По согласованию с высшим руководством!

В управлении давно ходили слухи, что какой-то родственник лейтенанта (то ли старший брат, то ли дядя) – чуть ли не правая рука самого товарища Ежова (вот, мол, почему карьера Вялова так резко пошла в гору именно с осени прошлого года, когда Николая Ивановича назначили наркомом внутренних дел!). Сам Павел время от времени любил намекнуть на наличие высокого покровителя в Москве, но вслух его фамилию никогда не произносил.

– А тебе известно, что Степан сошел с ума? – наседал Гуминский.

– Нет… – растерянно выдавил лейтенант. – Когда?

– Вчера его поместили в областную психиатрическую больницу.

– С чего бы это?..

– А то ты не знаешь?

– Нет…

– После того как тебя перевели в область, Сокол стал чуть ли не ежедневно гостить у Парфёновых. Все, о чем говорил Ванечка, старательно заносил в свой блокнот, а позже на основании этих записей составлял рапорты для Домбровского. Вот, смотри, что я обнаружил у него в сейфе, – Александр Викторович потянул на себя выдвижной ящик стола и вытряхнул его содержимое на полированную поверхность.

Вялов по дате выбрал из вороха донесений самое свежее и начал читать вслух:

– Соседи называют Ивана юродивым… Говорит он редко, но метко. Ни с того ни с сего вдруг может ошарашить любого незнакомого человека известием: «Ты болен» или «Скоро умрешь». Причем все его предсказания имеют свойство сбываться…

– Ладно… Отставить… Можешь забрать бумаги себе.

– Если позволите.

– Позволю. Скажи честно, Павел Агафонович, ты и вправду не знаешь, отчего Степан тронулся рассудком?

– Нет, – скорчил идиотскую рожу лейтенант. – Не знаю! Разрешите идти?

– Иди! – Гуминский устало отмахнулся от «тупицы» и прикурил новую папиросу.

А Вялов после разговора с начальником ушёл домой, заперся и пил, пил, пил…

* * *

Под подушкой зазвенел будильник – подарок сестры ко дню рождения. На прошлой неделе Пашке исполнилось двадцать семь. Черт, позади уже свыше четверти века! А за душой по-прежнему – ни кола ни двора… И даже семьи пока нет. Родители давно умерли, а всем сердцем любимая Катюша, еще совсем недавно обычная девчонка с соседнего двора, а теперь – преподаватель военно-химического училища^[3], почему-то тянет со свадьбой. Что только он не вытворял? Цветы дарил, на экскурсии возил, даже с руководством знакомил…

Первый начальник НКВД по Калининской области Яков Абрамович Дейч, возглавивший управление за год до Домбровского, сам проявил инициативу. Мол, представь мне свою избранницу. Вялов не отпирался.

Они встретились «случайно» в центральном городском парке и долго судачили про житье-бытье. А потом Абрамыч попросил оставить его с Катей наедине.

О содержании той интимной беседы Пашка узнал только тогда, когда хитреца Дейча уже перевели в Ростов-на-Дону. Оказалось, его интересовали студенты из Германии, которым Екатерина Андреевна читала лекции по русской литературе! С одним из них – неким Отто Клейстом – она даже помогла устроить начальнику встречу…

Когда любимая открылась, Павел немедленно отправил рапорт кому надобно. Мамкиному родному брату. И с недавних пор – одному из заместителей всемогущего наркома. Пройдет совсем немного времени – и Дейча арестуют, несмотря на членство в партии с 1917 года и многолетний опыт работы в ВЧК, ОГПУ-НКВД. До суда он не доживёт – умрет во время следствия. Правда, Вялов об этом никогда не узнает…

* * *

Голова гудела немилосердно. Эх, пивка бы! Но в рабочее время Пашка – ни-ни… Сейчас с этим строго. Гуминский сам не пьёт и другим не позволяет…

Сегодня последний рабочий день перед великим всенародным праздником, к тому же совпавшим с воскресеньем. Не гулькин хрен – 20 лет советской власти, которую он поклялся защищать до последней капли крови! А раз так – с отдыхом придется повременить. Для кого – выходной, а для кого – самый что ни есть обычный рабочий день. Вон сколько врагов народа развелось по всей округе: шпионы, диверсанты, террористы…

А тут еще Ванечка со своими предсказаниями…

– Здравия желаю, товарищ лейтенант!

– Ты кто?

– Кандидат на звание Горшков! – бодро отрапортовал бледнолицый юноша, поджидавший его у двери персонального кабинета.

– А… Боря! Прости, не узнал сразу… Как твоя учеба?

– Отлично! Вот… Прибыл к вам на стажи… стажи…

– Стажировку?

– Так точно!

– Это дело надобно отметить. Да и праздник, как-никак, на носу…

– Я могу сбегать!

– Не сейчас. После работы. Не знаешь, шеф у себя?

– Никак нет! Уехал в Весьегонск.

– Откуда такая уверенность? Он что, докладывает тебе про все свои передвижения?

– Никак нет. Просто я оттуда родом, как и шофёр управления – дядя Вася.

– А…

– Вот он и шепнул мне на ухо, мол, не хочешь ли чего передать отцу-матери?

– Понял. Ну, коль так, – беги за пивом, все равно сегодня – короткий день.

– Есть, товарищ лейтенант!

* * *

Весь Егонская… Ещё недавно – село, деревня. А теперь если не город, то большой рабочий посёлок – точно. Как-никак – пять тысяч населения. К тому же люди все прибывают и прибывают по недавно протянутой железнодорожной ветке…

Хотя, какие это люди – так, быдло, недаром их везут в вагонах для скота!..

Автомобиль начальника Управления НКВД по Калининской области обогнал очередную колонну узников и свернул на просёлочную дорогу.

– Здесь! – сообщил дядя Вася, неизвестно почему переходя на шепот.

– Ты тоже выходи! – приказал Александр Викторович, но водитель неожиданно заупрямился:

– Я останусь, двигатель шалит, посмотреть надо.

– Ну, как хочешь.

Гуминский поправил портупею и торопливо направился к плотно запертой входной двери – ночью случился первый заморозок.

Постучал.

В ответ не донеслось ни звука.

– Эй, есть тут кто?

В это время сзади него, словно из-под земли, вырос крепкий старик с вязанкой дров в дюжих руках.

– Вам кого? – спросил, лукаво щуря и без того узкие азиатские глаза.

– Хозяина.

– Я он и есть.

– Начальник НКВД Гуминский, – козырнул высокий гость. – Для тебя просто – Александр Викторович.

– Парфёнов. Глеб Васильевич, – чинно представился старик. – Чем, так сказать, могу быть полезен?

– Внука твоего допросить желаю…

– Эх, мил человечек, Ванечка на вопросы не отвечает. И вообще, сам выбирает, кому и что сказать…

– Да ну?

– Точно… Бывает – молчит неделями, слова из него не вытянешь, а бывает – выглянет в окно и бросит между прочим: «Вон – еще один покойник пошёл». Причем – серьёзно, не по-детски, грубым мужским голосом. Ну что – хочешь испытать судьбу?

– Ты меня не пужай! Где это слыхано, чтобы двухлетний ребенок по-взрослому изъяснялся?

– Ладно… Как желаете-с, – по-старомодному пробурчал Парфёнов и толкнул дверь в избу.

Ванечка игрался возле печи, совершенно не обращая внимания на вошедших.

– Кхы-кхы, – кашлянул Гуминский.

Мальчик не обернулся.

– Здравствуй, Ваня!

– Вы его не тормошите, товарищ начальник… Захочет – сам говорить начнет!

– Да что ты мне всё время указываешь? Я в эту бесовщину ни за что не поверю. Пока лично не убежусь… убеждусь… убедюсь… не увижу, одним словом…

– Тогда приготовьтесь ждать.

– Долго?

– Может, неделю, а может, две.

– Что ты несешь? Какую, мля, неделю? Я тебя на месте пристрелю, если он сейчас же рот не раскроет! Ну давай, Юродивый, говори, что тебе известно о моей судьбе? Что?!

Ванечка не ответил ничего.

Только взял в руки палку, стоявшую у печи, и направил её на раскричавшегося начальника.

– Пиф-паф! – он громко рассмеялся и стал носиться вокруг деда. Тот хотел приструнить внука, да не тут-то было – мальчик словно взбесился.

– Всё, пора прекращать этот цирк! – заорал Александр Викторович и потянулся в кобуру за пистолетом. – Сейчас я шлёпну и тебя, и твоего выродка!

В тот же миг Иван перестал водить свой дурацкий хоровод. Сел на пол, выкатил глаза и зычным басом твердо произнес:

– Не шлепнешь! Я умру в один день с товарищем Сталиным!

Гуминский, как это услыхал, опустился на четвереньки и по-собачьи ринулся из избы вон.

* * *